— На, бери, мне оно больше не нужно!..

Это было подаренное Крустынем Брачем обручальное кольцо. Само кольцо было цело, но камешек выпал, и Крустынь Брач тщетно разыскивал его по всем углам. Когда он поднялся, Ады Лиепинь уже в комнате не было. Ада Лиепинь ушла.

Ада Лиепинь шла домой. По правде говоря, она даже не шла, а бежала. Зажав портфель под мышкой, неслась она вперед, словно разъяренная фурия. Шляпка съехала на затылок, непослушная прядь волос выбилась на лоб. К тому же в глазах у нее стояли слезы и нижняя губа дрожала. И эти дрожащие губы время от времени шептали:

— Бери! Подавись им! Мне его не надо!

Она бы выцарапала глаза каждому, кто осмелился бы заикнуться, что она сожалеет о случившемся. Да разве она нуждается в каком-то Крустыне Браче? Разве недостаточно у нее знакомых? Еще получше его! С чего это лейтенант каждый день ходит мимо ее окна? Каждый божий день! А почему он здоровается? И разве на последнем балу дамского корпуса директор Мартиньшмидт не танцевал с ней фокстрот? Лейтенант, правда, красивее, но зато директор богаче… Разве не может она выбрать себе мужа по вкусу?

Ада Лиепинь врезалась в толпу, собравшуюся перед расклеенными на стене кинематографа рекламными плакатами. Работая локтями, она проложила себе дорогу к подъезду. Еще больше обозленная грубыми замечаниями любителей кинематографа, рванула и с шумом захлопнула за собой дверь. Влетела в вестибюль и в три шага очутилась у другой стеклянной двери, которая открывалась в обе стороны. Ада Лиепинь толкнула ее так, что она с грохотом ударилась об стенку.

В этот момент из первой квартиры на первом этаже вышла госпожа Либесман, супруга владельца этого дома. Она была на последнем месяце беременности и каждый день выходила гулять. Нагнувшись, она старалась поправить что-то на подоле своего платья. Это было нелегким делом. Внезапно дверь вестибюля распахнулась, и кто-то вихрем налетел на госпожу Либесман, перепугав ее до полусмерти.

— Ох! Боже мой!

Она откинулась назад ровно настолько, насколько до этого нагнулась вперед. Зонтик выпал у нее из рук, выпала и чешуйчатая серебряная сумочка-помпадур. Золотые часики на цепочке выскользнули из-за пояса и повисли на животе. Сквозь желтые пятна на лице проступила смертельная бледность. Госпоже Либесман показалось, что в дом ворвались грабители, что Рига горит… Сотни догадок, одна другой страшнее, молниеносно пронеслись в ее голове.

Это было ужасно, но дальше случилось нечто еще более ужасное.

Что-то мягкое ударило в ухо госпожу Либесман, а в другое крикнул что-то сердитый голос.

Это ей-то! Жене оптового торговца и владельца этого дома! Кто же это? Уж не та ли авантюристка… конторщица — квартирантка с пятого этажа!

Задыхаясь, теряя сознание, госпожа Либесман прислонилась к двустворчатой двери своей квартиры. Пальцы никак не могли нащупать кнопку звонка.

Госпожа Либесман забарабанила в дверь кулаками.

— Анна!.. Анна-а!

Анна рванула дверь и подхватила сильными руками госпожу Либесман. Прибежала она прямо из кухни, с засученными рукавами, руки по самые локти в муке.

— Барыня! Что случилось? Барыня!

С трудом поддерживая слабеющую хозяйку, она повела ее по коридору. Анна отлично знала свою барыню и не придавала особого значения ее нежданному вторжению. Мысли ее занимали щуки, жарившиеся в кухне на сковороде, и она сердилась на то, что барыня, словно клещ, вцепилась в нее так, что и не оторвать.

Анна втащила госпожу Либесман прямо в столовую и усадила на стул.

— Ну вот, посидите здесь. Все обойдется, все обойдется!

И убежала в кухню. Так и есть: щуки начали подгорать. Анна стала сердито поддевать их ножом и повертывать на другую сторону. Так и есть… Сизый чад и запах пригорелого масла ударял в нос. Что-то теперь барин скажет? Ведь ему и так никогда не угодишь…

Барыня в столовой громко стонала. Возвратясь, Анна застала ее совсем обессиленной: лицо побагровело и покрылось потом, глаза расширились от ужаса.

— Что с вами? Господи, что с вами?

Но барыня только стонала и бессмысленно водила вокруг руками. Вот она заплакала, и крупные слезы потекли у нее по носу и губам. Потом вздрогнула, словно ужаленная, и закричала.

Анна перепугалась не на шутку. Дело-то, видать, серьезное. Судороги, истерика и тому подобное… Она расстегнула барыне платье, стала успокаивать как умела, расспрашивать. Совала ей под нос флакончики с одеколоном и нашатырным спиртом, но все напрасно. Барыня только давилась, вздрагивала и плакала крупными слезами. Но вот она стала сползать со стула. Анна кое-как дотащила ее до спальни и уложила в постель. Тогда барыня стала метаться и время от времени вскрикивала истошным голосом.

Да, дело плохо. Анна начала догадываться, хотя ей и стыдно было об этом думать. Она бросилась в кухню и завернула газовый кран. Щуки стали пригорать и с другого бока. Но Анна больше не думала о них, а бросилась в кабинет к телефону. Она долго крутила ручку телефонного аппарата, словно это была кофейная мельница.

— Господин Либесман? Да?.. Это Анна… Анна, да! Скорее идите домой. Барыня заболела… Заболела, говорю! Бегом бегите… ужасно больна… Что? Через полчаса? Нет, сейчас же! Я не знаю, что с ней. Мне кажется — ну вы сами знаете… Сейчас? Хорошо, только поскорей. Пожалуйста, поскорее…

Но господину Либесману не так-то просто было вырваться домой. Вот уже второй день, как заседал он с господином Ротфинком и господином Приеде и вместе с ними калькулировал, на сколько надо повысить цену на сахар. Рубль с каждым днем поднимался в цене; однако следовало, чтобы подорожал и сахар. В руках этих троих людей были сосредоточены самые крупные запасы сахара, так что они и устанавливали цены на него. Дело это, однако, было весьма сложное. Нельзя было считаться только со сложившейся ситуацией, следовало обсудить и взвесить виды на ближайшее будущее. Господин Ротфинк, как самый молодой и горячий, предлагал в перепродаже и розничной торговле повысить цену с двадцати двух до двадцати восьми рублей. Господин Приеде считал, что следует повысить цену всего на два рубля за фунт. Господин Либесман колебался между тремя и четырьмя рублями надбавки. Накануне они так и не достигли согласия, не было ни малейших видов и на то, что оно будет достигнуто и сегодня. Вопрос оказался сложным. Мелкие торговцы, ожидая перемен, стали придерживать свои запасы. В утренней газете уже появилось сообщение, что сахар почти невозможно достать и завтра последует полный кризис.

И именно в этот момент господина Либесмана вызвали домой!

Вконец расстроившись, он положил трубку и бросился к столу, за которым, перебивая друг друга и размахивая руками, спорили господа Ротфинк и Приеде.

— Извините, господа, но мне надо немедленно ехать домой.

Но его никто не слушал. Господин Приеде в этот момент перегнулся через стол, пытаясь ухватить господина Ротфинка за пуговицу пиджака.

— Позвольте, позвольте… Ваши расчеты неверны. Я допускаю, что в данный момент шесть рублей на фунт, конечно, больше, чем два рубля. Но ведь мы не сворачиваем наше предприятие с сегодняшнего дня, верно? Нам необходимо считаться с кредитоспособностью покупателей. Да и кроме того, у нас есть достоверные сведения, что чехословацкий синдикат в ближайшее время понизит цены. И так как наши запасы сравнительно невелики…

Господин Ротфинк схватил господина Приеде за руку.

— Милейший господин Приеде! Будущее — пусть даже ближайшее будущее — не является для нас фундаментом. На нем мы ничего не можем строить. Будущее полно всяких неожиданностей. Можете ли вы гарантировать мне, что пошлина на ввозимый в страну сахар не будет повышена? Можете вы мне гарантировать это?

Господин Либесман стукнул кулаком по столу.

— Господа! Господа! Мне необходимо уехать…

Господин Приеде схватил со стола карандаш и вытащил из кармана записную книжку.

— Позвольте… Я сейчас…