Шаман искоса глянул на египтянина. Тот вдруг передернулся, ударив кулаком по бревну. Патахха кивнул. Понял — Техути почувствовал, ухватил маленький краешек того, что довелось пережить Хаидэ. И подождав, когда тот отдышится, спросил в свою очередь:

— Не боишься?

— Не боишься? — эхом повторил младший ши.

— За нее? Я…

— Ее. Не боишься?

Не дожидаясь ответа, сполз с бревна и побрел к ученикам, что сразу бросили седло и кинулись навстречу.

— Мир сладок, как сочный плод, — жрец-Пастух погладил подлокотники, сжал резные драконьи головы, с удовольствием ощущая тепло гладкого дерева. Посмотрел на притихшую толпу — сотни блестящих лиц и сверкающих глаз.

— Труды необходимы для того, чтоб плоды зрели, но кроме умений и трудов есть еще радости чистых удовольствий.

— Да… — выдохнула толпа. Волна движения мягко прошла по плечам и головам. И снова все замерли, ожидая слов.

Жрец усмехнулся. Он не обольщался, мало кто из собравшихся, разгоряченных вином и праздником, понимал его. Слова были для них просто ключом к получению радостей. Пусть повелитель скажет. И разрешит. В уплату за жадное внимание. Эта мена нравилась жрецу. Как все просто. И чем дальше, тем проще, потому что радостей хочется больше и больше, и должны они быть грубее и сильнее.

Он поднял руку, следя, чтоб складки белой тоги, расправляясь, падали к самому полу. Повысил голос. Перечисление радостей — вот что важно повторять. Пусть помнят и никогда не забывают.

— Прежде трудов своих вы можете что-то найти. Счастливая находка!

— Счастливая! Находка! — толпа раскачивалась, вторя нараспев.

— Можете взять то, что существует само по себе, не принадлежа никому. Взять!

— Взять! Само по себе!

Жрец поднял вторую руку. Подался вперед, показывая белые ладони.

— Можете взять у слабого. Таковы простые законы жизни. Сильный живет, слабый погибает.

— Взять! Погибает! Да, мой Пастух, мой жрец!

— Можете взять у глупого. Таковы законы жизни. Хитрый живет, он сильнее.

— Да! Да!

Жрец встал, простирая руки над толпой. Тут, за тонкой завесой тумана, скрывающей широкое пространство сердцевины скального кольца от жителей галерей, жирную землю устилал ковер мягкой пружинящей травки, перекликались яркие птицы, покачиваясь на тонких ветках молодых деревьев, журчали изгибистые ручьи со сладкой пресной водой. И все было настоящим — никакого морока. Люди сидели на пологих пригорках, гладя дивный живой ковер. Черпали руками сладкую воду, вливая в раскрытые рты. Дышали хмельным воздухом, что, входя в легкие, бродил, как свежее вино. И смотрели во все глаза на хозяина — стоящего на возвышении, где на зеленую траву была положена ослепительно белая мраморная плита, на нее еще одна — поменьше. За спиной пастуха стояло кресло, убранное прозрачными тканями и золотыми цепями. И все вокруг было таким ярким, цветным, вкусным — радость и удовольствие детям острова Невозвращения. Чтоб, уйдя танцевать на черный песок, пить пиво и вино, набивать животы мясом и фруктами, а потом, валясь спать в своих пещерах, они баюкали память о радостях праздника, который дарят им их повелители.

— Мир прост! — крикнул жрец, осматривая толпу.

— Прост! — Заорали в ответ мужчины и женщины.

— Возьми все, что сможешь, а чего нет — сделай!

— Возьми! Да!

— И всюду найди свое наслаждение!

— Найди!

— А не найдешь — сделай!

— Да, мой жрец, мой учитель! Да, мой Пастух, мой жрец!

Он засмеялся, и толпа засмеялась в ответ. Мир прост. И в нем сплошные радости.

— Вы хорошо жили. Радовали своих наставников и это большая радость для меня. Сейчас вы пойдете продолжать праздник. А некоторые останутся, чтоб порадовать не только нас, но и темных. Это справедливо. Всем должна быть радость от праздника.

Он прислушался к наступившей тишине, обводя глазами лица, на которых радость сменилась напряженным страхом и нетерпеливым желанием, чтоб эта часть праздника поскорее миновала.

Складки рукава мягко колыхнулись, палец указал на девушку, что хлопала и смеялась вместе со всеми.

— Ты останешься здесь, к радости темного Огоро…

Девушка замерла. Глаза на круглом лице стали огромными.

— Нет!

— Да! Да! — закричала толпа, и ближайшие к ней сомкнулись плечами, выталкивая избранную вперед.

— Ты останешься здесь. К радости темных эгов.

Худой мужчина забормотал что-то, оглядываясь, упал на колени, мелко кланяясь и пытаясь уползти в чащу топчущихся ног. Пинками его вытолкали обратно, двое кинулись, удерживая на месте извивающееся тело.

Жрец, поглаживая висящий поверх одежды серебряный шестиугольник, с удовлетворением смотрел, как по мере уменьшения опасности быть избранными, лица людей разгораются, и глаза заливает лихорадочный блеск.

— Ты останешься здесь. К радости темной Кварати…

— Ты останешься здесь…

— Ты…

Избрав шестерых, жрец поднес знак к губам и поцеловал прохладное серебро. А потом, делая руками движения, будто загонял в загородку разбежавшихся кур, отечески улыбаясь, воскликнул:

— Идите же! Идите!

Гомоня, люди вставали, толпясь, двигались по траве к стене дрожащего тумана и исчезали в нем, взбираясь по лесенкам на уровни галерей. Удобно усаживаясь, жрец вздохнул, расправляя складки одеяния. Благожелательно смотрел, как стражи толкают перед собой шестерых избранных к отдельной лестнице, ведущей в камеры приготовления.

— Мой жрец, мой Пастух! Да будет тьма добра к тебе всегда!

Жрец опустил глаза, разглядывая лежащего у подножия молодого мужчину в синей короткой даге. Тот возносил хвалы, хлопая по траве ладонями и утыкаясь носом в землю после каждого слова.

— Прими мою просьбу!

— Говори, — разрешил жрец. Улыбнулся девушке, избранной первой, а та застыла в толстых руках стражей. И кивнул, чтоб не уводили. На лице пленницы отразился смертельный испуг, смешанный с надеждой.

— Это. Моя нареченная. Это — Нусса. Позволь мне…

— Говори, мальчик.

— Позволь мне самому отдать ее темному Огоро, — юноша поднял голову и стоя на коленях, жадно смотрел на пастуха, облизывая толстые губы.

— Ты хочешь спуститься на черный песок, сам привязать ее тело и сидеть рядом, глядя, как радуется Огоро своей новой любви?

Спрашивая, пастух посмотрел на остальных жрецов, стоящих рядом с креслом. Те улыбались юноше.

— Да, — хрипло ответил тот. И не повернул головы на тонкий вскрик девушки, обмякающей в руках стражей.

Хлопнув ладонями по драконьим головам, пастух рассмеялся. Жрецы рассмеялись следом.

— Ты доставил нам радость. Я думал, вслед за ней придется избрать и тебя, но такая неожиданная, такая прекрасная радость! Ты поступил, как подобает. Иди и смотри в глаза избранной. После будешь награжден.

Кланяясь, юноша вскочил и побежал вслед за стражами. Жрец-Пастух кивнул Рыбаку.

— Спустись и проследи. Вдруг это животное решилось на обман. Хотя его глаза говорят об истинности желаний.

Светлый сад опустел. Издалека слышались крики и смех, нестройная музыка и пение.

Жрец-Пастух повернулся, поворачивая кресло, укрепленное на толстой вращающейся ноге. Позади него, на мраморной платформе был укреплен высокий столб, с продольными щербинами по старому мореному дереву. К столбу был привязан Нуба, схваченный поперек шеи кожаным ремнем, смотрел перед собой. А у его ног лежала Матара, выставив вверх круглое плечо, с телом, укутанным в рваный хитон. Разбросанные по белому мрамору руки, усеянные свежими ранами от поцелуев Огоро, казались выпачканными живой грязью — светлая кожа тускнела, оставляя все больше места черным пятнам и полосам.

— Снимите ремень с горла, пусть видит свою белую заботу, — распорядился Пастух.

Щелкнув, ремень освободил мужскую голову. Опустив лицо, пленник жадно разглядывал лежащую у его ног девушку. И на распухшем от побоев лице пробегали волнами радость, надежда, сострадание и понимание того, что произошло.