Поговорить бы, порасспрашивать о том, о сем. О чем? У него жена и ребенок, она тоже, конечно, не одна. А если одна? Да, жизнь — это не та дорога, по которой можно вернуться назад.
* * *
Сергей выбежал за высокий забор с козырьком над дощатым тротуаром, прищурил левый глаз, как прицелился, сосчитал, на сколько рядов подрос дом, перевел ряды в метры, разделил в уме высоту двух этажей на эти ноль целых метра — получились дни.
— Порядок! К сентябрю въедем. Ты смотри-ка: арифметику помню, этак можно и в институт поступать.
Он повернулся и зашагал вдоль улицы. Пекло солнце, цвели клумбы. Июнь. С тополей хлопьями валил пух, щекотал ноздри, льнул к ресницам, лез в уши, оседал сугробиками у стен, запорашивал лужицы. Июнь.
— А там июль, август. — Сергей оглянулся, не идет ли кто следом, и продекламировал:
Раз — этаж, два — этаж,
Три, четыре — мы в квартире.
«Ага, так я еще и стишок из «Книги для чтения» за второй класс знаю. Конечно, надо учиться. Все, завтра же напишу заявление. А что: правда напишу».
Сергей остановился около магазина «Учебники». Наклонился к трехгранной витрине. Сколько их, разных! Все учатся. Киреев на днях или раньше трудовой стаж выработает — тянется. Нет, без диплома нынче никуда.
По стеклу скользили смутные отражения людей, круто поворачивали на стыке граней и уходили в раскрытые на титульном листе тома. Люди шли в учебники философии, химии, высшей математики, механики.
«Как здорово! — поразился Сергей. — Вот это символика! Нет, надо учиться».
Чьи-то ладони сжали голову, пальцы закрыли глаза. Сергей давнул запястья и не очень любезно разнял руки: что за детские фокусы! Он резко повернулся — перед ним стояла Клавка.
— Букварь ищешь?
— Хотя бы.
— Я тоже. Тебе в какую сторону? Налево?
— Налево не хожу. Кстати, а как твоя учеба, Клава?
— Как? Да никак, — она пожала плечами, — не получился из меня воспитатель. Как говорят, не мое призвание…
Город спешил с работы, и тротуар кипел. Под колеса машинам наискось легли тени; здания, казалось, расступились, вытянулись, сколько могли, чтобы занимать меньше места, и, чуточку наклонясь над улицей, с опаской и удивлением провожали окнами этот хлынувший вдруг, бурлящий людской поток. Пройдя еще немного, Сергей и Клавка, не сговариваясь, свернули с главной магистрали в узенькую улочку, где Клавка облегченно вздохнула, оглянулась и привычным движением головы рассыпала по спине струистые волосы.
— Так, говоришь, не твое призвание? — Сергей опустил ее локоть и тут же ощутил почти забытое чувство лишних рук. — Расскажи, если уж заикнулась, кто отсоветовал. Муж, да?
— Была нужда.
Получилось в рифму, и они оба рассмеялись.
— Так бы я и послушалась мужа. Заведующая родительскую заботу проявила. А началось, как и у тебя: с ничего. Сергей Ильич, но от кого мы бежим?
Сергей смутился, резко затормозил, взял девушку под руку и смутился еще сильнее.
— Был у меня в группе мальчонка один, — принялась рассказывать Клавдия. — Коська Сурин. Смугленький, кругленький, щечки налитые. Колобок. И такой фантазер! Играем однажды: мальчишки — в моряков, девочки — кто в больницу, кто в магазин, а он притащил из раздевалки ботинок и возит его за шнурок. Что видел мой Коська в этом ботиночке, не знаю, только увлекся — не замечает никого. А заведующая вот она. «Это что такое, Клавдия Ивановна? Игрушек вам мало? Сейчас же заставьте мальчика отнести вещь на место и накажите его. Надо приучать детей пользоваться предметами по назначению». Отнесли мы ботинок. Коська в углу горючими слезами уливается, я тоже чуть не плачу. «Ну, — говорит начальница, — с вашим характером вам в детсаду будет нелегко. Подумайте об этом…» Вот так все и получилось, Сережа. Правда, глупо?
* * *
Юлька поджидала мужа на верхней ступеньке крыльца. Отдавало земле остатки тепла поблекшее солнце, ползала с лейкой между грядок крохотного огородика бабка Саня.
— Ты почему поздно?
— Знаешь, что я придумал, Юла? В институт поступить!
— Ты мне институтом зубы не заговаривай, туда с восьмилеткой не принимают.
— Подготовлюсь. В училище кое-что проходили за десятый класс…
— Я спрашиваю: где ты был до сих пор?
— Задержался. Понимаешь, знакомую встретил.
— Вот, вот, вот. Идем-ка в избу…
Юлька поднялась, отряхнула платье, пропустила вперед себя Сергея, грубо втолкнула его в комнату, как в ловушку, захлопнула дверь, встала возле качалки, руки под грудь.
— Та-а-ак, муженек. Значит, жена — с лялькой, ты — с…
— Юлька!
— Не ори, ребенка разбудишь.
— Извини, пожалуйста, но чего в том преступного, что я с кем-то прошел рядом?
Перед окном зарябила черным горошком старушечья кофта.
— Ты что прицепилась к парню? А? Да разве до свиданок ему, от кирпича к железу мотается. Походя спит.
— А вы, бабушка, — начала Юлька и, не договорив, расплакалась. — Вы… поливайте свои помидоры.
Она швырнула на пол пальто, телогрейку вместо подушки.
— Жестковато штелешь, дочка, — покачала головой бабка Саня.
— Ему за его разгулы и этого лишку.
«Развод», — кисло усмехнулся Сергей, устало опускаясь на отведенное ложе.
Заломил руки за голову, смотрит в потолок, как будто на нем можно прочитать, с чего у них начался разлад. А с той дождливой ночи, когда он предложил Юльке стать его женой. По любви он это сделал? Вряд ли. Любовь что-то, должно быть, другое… Это когда одними глазами на все смотришь. А они? Они когда-нибудь видели мир одинаково? Нет. Нет, не любовь у них, а так: должны люди жить парами — вот и сошлись. Сошлись — жить надо. Мало ли что бывает между супругами…
Но ведь семейная ссора — не проходит без следа. Осадок все равно остается…
На строительство дома бросили людей с других участков: сдаточный объект. На нижних этажах окна стеклят, стены обоями оклеивают, рамы, двери красят, а Сергея это уже особенно и не радует. В семье разлад.
Обедали вскладчину. Располагались компанией в холодке, вытряхивали из кузовков всяк свое на лист фанеры — налетай, кому что нравится. По свертку с едой на мужчину можно поланкеты заполнить: социальное положение угадать, холост он или женат, как жена к нему относится, определить, и Клавдия подсаживалась туда, где Сергей, косила глазом, когда он доставал из авоськи газету с провизией, смахивал в общую кучу ломтик колбасы, пару картофелин, пучок редиски да коробок соли, не то жалеючи, не то со злорадинкой: дескать, так тебе и надо, — ухмылялась и сводила пальцы в замок.
— Тощевато кормит тебя женушка… — зашептала она однажды, сделала паузу и повернулась к Квасову: — Илья Степанович.
— Эх, девка, у меня же язва желудка. Язве и этого жалко, — ничего не понял Квасов.
Он расправлялся с едой, как с работой. Пока другие готовятся к трапезе, Илья уже отобедал. Поддержит компанию, воткнет в самую середину «стола» бутылку кефира, чтобы все видели, положит на горлышко сайку, тут же заберет все обратно, сайку — в зубы, бутылку донышком — об колено, сколупнул ногтем крышку — пьет.
Сергей жует не жует: семейные ссоры не только сна и аппетита лишают. Ну, вот за что Юлька вчера накинулась на него? Уставился на Илюхины ботинки — не мигнет. Носки ботинок в крапинках раствора, как носы в конопушках.
— Нравятся? Купи, продам. — Квасов вытянул ноги и причмокнул: — Товар!
— Объемистую обувку носите, Илья Степанович, я смотрю.
— Просторную, — уточняет Квасов.
— Что просторную, то просторную, — подхватывает Боря. — Идешь, идешь — выпадешь из них.
— Понимал бы ты… Технику безопасности соблюдаю, хочешь знать. Вот ты урони кирпич на ботинок — ноги нет. А тут он позамимо угадает.
Боря доел, что осталось от общего стола, растянулся, гладит живот.
— Сейчас бы пивка полдюжины. С пива, говорят, кровь густеет.
