— Меня ты не бойся, я не выдам. Зачем выдавать? Ты у меня хорошо работал. Помоги мне выбраться отсюда. Я не виновен.

— А вы думаете, что все эти люди виновны? Сорок тысяч арестантов — кто тут станет разбираться? Версальцы хотят крови, в этом все дело. Может быть, я и помогу вам убежать. Теперь ночи дождливые, темные. Я знаю, в какое время меняется караул и ворота ненадолго открываются. При первой возможности дам вам знать. Только обо мне никому ни слова.

Но даже надежда на освобождение не произвела на господина Перье особенного впечатления. Он стал скептиком и только печально покачал головой.

— Вот и хорошо. В случае чего дай знать. Только вряд ли мне удастся бежать. Я очень слаб.

Люсьен снова нагнулся к нему.

— Тише вы, ради бога! Еще хочу сказать вам одну вещь… Огюст тоже здесь.

Господин Перье выпрямился.

— Огюст… ты сказал?

— Да. Рядом, за этими перилами. Я там в карауле. На восходе солнца нас сменяют. Я вас вчера тут заметил и сказал ему. Вы можете его увидеть и поговорить с ним — только подымите голову над нижней перекладиной перил. Нет, не сейчас… когда я уйду. Он уже обречен, но вы не говорите ему. Утром его расстреляют…

Громко ругаясь и обрызгивая заключенных грязью, он ушел.

Бесшумно, как тень, господин Перье приподнял голову над нижней перекладиной перил. Между железными прутьями показалось серое, с глубоко запавшими глазами, обросшее щетиной лицо сына.

— Огюст… О-гюст… — только и мог вымолвить господин Перье.

— Молчи! У тебя такой резкий голос. Я сам все расскажу. Из Бельвиля я удрал к пруссакам, а они, проклятые, выдали меня версальцам…

— Зачем ты это сделал? Разве ты не знал, что грозит дезертиру?

— Они заставляли меня расстреливать пленных инсургентов, женщин и детей. Я не могу убивать детей…

Он испуганно замолк и спрятал голову. Но это был Люсьен. Он шагал неподалеку взад-вперед, волоча по грязи приклад.

Огюст снова приподнял голову.

— Это Люсьен. Все будет хорошо. Он поможет мне убежать. Он знает, когда меняется караул и отворяют ворота… Что делается дома? Как мадам Лизандер? Кларисса ждет меня?

— Ждет, ждет…

У господина Перье застрял комок в горле. Лицо Огюста осветило подобие улыбки.

— Она хорошая девушка. Я обещал ей купить коралловые бусы и куплю. Повезу ее кататься в Булонский лес. Накоплю двадцать пять франков и покатаю. А ты поговори с мадам Лизандер, чтобы она не сердилась…

Господин Перье плакал. Слезы застилали ему глаза и не давали разглядеть сына. Он сердито протер их кулаками, но, когда снова открыл их, Огюста уже не было. За перилами орал какой-то капрал, и охранники отгоняли заключенных от стены.

Господин Перье не покинул своего наблюдательного поста, и через час он стал зрителем ужасной картины.

К стене поставили шестерых или семерых приговоренных к расстрелу. Некоторые шли сами, а двоих тащили. Один из них был Огюст. Чутье подсказало господину Перье, что это его сын, иначе он не узнал бы его. Огюста прислоняли к стене, а он соскальзывал наземь, и двое жандармов придерживали его, пока не подошел священник с крестом. Потом шум умолк, и даже до ушей господина Перье долетели обрывки речи слуги божьего: «Его бич больно наказывает мятежников и отступников… карает сурово, но справедливо… Наступил последний час покаяния, и горе тому, кто ожесточил свое сердце… вечный огонь ада… припадите к ногам святой девы…»

Неужели он так и сделает? У господина Перье захватило дыхание. «Не унижайся, будь мужчиной!» — кричало его сердце. Но Огюст ничего не слышал. Шатаясь, опустился он на колени, и голова его, как неживая, упала на крест, который священник сунул ему для поцелуя… У господина Перье потемнело в глазах от стыда, гнева и жалости. Но шум выстрела сделал их снова зрячими. Он видел сквозь туман, как падал Огюст, хватаясь руками за воздух, будто все еще пытаясь зацепиться за оборванную нить жизни. Еще секунду видно было, как бьется на земле его тело, а потом широкие спины солдат заслонили сына.

Эти пять минут совершенно преобразили господина Перье. Все, что было пережито и передумано им, все, что до сих пор он считал неоспоримой истиной, было сметено и унесено, как подхваченный ветром скомканный лист прочитанной газеты. Жандармы… Жажда и голод… боль и унижение… надежды и ожидания… В душе его остался только пепел. Всюду вокруг была холодная пустота…

Господин Перье упал навзничь и больше не вставал. Рядом с ним вповалку валялись другие заключенные. Слышались стоны, бредовое бормотанье больных лихорадкой и окрики охранников. Но господину Перье все было безразлично. Он лежал на спине и широко открытыми ясными глазами смотрел в пустое небо. Он видел там гордо выпрямившегося человека с черной непокорной шевелюрой, женщину со скрещенными на груди руками и горящим ненавистью взглядом…

Девятого июня в отделении, где находился господин Перье, было устроено что-то вроде парада. Заключенных не подымали — может быть, потому, что редкие из них были в состоянии держаться на ногах, а может быть, потому, что господа хотели увидеть их в натуральном виде.

В лагерь явился знаменитый писатель Доде. Он уже в третий раз приезжал сюда изучать типы парижского дна, постичь всю глубину падения нравов, понять корни безумия коммунаров и собрать материал для нового произведения, о котором уже извещали газеты. Освобожденный Париж ждал его с нетерпением. Высшее общество весьма позабавили напечатанные в «Revue des deux Mondes» [16] философические анекдоты о приключениях федератов на том свете. Следующей своей работой Доде рассчитывал заинтересовать широкие слои буржуазии.

Держа шляпу и записную книжку в левой руке, с карандашом в правой, он прохаживался по дворам Саторийской тюрьмы, заглядывал в бараки, нагибался над люками подвалов, откуда несло нестерпимой духотой и вонью и доносились стоны больных лихорадкой и гангреной и хохот сумасшедших. Он шел в сопровождении коменданта и жандармов, которые раздвигали толпу и показывали самые интересные экземпляры. Позади шествовала целая свита вооруженных записными книжками и карандашами журналистов. Тут можно было почерпнуть богатый материал для остроумных фельетонов и отдела юмора.

Пинок сапогом вернул господина Перье к действительности из далекого-далекого мира его мыслей.

— Вставай! Господа желают посмотреть на тебя.

Красное лицо жандарма отодвинулось, и господин Перье увидел наклонившегося над ним господина в длиннополом сюртуке, с пышной растрепанной шевелюрой и бородой, с мечтательно прищуренными добрыми глазами.

— Право, привстаньте-ка, дружок. Мы с вами немного побеседуем.

У лежащего даже ресницы не дрогнули. Глаза были голубовато-серые, как лед.

— Как вы сюда попали? Я вижу, вы из порядочного общества.

Доде оглянулся, чтобы проверить, какое впечатление произвело на журналистов его удивительное знание людей. Потом повернулся к коменданту.

— Господин капитан, он у вас всегда так упрямится?

Коменданту хотелось показать, что он знает заключенных, как родных детей, хотя он впервые видел господина Перье.

— О, вы не можете представить, до чего доходит их наглость. Мы их обеспечиваем пищей — не скажу, конечно, что им подается жаркое. У нас есть больница, врач, лекарства. Но они предпочитают оставаться тут и валяться в нечистотах. Осужденные становятся к стене с таким видом, как будто оттуда ведет прямая дорога в царствие небесное.

— В самом деле? Мне хотелось бы хоть разок взглянуть на это. Вообще все, что вы рассказываете, очень интересно.

Он снова наклонился над господином Перье.

— Почему вы не желаете говорить? Может быть, вам нездоровится? Тогда попросите господина коменданта, и он прикажет отвести вас к врачу. Почему вы лежите на сырой земле? Это очень вредно для здоровья… Может быть, у вас есть какие-нибудь желания? Не могу ли я вам помочь?

Тут господин Перье раскрыл рот. Он ответил быстро и равнодушно, будто дело шло о ком-то другом: