Жрец потянул носом, раздувая ноздри, и закатил маленькие глаза, показывая, как наслаждается. Но они оставались холодными и пустыми, когда снова поползли по лицу пленника.

— Скоро твое тело вернется к тебе, и ты войдешь в новый прекрасный и светлый мир. Мир полный меда. Взяток со всего, что родит земля, — вот что мы собираем тут. И лишь избранные могут вкусить взяток, собранный нами, как трудолюбивыми пчелами…

Он смолк, не закончив напыщенной фразы. Отступил на шаг, продолжая внимательно следить за лицом пленника. А тот моргнул, слеза, что стояла в уголке глаза, поползла по щеке к носу.

— Сейчас я уйду. Но мы ни на миг не оставим тебя без нашей заботы. Отдохни, избранный. Мы увидим, когда ты обернешь к нам свой взгляд, свой разум и свое сердце. И тогда будет праздник, Ночь Черного Песка для всех, кто живет под заботливым светом Белой луны. Для всех ее детей. Они будут славить тебя, как могучего и быстрого, того, кто может стать рядом с отцами луны.

Жрец говорил и отступал, иногда оглядываясь на тропу. Широкие листья гладили белый подол. И Нуба, поведя глазами, что медленно и трудно, но все же послушались, сумел подумать — не та белизна. Белые тоги маримму светились, как снег на вершине матери-горы. Или то память его высветлила прошлое? Но она возвращается, как возвращается сила в его руки и ноги.

Он шевельнул плечом. Повел рукой, поднимая ее, с острым наслаждением чувствуя, как бьется кровь, проходя в венах.

В ответ на движение жрец, зудя обещания, оказался вдруг у самой далекой стены и, держась ладонью за выступ, спросил голосом близким, будто стоит до сих пор совсем рядом:

— Понравилась ли тебе Онторо-Акса? Если захочешь, она будет не только брить твою голову и омывать тело. Эта женщина сама мед, предназначенный для вкушания.

Нуба сделал шаг. И проход в стене, в котором мгновенно исчез жрец, захлопнулся.

Большие белые цветы поникали от собственной тяжести, раскидывая уголки сросшихся лепестков с растянутой белой плотью. Пахли особенно. Нуба медленно шел, отводя рукой темные листья, прохладные и тяжелые, задирал голову к столбам света, идущим к мягкой пахучей земле от далеких отверстий в своде пещеры. Тропа под ступнями податливо подавалась, лаская кожу упругостью крошечной травки, растущей сплошным ковром. Так же, вспомнил он, ступали его ноги, когда тащил на себе бурдюк озерной травы на склон горы, где росло его дерево. Маленькое и тощее, с тонкими ветками, но только его.

Выйдя на поляну, осененной широкой листвой, Нуба сел, поглаживая рукой упругую травку. И вздохнул, только сейчас понимая, как он устал. Под цветочным кустом ждала его накрытая плошка. Поставив ее на колени и радуясь сытному запаху, он зачерпнул рукой вкусного крошева из овощей и теплых кусочков мяса. Ел, с наслаждением разжевывая и глотая, и насытившись, сунул пустую миску под куст. Лег навзничь, вытягиваясь. И засыпая, увидел слова жреца о девушке, что бережными движениями омывала его обнаженное тело, они превратились в ее руки и глаза. Сон взял его, накрывая, как он взял ее, скользя руками по круглым плечам, захватывая ладонями черные груди с острыми сосками.

Под котловиной, окруженной кольцом черных скал, той котловиной, внутренность которой была тайной не только для тех, кто видел остров с берега, но и для вечного перевозчика, обитающего на черном песке, глубоко внизу, в скальном массиве, в тесной пещерке сидели шесть мужчин, скрестив ноги, укрытые засаленными белыми кангами. Соединившись ладонями, смотрели перед собой. И в точке пересечения шести неподвижных взглядов, вздрагивая и толкаясь, клубился серый туман, показывая картинку: измученный черный великан с обритой головой, лежит, свернувшись клубком в тесной камере с грубо вырубленными в скале стенами. С низкого потолка падают медленные капли затхлой воды, скатываются с грязного тела, оставляя на коже блестящие полоски. А по каменному полу ходят, подступаясь и шевеля чуткими усами, жирные многоножки, обтекая захватанную миску с комками тухлой еды.

— Старик принес сладкий взяток, — сказал крупный мужчина с обрюзгшим лицом. И пятеро повторили согласно:

— Сладкий…

— Избранных нельзя упустить.

— Нельзя.

— Если мы не возьмем двоих, они выберут свет.

— Выберут, — согласились жрецы, глядя, как многоножка заползает в миску, повисая над камнем жирным туловом с шевелящимися ножками.

— Мальчик и мужчина — оба останутся с нами. Или обращенными. Или кормом для пчел.

— Кормом.

— Но это лишь крайний случай. Время нас не торопит.

— Нет.

— Идите к мальчику. Мужчина пусть спит.

Туман исчезал, унося с собой сладкий тяжелый запах. Размывалась картинка. И жрецы, выходя из оцепенения, опускали головы, бережно, будто боясь порвать кожу, размыкали ладони. Прикладывая руку к груди, там, где пялился на мир черный шестиугольник с серой сердцевиной, по одному вставали и уходили в маленькую дверцу.

Надсадный вой труб тыкался в уши, солнце обжигало лоб и руку, прикрывающую глаза. Белая пыль забиралась в горло, сеялась на потные щеки. И было горячо и липко стоять в тесной толпе, волнами ходившей при гортанных вскриках стражи.

Нуба шагнул вперед, туда, где вместе с солнцем касался жаркого лица морской легкий ветер. Вытирая лицо, опустил большие руки. Черной гроздью с цветными искрами топотала вдалеке кавалькада, окруженная дорожной пылью. Из белых клубов торчали длинные копья, топот ритмично ударял землю, заставляя ее глухо гудеть. Снова из-за спины взвыли дудки, прогремели о щиты короткие мечи, заглушая лязгом крики толпы. Нубу толкали в спину, елозили под руками, просовывая головы — увидеть первыми. Под грозный крик командира стражи вдруг повалились на колени, прижимая лбы к высушенной до белизны глине.

Ветер лизнул пот на щеках, упал вокруг плеч. И Нуба, оглядываясь на устланную черными, серыми и грязно-белыми спинами, снова посмотрел вперед.

Всадники приближались. Поднимаясь и опускаясь в седлах, так что шлемы одинаково сверкали на солнце, ехали, глядя перед собой глазами, разделенными узкой пластиной, закрывающей нос. И от неподвижности взглядов и мерного вверх-вниз движения одинаковых голов казались неживыми.

— Княгиня! — всхлипнул кто-то, изворачиваясь лицом вверх и протягивая дрожащую руку, — свет наш, наша великая матерь!

В ужасе от собственной смелости накрыл голову смуглыми пальцами, выпачканными в белой пыли и снова уткнулся в землю.

Она ехала впереди, голова в богато украшенном шлеме так же мерно поднималась и опускалась, полоскался по ветру спущенный на плечо длинный султан из рыжего конского волоса, путаясь с прядью золотистых волос. Солнце сверкало на острие шлема, стекало по переносице, гасло на черных бляшках, густо нашитых на кожаную рубаху, отсвечивало тусклыми бликами на согнутых у лошадиных боков коленях.

Из тени шлема карие с зеленым блеском глаза смотрели перед собой, куда-то выше земли, людей, выше домишек, карабкающихся по склонам, выше портиков маленьких храмов и акрополя, венчающего верхушку древнего холма.

— Хаидэ… — Нуба услышал свой голос и замер, потому что помнил — при ней рот его запечатан клятвой молчания. Но он был с ним — его голос и ничего не случилось. Даже хуже, чем ничего, женщина впереди небольшого войска все так же мерно приподнималась и опускалась в седле, а глаза, просвеченные солнцем, приближаясь, смотрели поверх бритой головы черного великана. И потому Нуба крикнул, так что облезлые вороны на рыночной площади разом гакнули и, хлопоча крыльями, пронеслись в сторону, торопясь за склон.

— Я здесь, Хаи!

— Возьмите его.

Голос женщины был резким и твердым, как удар копья. Набежавшие воины, наваливаясь, расхватали руки и плечи, пиная, поволокли не сопротивляющегося великана к большому шатру с вздутыми от ветра стенками. И втолкнув внутрь, заслонили выход остриями мечей, направленных на него. Оглядываясь на просторную пустоту, Нуба ступил по мягкому ковру. Помедлил и сел, скрестив ноги, подставляя стражникам незащищенную спину. Снаружи слышались отрывистые голоса солдат, клики толпы, конское ржание и надсадное гудение труб. А потом задняя стена шатра распахнулась и со шлемом на руке быстро вошла княжна, встряхивая освобожденными волосами, свитыми в толстый растрепанный жгут. Обок, глядя с обожанием, бежали рабыни, следом — два воина, принимая от воительницы щит и снятый шлем.