— Отстань, ну тебя.

— Поспешай. Сегодня нарядики подписываем.

В цехе утро. Неторопливо рабочие расходятся, газировщицы в будочках обкладывают льдом сатураторы, кран тащит вдоль главного пролета железную тучу на тросах. Из бака с дырчатым дном идет проливной отвесный дождик, искристый и крупный. Дождины, как новые гривенники. Сыплются — хоть фуражку подставляй. Запрокинутый прицеп под длинномер, как наведенная дальнобойная пушка. Даже кто-то мелом на дышле написал: «По рейхстагу!» Не забывается эта надпись. И еще много лет не забудется.

Семитонновские в сборе. Солнце расходящимся лучом света кино кажет. Сюткин сверяет бригадный наряд с записной книжечкой.

— Реек экскава-а… Правильно. Ведущих шестеренок… тысяча. Башмаков — в норме. Все верно. Расписывайтесь, ребятишки. Юла, ну-ка расчеркнись. Во, не меньше инженера получишь.

Юлька нацелилась пером и держит графу на мушке. Девичью фамилию оставить — наряд не примут, в расчетном бюро она уже Демарева. По-новому — тайну выдаст. Нарисовала «Д», а остальное вилюшки, вилюшки и зигзаг.

— Во, ты же вроде не эдак расписывалась, — заметил бригадир.

Шрамм, везде ему дело, отобрал у Сюткина наряд, покрутил и так и сяк, расцвел.

— Это когда колхозы образовались, одна неграмотная деваха вместо росписи за начисленные трудодни крестики ставила. Потом бригадир смотрит — кругляшок загнула. «Машка, во ты ж, вроде не эдак расписывалась». — «А я вышла замуж и сменила фамилиё». — Очень похоже изобразил Вовка голоса Сюткина и нагревальщицы. Юлька порозовела, Сергей тоже смутился.

— Поженились-таки? Ай да молодцы, ребятишки!

Сюткин загреб обоих ручищами, тискает. И вот он, Киреев.

— Бригадир! Скажу старухе, обнимаешься ты с девчонками.

ударился Вовка впляс, только брызги из-под пяток. —

— Э, э, э! Шалопут. Кончай фольклор, — одернул его Киреев. — Что тут у вас за праздник?

— Юлька женилась на Сергее, Матвей Павлович!

— Может, наоборот?

— А какая разница?

— Да никакой, собственно. Н-ну, с законным браком вас. Надеюсь, на свадьбу пригласите?

Что ему ответить? Молодожены потупились.

— Пригласят, куда они денутся.

— Эх, и покричим «горько!»

— Тихо, тихо! Разгалделись, поймаешь. Прошу минуточку внимания. — Киреев повременил, пока успокоятся. — Комсомолия организовала воскресник. Завтра едем в подшефный колхоз копать картофель.

— Опять: «Поможем кочегарам!», — сморщился Вовка и рассмешил всех.

— Надо помочь. Не в земле ее оставлять. Взаимовыручка, так сказать. В общем, явка обязательна. Считается, как рабочий день. Ясно?

— И добровольцам явка обязательна?

Матвей Павлович сгоряча хотел напуститься на Яшу, но, поняв, что первый подручный шутит, тоже рассмеялся.

— А ну вас… Чешете языки, с ума сводите. Сбор у заводоуправления. Мне чтобы явились как один, поймаешь.

Сбор у заводоуправления. Площадь подметена и полита — блестит. Отражения длинноногие, и шажки кажутся маленькими. Народу сошлось — уйма. И все шефы. А в городе вообще одни шефы живут. Гитары бренчат, на столбах громкоговорители поют, на востоке солнце прорастает из тучи, выгнув ее бугром. Семейные с узелками, сетками, сумками, холостяки с кусками хлеба в карманах. И кто в чем: в армейских бушлатах, телогрейках, в стареньких полупальтишках, плащах, свитерах. Середина сентября, свежо утрами.

В кузове тесно. У бедной полуторки рессоры выпрямились, насело на нее. Юльку притиснули к Сергею специально, не иначе, волей-неволей обнять пришлось. Встречались — наедине так не сидели. А тут при людях. И ничего. Даже хорошо. Сергей, поглядывая, не замечают ли, исподтишка мял Юлькино плечо и радовался этой близости к ней и к людям. Хоть в воскресенье на свободе.

Вовку Шрамма выдавили-таки с места. Порасталкивал, порасталкивал — не пускают. Выхватил у Сюткина газету — дома ему некогда почитать, — развернул всю заголовками книзу, и, подражая Ив. Ив. Бывалову из кинофильма «Волга-Волга», важно надулся.

— Послушайте проект моей речи. Подъехали мы к сельсовету. Толпа. В руках древки без флагов. Встречают. И вот я держу речь. — Вовка прочистил горло, выпятил грудь. — Тар-р-рищи колхозники, колхозницы и маленькие колхознята! Уберем богатый урожай карт…оп-ля вовремя! И не без потерь. Как, Матвей Павлович, тирада? — закончил представление Шрамм, поворачиваясь к всплывшему над бортом Кирееву.

— Отстань. Где Демаревы?

— Здесь, все здесь, Матвей Павлович. Вас ждем.

Сергей наклонился в межрядье — Семен Макарович возле машины. Сгорбленный, придавленный. Ну, прямо горем убитый.

— Слезайте. С маткой беда. — А сам зачем не всхлипнет.

— Оставайтесь, раз такое дело, поймаешь, — отпустил их Киреев.

Сергей помог Юльке выбраться из кузова. Расслабла, трясется.

«Что уж там могло приключиться с тещей? На воскресник провожала — нормальная была», — недоумевал Сергей.

— Что с мамкой? — Юлька еле догнала отмахивающего саженями отца. — Заболела?

Семен Макарович ухмыльнулся.

— Х-ха. Заболела. Ни чума, ни холера не прильнет к ней. Колхозная не убежит, свою картошку прибрать бы за вёдро.

«Вот жук. Да не простой — колорадский».

С заводской площади разбегались по подшефным колхозам машины.

— Отхлопотал! Таисья, отхлопотал, — первым вваливаясь в избу, загалдел Семен Макарович. — Наплел ихнему начальнику, что ты консервами отравилась. Поверил, спасибо ему. Сергунька, запрягай коровешку.

— Запрягайте, я не умею.

— Интеллигенция драная. Складывайте инвентарь в двуколку. Таисья! Провиант готов? Неси.

Семен Макарович, суетясь и ворча, вывел из сарайки корову, затолкал ее в оглобли, засбруил, околесил вокруг упряжки, все ли на месте, открыл ворота, вручил зятю повод.

— Трогай! Девки! Изба на замке? Юлька! Собаку спустишь с цепи.

Сергей свесил голову, бредет серединой улицы. На ухабах ведра позванивают. Семен Макарович поравнялся с поводырем, отобрал конец недоуздка.

— Дай сюда. Ты же третий месяц доживаешь и в поле не бывал. Хозяин. Стесняешься все, сынок директора.

Назревала ссора. Сергею хотелось высказать, кто есть кто, но он пересилил себя: надоела грызня. Юлька никогда не поддерживает. Видно, родители ближе ей, чем муж.

За городом пустырь, неожиданный и неприглядный. В деревне за последним огородом или чистая степь, или пашня, здесь какая-то свалка. Дорога кривлялась между кучами мусора, коровенка неповоротливая, насилу выбрались на простор.

Возле картофельного поля — лесок. Березки принаряженные: воскресенье сегодня. Желтые листья выделяются четко, как золотые монетки на зеленом сукне. И Сергей заметил про себя, что он соскучился по березам. Осень балалайку к празднику урожая настраивает: натянула паутинки и трогает пальцем легонько.

Семен Макарович, пока женщины устраивали стан, выпряг и пустил пастись корову, попримерялся к лопатам, которая ловчее, выбрал, другую подал зятю.

— Ну, благословясь.

И до обеда не разогнулись.

Копал он быстро и расчетливо, лишнего не возьмет, будто сквозь землю видел, глубоко или мелко сидит гнездо. Выворотит его на левую сторону — вся картошка на виду. У Сергея так не получалось. Близко к ботве воткнет штык — режет аж хрустит. Далеко — остается половина. Выковыривать начнет остатки — опять режет. Семен Макарович косился, сопел недовольно.

— Дочь! Ты мужеву копку особо сыпь. Не чистить, не крошить потом, помыл — и в щи. А еще в деревне рос, причиндал.

Юлька складывала изуродованные картофелины в кучку, выцарапывала около нее «брак» и обидно хихикала.

«Тоже мне начальник ОТК нашелся», — хмурился Сергей, злясь на себя, на Юльку и на ее дорогого родителя.