— Х-хэ, чего захотел. Тебе ж нельзя, Боря-борец.

— Уже не борец, бросил.

На кран матросом на мачту полезла крановщица. Квасов вскочил.

— Зиновья! Деньжата будут, нонче?

Зинка поискала глазами, кто спрашивает, еле нашла.

— Не знаю. Что я, пророк?

— Пророк, не пророк, а к небу ближе. — Поддернул полукомбинезон, снова сел. — Ты, Сергуня, я гляжу, загрустил чего-то. Уж не Клавдия ли туману на тебя напустила?

— Я? Что вы, Илья Степанович! Он человек женатый.

Совсем нежданно-негаданно нагрянул отец. Семен Макарович привел.

Илья Анисимович, сокрушенно покачивая шляпой, обошел вокруг избы, просунул голову в дверь, посмотрел комнатушку, промычал свое «м-м», с подчеркнутой тщательностью вытер ноги.

— Можно к вам?

Юлька, поняв, что перед ней свекор, засуетилась, запередвигала стулья.

— Здравствуй, сношка. И ты, сынок. Показывайте деду внука.

Илья Анисимович поцеловал Юльку, потянулся к Сергею, но, передумав, отвернулся:

— Тебя не за что, беглец.

Он снял шляпу, тяжело подшагал к качалке. Юлька сдернула с нее марлевую накидку, пощупала, сухо ли под ребенком. Деды наклонились. Семен Макарович — за компанию, Илья Анисимович, показалось Сергею, из приличия. Нет, смотри-ка ты, посветлел. Завздрагивали положенные на поясницу портфель и шляпа.

— Наша порода. — Илья Анисимович довольно крякнул.

— Ну уж не скажи зря, сват. Мальчишка весь в меня будет, шельмец.

Семен Макарович плюхнулся на стул.

— О-о! Мебелью обзавелись. Садись, сват, от сынка не дождешься приглашения. Выгнать он может. Дочь! Беги за поллитрой. Или не на что купить?

Юлька пошепталась с Сергеем, чего и сколько брать, надернула на босу ногу туфлешки, убежала в магазин.

— Так кем, скажи мне, сын, ты работаешь?

— Если на стройке, то подсобником каменщика Квасова.

Семен Макарович смахнул с губ обвислые усы, постучал ногтем по колену Ильи Анисимовича.

— А этого Квасова, сват, без увеличительного стекла и не увидишь.

— Не жилось при отце-матери. Кстати, привет тебе от нее. Носил бы галстучки, похаживал бы по элеватору вот с этой штукой, — Илья Анисимович двумя пальцами приподнял за дужку и повертел туда-сюда портфель перед самым лицом сына. — Тебе прочил, дурная голова. Не схотел. Батька родной ему хуже чужого дяди стал. Ну и таскай на пузе кирпичи. Для кого?

— Для себя.

Отцы переглянулись.

— Много ли вас, кто войдет в этот дом? Пусть десяток. Пусть сто.

— И что дальше? — придвинулся к столу и Сергей.

— То, что жизнь — тот же дом. Одни складывают ее по кирпичику, другие — вселяются. Соображать надо.

— По-вашему соображать не собираюсь.

— Ну и дурак. Учись, пока добрые люди учат.

— Это кто, добрые люди? Экспонаты вы!

— Только чур не обзываться, — обиделся Семен Макарович.

Илью Анисимовича это и рассмешило, и смеяться не прилично: директор, как-никак, культуру должен показывать.

— Люди, сынок, никогда не будут одинаковыми. В банной шайке вода горячая с холодной не перемешивается, пока не побулькаешь, ты захотел такую массу людей перемешать.

— Эх, зять. Ты норови взять. Хочешь, открою глаза? Котенок ты еще.

— А вы знаете, Семен Макарович, что котята, когда им силой глаза открывают, или видят потом плохо, или вообще слепнут. Так что уж лучше я сам научусь смотреть.

— Не надо так громко, зятюшка, — Семен Макарович поднялся, плотнее прикрыл дверь. — Дело у меня к тебе.

— Какое?

— Парничок на будущую весну решили мы со старухой соорудить, так нельзя ли по-свойски рамешек разжиться? Ты, Юлька сказала, случается, сторожишь ночами.

— Вон что… — протянул Сергей. И кивнул на люльку в углу:

— А он что обо мне скажет? Что сын об отце подумает?

Семен Макарович хохотнул:

— Кого еще он понимает? Не смеши, зятек.

— Чего понимает? Когда начнет понимать, поздно будет. Я не хочу стать чужим для сына.

Илья Анисимович хмыкнул и встал:

— Пойдем, сват, нагостился я.

Деды заподталкивали друг дружку к выходу. Илья Анисимович нигде не зацепился, а Семен Макарович запнулся о порог, стукнулся рубцеватым лбом о притолоку, согнулся, спятился назад и выпрямился.

— Так не удружишь?

— Решетку с подвальным окном могу удружить.

— У-у, коммунист.

— Комсомолец пока.

— Коммунист. Без рекомендаций примут.

Дорого доставался Сергею свой угол. В двух огнях горел: стройка, завод, стройка.

Сюткин норовил воткнуть его на операцию полегче, да где оно легче-то? Везде железо нянчить надо. На заводе — железо, на стройке — кирпичи. И хлопотно, и заботно. Людские заботы время двигают.

Зачастил с визитами Семен Макарович.

— Я к дочери с внуком. И к тебе тоже, зятек.

— Соскучились.

— Да скука не ахти, по делу. Мимоходом забежал. Надо, чтобы они у нас пожили с пропиской. Как ты на это смотришь?

— С пропиской? — переспросил Сергей. — Это, значит, совсем. А я?

— Ты тут останешься. Вроде бы вы как разойдетесь.

— А для чего такой спектакль?

— Как для чего? Слухи ходят — снесут наши халупы вскорости. Дадут вдвоем со старухой однокомнатную квартиренку. А на четверых — полная квартира не меньше, потом и вы получите свою. Мы с дочерью уже и договорились обо всем.

— Ты всерьез собралась к ним? — спросил Сергей жену.

— Всерьез. Отец с матерью, чай.

— А я не хочу, чтобы моя жена была мошенницей. Не пущу.

Ушла назавтра Юлька повидаться с матерью да и не вернулась.

Прибегает Сергей с завода, только в ограду — бабка Саня навстречу. Руки в земле, платок еле держится, а повязать потуже некого попросить.

— Супруженция твоя велела передать, штобы не ждал ты ее.

— Почему: не ждал, Александра Егоровна?

— А не знаю, милок.

— Пригоним, бабка Саня.

— Не зна-а-аю. — Она развела руками и причмокнула. — Время не то, милок. Какая-никакая она жена, а не гусыня, хворостинкой не пригонишь.

Сергей рванул за скобу двери — пусто в комнатенке. Ни коляски, ни сына, ни Юльки. Пусто.

А дом готовили к сдаче. Подкрашивали, подмазывали, убирали строительный мусор, наводили ажур. Прораб лазил по этажам. За ним, как привязанный, Фролов с блокнотом, исписанным недоделками. Дошли до пятого этажа, глянули с балкона вниз — во дворе, в самом углу, крыша виднеется.

— Что там за балаган, Владимир Николаевич?

— Как что? Частник жил. Еле выселили вчера, слабака. «Не имеете права! — кричит. — Это мое недвижимое имущество! Я жа…»

— Немедленно вызовите бульдозер сюда! Посмотрим, движимое оно или недвижимое. Да вы что? Рабочая комиссия из треста с минуты на минуту нагрянет… Приехали, кажется.

Прораб с мастером скатились вниз — и точно: трестовская комиссия. Человек десять. И все с папками.

— Почему эта изба до сих пор здесь? Учтите, я наряды не пропущу к оплате, товарищ прораб: работа не доведена до конца.

Прораб на мастера, тот на бригадира.

— Выясните и доложите, кто виноват. Объект не готов. Поехали обратно, товарищи.

Члены комиссии папки под мышки — и к машинам.

Фролов в отчаянье хлопнул себя по ляжкам.

— Вот слабаки!

— Эй! Обождите! — крикнул Квасов. Крикнул из всех силенок, но голосишко у него несерьезный, мальчишеский. Кто-то оглянулся, кто-то значения не придал.

— Фролов! Тормозни их! Мы мигом. А ну, каменщики, плот-нички, штукатуры-маляры — навали-и-ись! Ломай ее!!!

Азарт охватывает людей, когда они строят новое, но уж когда старое ломают — тут уж и вовсе берегись.

Доски затрещали, ржавые гвозди заскрипели. Боря Самокиш пожарным багром охорашивает лачугу: чесанет — полкрыши нет. Снес крышу, бросил багор, уперся плечом в стенку.

— Поднавались!!

Поднавалились. Хатенка покряхтела, постонала и — рухнула. Вся сразу. Пылища поднялась — не продохнешь.