Помедлив несколько мгновений, царица продолжила. Да, она понимала, что открывает перед дочерью визиря тайны, которых девушке вовсе знать не положено. Но, увы, голос материнского сердца сейчас был слышнее голоса разума. Это прекрасно разглядела Шахразада, дав себе клятву молчать обо всем услышанном.
– Этот несносный мальчишка вбил себе в голову, что женится лишь в тот миг, когда заговорит его сердце. Он решил, что никакие соображения долга или государственные интересы не смогут заставить его назвать своей царицей девушку, к которой его, Шахрияра, упрямая душа останется холодна. Более того, девочка, он уговорил и халифа, и меня, что не видит в женитьбе младшего брата ничего ужасного, что брат, счастливый в браке, будет ему лучшим помощником и советчиком, чем брат, печальный от неразделенной любви.
Джамиля замолчала. Воспоминания о трудном разговоре с сыном были столь болезненны, что царица решила не рассказывать об этом никому. Даже Шахразаде, в чьей скромности она не сомневалась.
Молчала и Шахразада. Она сердцем ощутила боль Джамили. От этой боли заныла и ее душа.
– Поэтому мы и не противились появлению в нашем доме младшей невестки – жены младшего сына. Герсими красива, умна. Она вполне достойна быть женой царского сына. Но, увы, она иноземка, пусть и много лет живущая в прекрасной Кордове. А потому не знает того, что должна знать жена царского сына. И мы повелеваем тебе, мудрая Шахразада, объяснить Герсими традиции, уклад жизни и историю нашего рода. Думаю, вы с ней подружитесь.
Шахразада почтительно поклонилась. Она понимала, сколь большая честь оказана ей, как понимала и величие самой задачи, ибо история любого рода вкупе с традициями, поверьями и укладом – поистине тема обширнейшая. А история царской семьи рода великих халифов Кордовы – эта тема не просто обширнейшая, а поистине гигантская. Ибо это не только история семьи, но и история самой блистательной Кордовы, да будет всегда над ней длань Аллаха великого и милосердного!
– Мы прекрасно понимаем, девочка, сколь велика твоя задача. Утешает лишь то, что временем ты не связана, как не связана и условностями: Герсими девушка добрая и простая, ты можешь рассказывать ей все, что сочтешь нужным. Никакие экзамены ни тебе, ни моей младшей невестке не грозят, разве что можно назвать экзаменом саму жизнь. Но, надеюсь, ты всегда сможешь подсказать своей ученице правильный ответ.
– Благодарю тебя, прекрасная повелительница, за это поручение, – голос Шахразады помимо ее воли задрожал. – Задача моя огромна, она велика так же, как велика и сама блистательная Кордова. Быть может, тебе угодно будет указать мне темы, о которых я не должна говорить со своей ученицей?
– Нет, – Джамиля улыбнулась. – Мы не хотим стеснять тебя никакими рамками. Любая недоговоренность всегда порождает сомнения во всем сказанном. А потому отвечай на все вопросы принцессы так, как считаешь нужным. Ибо она жена не только младшего сына халифа, но и будущего первого советника халифа. Кому, как не нам знать, что лишь женщине под силу давать мудрые советы, пусть даже устами своего мужа.
Шахразада от удивления широко раскрыла глаза. Она и представить себе не могла, что когда-либо услышит такое из уст царицы, хотя слухи давно уже твердили, что халиф не делает ни одного решительного шага, не посоветовавшись со своей прекрасной женой прежде, чем с диваном или советом мудрецов.
– Не удивляйся, дочь моя, этим моим словам. Женщине, и ей одной, дано быть душой любой семьи, хранительницей и защитницей ее традиций и уклада. Так почему бы ей, чьи плечи отягощены такой гигантской задачей, не давать советов мужу и не решать, как дальше жить этой самой семье?
«И этой стране», – мысленно продолжила слова повелительницы Шахразада.
Словно угадав мысли девушки, Джамиля сказала:
– Скажу тебе по секрету, дочь моя: я не вижу ничего дурного в том, что женщина может дать совет правителю. Более того, думаю, если бы первыми советниками их были женщины, а не мужчины, мир был бы устроен куда мудрее: войны сотрясали бы его гораздо реже, а страны становились бы лишь богаче и гостеприимнее. Жаль только, что мужчинам, чья роль – действие, не дано понять этой простой истины.
Шахразада подумала, что в этих словах Джамили много правды, но ни слова не произнесла – она видела, что повелительница сейчас скорее ведет беседу сама с собой, высказывая свои мысли, которые уже не в силах таить.
– Однако мы отвлеклись, – Джамиля словно очнулась.
– Я повинуюсь тебе, моя царица. – Шахразада низко поклонилась. – Я передам этой девушке все, что знаю, дабы мои знания пошли на пользу не только ей или Шахземану, но и всей нашей стране.
Джамиля вновь улыбнулась. В этот миг она подумала, что беседа с Шахразадой согревает ей душу так же, как согрело появление Герсими; сегодня она, повелительница прекрасной Кордовы, что бы там ни говорили льстецы или лжецы, улыбается куда чаще, чем раньше, и улыбки эти искренни и идут от самого сердца.
«Надеюсь, девушки подружатся. Они чем-то схожи… Быть может, умным своим взором, быть может, внутренним самоуважением, которое столь хорошо видно всякому, кто волен рассмотреть в лице женщины душу, а не бездумно рассматривать лишь черты лица».
О да, и сама Джамиля была вовсе не так проста, как думали многие. Душа ее была глубока и сильна. А за многие годы счастливого замужества она для себя уяснила немало истин, которые могли бы ужаснуть любого закостенелого ревнителя умерших традиций. Иногда, пусть и очень редко, она могла позволить себе высказать вслух мысли, которые смело можно было назвать крамольными, хотя то были лишь взгляды женщины, которая действительно властна над собственной судьбой.
Да и девушка, сидящая перед царицей на шелковых подушках и почтительно внимающая каждому ее слову, была не столь проста. Царица, знавшая ее с малолетства, видела, что Шахразада выросла человеком с сильной волей, что знания ее широки, однако столь же широки ее душа и чувства, которые она испытывает.
«Должно быть, нескоро найдется мужчина, который сможет по достоинству оценить этот удивительный цветок, – думала Джамиля. – Да и сам этот человек должен быть человеком совсем непростым, ибо не перед каждым раскроются глубины ее души».
Шахразада же, только проговорив последние слова, по-настоящему ощутила, сколь велика задача, стоящая перед ней. Она даже с некоторым страхом подумала, что мало знает сама, что ей придется прибегнуть не к одной сотне свитков, дабы не поверхностно, а по-настоящему глубоко осветить предмет разговора. Девушка столь глубоко ушла в свои мысли, что в комнате повисла глубокая тишина.
Царица первой ощутила эту тишину. Она словно бы впервые увидела свои покои: затянутые светло-кремовым полосатым атласом стены, вышитые шелком яркие подушки, лаковый столик и большую вазу с фруктами на нем. Драгоценное зеркало – подарок ганзейских[1] купцов – отражает пеструю гамму летних клумб под окном, залитых солнцем.
Почему-то именно нежащиеся под весенним солнцем цветы вернули мысли царицы в привычное русло.
– Однако ты так и не притронулась к фруктам, дочь моя.
Теперь в Джамиле говорила радушная хозяйка.
– Благодарю тебя, великая царица, – ответила Шахразада. – Моя непочтительность вызвана твоим поручением. Я столь углубилась в размышления о том, как выполнить его наилучшим образом, что забыла обо всем, что окружает меня.
– Моя девочка, никакого непочтительного поступка ты не совершила. Я просто хотела, чтобы ты чувствовала себя спокойно в этих стенах. Хотя, должно быть, вряд ли это возможно – царский дворец не самое уютное место в мире.
Шахразада кивнула, слабо улыбнувшись этим словам: воистину это было чистой правдой.
– Быть может, тебя утешит, что твоя ученица не живет во дворце – Шахземану и его жене отведены покои в Белой башне.
И вновь Шахразада удивилась. Белая башня славилась тем, что хранила обширнейшую библиотеку халифа и всегда предназначалась не столько для семейной жизни, сколько для ученых занятий.
