– Ну, тогда наберись терпения и позволь мне хотя бы закончить начатое.

– Да будет так! – Шахрияр решительно уселся напротив Шахразады. Он решил во что бы то ни стало дождаться конца этой истории, а уж потом…

– Ну наконец! – проговорил довольный Абу-ль-Хасан и осмотрелся по сторонам. Драгоценные порфировые колонны поддерживали потолок, изображающий небо. В углах огромного зала росли в кадках пальмы, а из-за ширмы звучала нежная мелодия – это музыканты услаждали слух своего властелина, оставаясь невидимыми.

Бесшумно появившиеся слуги подали халифу сначала одну чашу для омовения пальцев, затем вторую.

Глупый Абу-ль-Хасан, не знакомый с церемониями, готов был уже пригубить ароматно пахнущей воды из глубокой миски, но вовремя появившийся визирь, пряча улыбку в огненно-красной бороде, вполголоса произнес:

– О мой властитель, вода в первой чаше предназначена для омовения лица, а во второй – для омовения рук. Пить эту жидкость не следует.

– Без тебя знаю, глупый визирь, – пробурчал Абу-ль-Хасан, но все же умылся и даже самостоятельно смог осушить лицо поданной салфеткой.

Опустившись на гору высоких полосатых подушек, «халиф» любовался церемонией появления в зале первых яств.

Слуги внесли дымящиеся блюда и наполнили золотой бокал ледяным соком. Необыкновенные ароматы поплыли над столом и неожиданно слились в гармонии со звуками уда из-за расшитой шелком ширмы.

Зажаренного целиком барашка подали с шафрановым рисом, луком, зеленым перцем и помидорами. Чаши с розовыми, зелеными и черными оливками и чищеными фисташками стояли на богатой бархатной скатерти. На отдельных блюдах из черной керамики подали горячий хлеб и жареных голубей в «гнездах» из водяного кресс-салата.

Глаза Абу-ль-Хасана бегали от одного удивительного блюда к другому, и, конечно же, он не знал, с чего следует начать. А потому, потерев руки, начал накладывать на блюдо с барашком по куску всего, до чего только мог дотянуться.

Прекрасный аромат специй превратился в почти отвратительную вонь, но «халиф» этого не замечал, насыщаясь с жадностью, непозволительной для монарха и просто достойного человека, но, увы, присущей людям, алчным до глупости и глупым до алчности.

Никто из прежних сотрапезников или собутыльников Абу-ль-Хасана не узнал бы сейчас в этом разряженном чавкающем павлине своего приятеля-весельчака.

Жир, вытекающий из жареных голубей, обильно тек по пальцам «халифа», и он, не зная, что рядом слуга держит чашу с теплой водой специально для омовения пальцев, вытирал измазанные ладони о драгоценную скатерть. Он бы не погнушался и полой халата, но боялся поранить руки о золотое шитье.

– Эй ты… в шапочке… да-да, ты… Подай мне вот этой несравненной красы, которая вон там… да… этой…

Визирь, который обязан был присутствовать на трапезе халифа и который частенько разделял с Гаруном аль-Рашидом удовольствие от поглощения шедевров дворцовой кухни, сейчас лишь с отвращением закрыл глаза.

«О мудрейший правитель! Неужели ты не видишь, как этот невежественный павлин роняет в грязь твое воистину великое имя? Как ты мог позволить так обходиться со славой и достоинством властителя? – с тоской подумал визирь. Но, открыв глаза, ибо неприлично визирю, второму лицу в государстве, спать стоя, когда властелин насыщается, Умар увидел, какими понимающими улыбками обмениваются слуги, повара и поварята. – Но быть может, я неправ. Теперь любая твоя прихоть, о мудрый Гарун аль-Рашид, будет казаться лишь детской забавой… Ведь нам всем будет с чем сравнивать!»

(Мудро, ох как мудро… Все познается в сравнении. Великая истина!)

Конечно, невежественному глупцу и в голову не пришло пригласить за свой стол кого-либо из тех, кого считал он лишь недостойными слугами. И потому ни визирь, ни главный повар, ни первый распорядитель двора так и не опустились на шелковые подушки. А ведь это стало уже почти традицией. Ближайшие слуги халифа всегда трапезничали вместе с ним, за едой обсуждая многие важные вещи, иногда более заслуживающие обсуждения в диване, чем за пышно накрытым и богатым столом.

Сыто рыгнув, Абу-ль-Хасан вновь вытер руки о драгоценную скатерть и откинулся на подушки.

– Эй вы, бездельники! Наше величество насытилось. И теперь мы желаем вкусить э-э… пожалуй, фруктов.

Главный повар, тяжело вздохнув, вспомнил умницу халифа, который всегда полагался на его, главного повара, вкус и чувство прекрасного, присущее и всей дворцовой кухне. Никогда Гарун аль-Рашид не говорил, чего бы он хотел отведать. Он просто с удовольствием наслаждался кулинарными шедеврами.

Но сейчас приходилось мириться с очередной затеей халифа, и потому главный повар трижды хлопнул в ладоши. Слуги стали убирать со стола, едва слышно сокрушаясь между собой, что драгоценная скатерть безнадежно испорчена, а прекрасные яства, которые порадовали бы настоящего гурмана, в этот раз достались безголовому ослу, неспособному оценить великолепное сочетание вкуса, запаха и красоты блюд.

А младший поваренок, в силу своего юного возраста не находящий благовоспитанных выражений, в сердцах прошипел:

– Тебе бы хватило и похлебки из чертополоха, глупая свинья.

Главный повар укоризненно посмотрел на своего юного помощника, в душе соглашаясь с ним.

Повинуясь скупым жестам распорядителя, слуги стали подавать на стол сласти и десерты. Один из них, встав на колени у столика, принялся молоть кофейные зерна и кипятить воду. Поварята украсили стол цветными хрустальными вазами с финиками, изю мом, апельсинами, зеленым виноградом, цукатами и лепестками роз, красиво разместили маленькие тарелочки с медовым печеньем и розетки с засахаренным миндалем. Бокал халифа вновь наполнился душистым охлажденным шербетом.

Неповторимый аромат кофе заставил стихнуть, казалось, все другие запахи в зале. Абу-ль-Хасан повел носом и недовольно спросил:

– А что это так отвратительно пахнет? Ну почему никто не отвечает на вопрос нашего величества?

– Это аромат величайшего напитка твоей страны, о светоч наших дней! Это прекрасный, волшебный аромат кофе, сваренного в точном соответствии с великим дворцовым рецептом.

– Кофе, говоришь? Но мы думаем, кофе пахнет так… фу… не так сильно. Но если по великому рецепту, то давай, толстяк, налей мне полную чашку.

Главный повар содрогнулся уже от одного такого обращения. О да, он тучен, но его полнота есть лишь отражение его великого мастерства, ибо на кухне ему нет равных. И настоящий халиф, да не иссякнет над ним никогда благодать Аллаха всесильного, умеет судить людей по их знаниям и умениям, а не по объему их чрева. Само же приказание налить «полную чашку» божественного напитка вызвало у повара отвращение.

«Ну что ж, глупец, я налью тебе полную чашку! О, ты еще пожалеешь о том, что раскрыл свой глупый рот…»

Поклонившись, повар поставил перед «халифом» большую чашу, предназначавшуюся для мороженого. Сейчас ее нутро было пусто и вполне могло послужить изощренной мести главного повара.

Слуги, выпучив глаза, следили, как в объемистую чашу повар вылил все содержимое высокой медной джезвы. Угодливо улыбаясь, он опустил туда же полную ложку меда, щедро посыпал молотым имбирем и красным жгучим перцем. Украсив дьявольский напиток несколькими лепестками роз, он с поклоном подал его «халифу».

– Аллах всесильный и всевидящий… Да он сейчас взорвется, твой глупец!

– Страшнее мести повара, мой принц, может быть лишь месть лекаря. Но и она не идет ни в какое сравнение с местью любящей, но обиженной женщины. Помни об этом!

Глупый Абу-ль-Хасан несколько осоловел от обильной пищи, которую поглощал с поистине сказочной жадностью. И теперь он столь же жадно прильнул к краю чаши. Проглотив все ее содержимое в несколько глотков, «халиф» отставил чашу и только тогда почувствовал некоторое неудобство.