Их поженили раньше, чем Екатерина сообразила, что происходит. Для нее красивое свадебное платье, ритуал в загсе, гости и крики «Горько!» были игрой, а о том, что такое семейная жизнь, она, выросшая без отца и не имевшая взрослых подруг, понятия не имела.

Им сняли квартиру. Платили родители Эрика, разумеется. Татьяна Николаевна не одобряла ранний брак дочери, считая, что нужно сначала закончить институт и получить диплом, но и не мешала.

К изумлению Екатерины, молодой муж не хотел вставать по утрам, чтобы идти в институт. Каждое утро она подолгу будила Эрика, уворачиваясь от летящих в нее подушек и воспринимая это как все ту же игру. Ей, наделенной чувством ответственности, в голову не приходило бросить Эрика и уйти одной.

Озадачило ее появление молодого мужа в нетрезвом виде. Она, дуреха такая, решила, он притворяется, пошатываясь и делая вид, что сейчас упадет, смешно коверкая слова. Но когда он упал и ударился об угол стола, разбив в кровь лицо, и выругался матом, она испугалась. Потом его стошнило прямо на пол. Эти сцены стали повторяться чаще и чаще. Екатерина слышала, что любящая жена может помочь мужу преодолеть пьянство, но как это сделать, она не знала. И чувствовала себя виноватой. Эрик, проспавшись, просил прощения, каялся, целовал руки. Екатерина стала бояться мужа. Тоска и безысходность заполнили ее всю, от кончиков пальцев до макушки. Она чувствовала себя пойманным животным. Любовь прошла без следа. Можно было, конечно, поделиться с Татьяной Николаевной, но Екатерина стеснялась. Мама ведь говорила: «Не спеши!» И тогда Екатерина пришла к Галке.

— Сейчас все пьют, — сказала Галка, выслушав сбивчивые жалобы Екатерины, — ну и что?

— Я его, наверное, не люблю больше, — призналась Екатерина.

— А раньше любила?

— Любила, кажется.

— Он что, бьет тебя?

— Бьет? Ну что ты, нет, конечно!

— Знаешь, любовь такая странная штука — иногда я готова убить Веничку, а на другой день злость проходит и я знаю, что он самый родной и любимый!

— У меня не проходит, я ненавижу его, ненавижу и боюсь! — воскликнула Екатерина, сама поражаясь тому, что говорит. Но слово вылетело, раскрыв шлюзы ее красноречия. — Я не могу его видеть, мне противен его запах, голос, я никогда не забуду, как я убирала за ним, когда его стошнило, я не могу, не могу! — Она готова была снова разрыдаться, но тут Галка сказала:

— Так разводись к чертовой матери, зачем так мучаться! Детей у вас нет или?..

— Нет-нет, все в порядке. Но… как это — разводись?

— Обыкновенно. Бери шмотки и к мамочке!

— Мама еще ничего не знает!

— Так скажи ей!

— Даже не знаю…

— А мой Веник загулял, — буднично, как о чем-то не стоящем внимания, сообщила Галка.

— Как загулял? — не поняла Екатерина.

— Элементарно. Встретил одноклассницу, старую любовь. И совсем с ума сошел. Приходит поздно. Дневник пишет. Я заглянула, а там стихи…

Опять стихи. Всюду стихи.

Венечка, худенький, субтильный, вечный мальчик, был на пять или шесть лет моложе Галки.

— И что теперь? — испугалась Екатерина.

— А ничего. Пусть идет. Держать не буду!

— Как же ты с тремя?

— С четырьмя, — Галка похлопала себя по животу, — проживем!

Екатерина возвращалась домой, полная надежд на скорые перемены к лучшему. Во-первых, все пьют, а во-вторых, можно и развестись! Главное, не падать духом! Как Галка!

Перемены произошли раньше, чем она предполагала. В один прекрасный день, или, вернее, вечер, к детям на огонек зашла Татьяна Николаевна. Момент был выбран явно неудачно. Эрик лежал одетый поперек кровати, молодецки храпя, а Екатерина, с затравленным и смущенным выражением лица, сидела перед ним на краю стула. Татьяна Николаевна почему-то не удивилась, только спросила:

— У вас что, гости были?

— Нет, — прошептала Екатерина.

— А почему твой муж пьян?

— Просто так, нипочему.

— Он что, пьет? — Как врач, она привыкла задавать прямые вопросы и желала получать на них прямые ответы.

— Не знаю. — Екатерина не знала, куда девать глаза от стыда.

К чести Татьяны Николаевны, она не сказала дочке ничего вроде: «Я же говорила!» Татьяна Николаевна была выше подобных бабских привычек. Сильные не бьют лежачих!

— И что ты думаешь делать?

— Не знаю, — сказала Екатерина и заплакала.

— Собирайся! — Это был приказ.

Поспешно, чувствуя себя предательницей и испытывая облегчение, Екатерина собрала свои пожитки, и они ушли. Позже она сообразила, что без Галки тут не обошлось.

Такова была история любви Екатерины и Эрика. Они развелись без упреков и шума. Эрик просил прощения за свои дурные привычки, целовал ей руки, говорил, что понимает ее, что «с такой животной скотиной», как он, Эрик, ни одна нормальная женщина не уживется. Приготовившись к долгим выяснениям отношений, Екатерина была как будто даже разочарована легкостью, с какой ее муж согласился на развод. Как будто и сам был рад! «Вот видишь, — сказала Галка, — а ты боялась!» Светлана Даниловна всплакнула, когда Екатерина зашла попрощаться, и усадила пить чай со своим знаменитым ореховым тортом. Все повторяла: «Ну как же вы так, детки? Может, не надо было спешить?»

Татьяна Николаевна, как всегда, была деловита: «Ничего, Катюша, ни о чем не жалей. Я с самого начала не верила в ваш брак! Учись, получай диплом. Главное, быть независимой и твердо стоять на ногах. Все у тебя еще будет». «Быть независимой и твердо стоять на ногах!» — жизненное кредо Татьяны Николаевны. В ее шкале ценностей на главных местах стояли работа и чувство долга. И своего ребенка, Екатерину, она воспитывала в таком же духе.

А Эрик продолжал пить и сочинять стихи. Несколько раз его печатала городская газета. А совсем недавно в подземном переходе Екатерине на глаза попалась тоненькая книжечка лирики некоего Э. Неудачника. Она купила ее.

Много лет назад Эрик говорил, что если он когда-нибудь «выйдет в люди», то возьмет себе имя Неудачник. Видимо, он вышел в люди. Екатерина узнала его стихи. Она помнила их со времени их короткого супружества. Где-то среди студенческих конспектов хранится тетрадь со стихами Эрика, переписанных ее старательным детским почерком.

Уже дома Екатерина прочитала в предисловии, что «этот, несомненно, талантливый и необычный поэт незаслуженно рано ушел из жизни… Ему не было еще и тридцати».

Бедный Эрик! Мир праху твоему!

— Галь, а Павлик дома?

— Ты имеешь в виду, ночевал ли сегодня дома мой сын? Не знаю! А что?

— А другие дети? Эти-то хоть ночуют дома?

— А как насчет меня? Тебя не интересует, где я провожу ночи? — Галка произнесла это томным голосом записной кокетки, и обе расхохотались.

— Ты уже совершеннолетняя. Про тебя неинтересно.

— А мне про тебя интересно. И если ты мне скажешь, что не ночуешь дома хоть раз в неделю, ты меня очень обрадуешь!

— Увы!

— Смотри, досидишься! Ну а дети при чем?

— Дело есть!

— А конкретнее?

— Мне нужно что-то вроде слайдоскопа, посмотреть одну пленку. Есть?

— Где-то был. Приходи, поищем! А дети, к твоему сведению, сейчас видики смотрят. Были бы свои, знала бы! Ну, давай, жду!

— Сейчас мне нужно на работу, хоть на часок, а то меня точно рассчитают за прогулы!

— Хоть на часок? Как это? У тебя что, личная жизнь прорезалась? А в лавке кто?

— Не прорезалась. Просто… ну, одним словом, другие дела появились. А в лавке по полдня сидит пенсионер Гавриленко.

— Катюха, что происходит? Какой пенсионер?

— Гавриленко, дядин сослуживец.

— Почему?

— Потому! Я могу в двенадцать или лучше в час, можно?

— Давай! Смотри, не ешь ничего, я тебя кормить буду!

Около часу дня Екатерина позвонила в знакомую дверь.

— Катюха! — закричала Галка, распахивая дверь и бросаясь на шею Екатерине. — А я уже волноваться начала — вдруг не придешь!

Была она толстой и жизнерадостной, как всегда. Но от взгляда Екатерины не ускользнули седина на висках, морщинки вокруг глаз и в уголках рта, которых, кажется, не было в прошлый раз. Ради подруги Галка нарядилась в синие легинсы и длинный белый свитер. В ушах ее, о чудо, были золотые сережки («Павлик ко дню рождения подарил, полгода деньги собирал», — с гордостью сказала Галка, заметив взгляд Екатерины), а на ногах — золотые турецкие туфли с загнутыми носами.