– До вашей свадьбы Бардия был совсем не такой в постели, каким стал ныне, – сказала Атоссе Фейдима. – Я не хочу отзываться плохо о твоем брате, милая Атосса, но раньше он был гораздо нежнее. Теперь же Бардия просто обуян самой дикой похотью. Не стану скрывать, Бардия стал чаще навещать меня, но его грубость и ненасытность меня огорчают. И потом, его мужской орган стал гораздо больше. Это, скорее, фаллос бога, нежели смертного человека.

Однажды ночью я чуть живая выбралась из-под твоего брата, а ему все было мало. Тогда я привела к нему наложницу, известную своей неутомимостью: сириянку, бывшую храмовую блудницу. Но и сириянка не выдержала долго, ибо ей приходилось, скорее, выносить боль, чем наслаждаться. Пришлось мне привести еще двух рабынь-армянок, с каждой из которых Бардия сошелся дважды, прежде чем удовлетворил свою страсть.

– Своей ненасытностью Бардия порой изводит и меня, – как бы нехотя произнесла Атосса.

– Я думаю, что это не Бардия, а вселившийся в него дух Тельца, – прошептала Фейдима, наклонившись к самому уху Атоссы. – Сам могучий Гэуш-Урван[40] завладел телом твоего брата! Я вот только не знаю: к добру это или нет?

– Ты говоришь страшные вещи, Фейдима. – Атосса с деланым страхом покачала головой. – Я теперь буду бояться ложиться с Бардией в постель.

После этого разговора Атосса запретила Смердису навещать Фейдиму. Это расстроило Смердиса, и от огорчения он безобразно напился за ужином. В пьяном виде Смердис заявился в спальню к Атоссе и бесцеремонно потребовал, чтобы его жена легла и пошире раздвинула бедра, ибо он полон желания поиметь ее.

Грубый тон и вызывающая манера пьяного Смердиса вывели Атоссу из себя. Она позвала евнухов, чтобы те увели царя в его покои. Но не тут-то было! Смердис встретил евнухов отборной бранью и те в страхе повалились ему в ноги. Кончилось тем, что евнухи на четвереньках уползли из спального покоя царицы.

Сорвав с себя одежды, залитые вином, царь повалил супругу на ложе, и, сломив ее отчаянное сопротивление, безжалостно изнасиловал, нарочно причиняя боль.

Опустошенная и раздавленная, Атосса лежала рядом с храпящим мужчиной и молча глотала слезы, которые жгли ей щеки. Жизнь словно мстила ей за убийство родного брата. Вот она – царица! – подобно рабыне, вкусила полную чашу унижения и боли. А самое ужасное заключалось в том, что Атосса была обречена в дальнейшем на подобные издевательства.

«Я должна убить Смердиса! – подумала она. – Должна заколоть негодяя его же кинжалом. Иначе… А что иначе?»

Атосса растерялась от последней мысли.

Ее страшило возможное повторение случившегося, но убийство Смердиса придется как-то объяснять, причем объяснять приближенным царя, которые всерьез полагают, что Смердис – это Бардия.

«Меня назовут братоубийцей, – подумала Атосса, – и еще мужеубийцей. Мне выколют глаза и отрежут нос. Ведь царским судьям бесполезно рассказывать про свои унижения на супружеском ложе. Законы в этой стране составляются мужчинами, а они безжалостны к женщинам!»

Атосса сползла с ложа и, держась за стену, добралась до купальни. Она на ощупь отыскала медный чан с водой и принялась усердно смывать с себя запах мужского пота. Вода была холодная, и Атоссу бросило в озноб. Быстро обтеревшись, она вернулась в спальню, надела на себя тонкую длинную тунику, шерстяное платье с короткими рукавами и головную накидку, концы которой можно было завязать на шее в виде шарфа.

Освещая себе путь светильником, Атосса знакомыми узкими коридорами прошла до покоев Артистоны и постучалась в дверь. Ей открыл толстый заспанный евнух, который очень удивился, увидев перед собой царицу в столь поздний час.

Атосса велела не будить Артистону. Она взяла теплое одеяло, круглую подушку и улеглась в трапезной на лежанке возле бронзовой жаровни с потухшими углями.

Утром здравомыслие взяло верх. Она передумала убивать Смердиса, тем более что заменить его на царском троне было некем. Сыновей не было ни у Камбиза, ни у Бардии. Не было у них и побочных братьев. Атосса решила поскорее забеременеть от Смердиса и, если родится мальчик, уступить трон ему под своей опекой, отравив его отца.

Вскоре у Атоссы наступили «нечистые дни», когда любой мидянке или персиянке было строжайше запрещено находиться в одном помещении с мужчиной, дабы не осквернить его. В такие дни женщинам надлежало молиться чаще, чем в обычные дни, и тщательно проходить обряды очищения, чтобы отгонять от себя злых духов, прислужников Ангро-Манью.

По окончании «нечистых дней» Атосса покинула гарем, чтобы разыскать Гаумату и узнать от него последние новости. Однако Гаумата сам нашел царицу. Он был чем-то сильно обеспокоен.

Атосса и Гаумата встретились в просторном светлом зале, высокие стены которого были покрыты барельефами, изображающими мидийских царей на войне и охоте. Царица и хазарапат не спеша прогуливались от одних дверей, где стояли на страже два воина-мидийца с короткими копьями в митрообразных колпаках из белого мягкого войлока, до других.

Атосса и Гаумата, делая вид, что разглядывают сцены сражений на известняковых барельефах, вели негромкую беседу.

– Прексасп явно заподозрил неладное, царица, – заговорил Гаумата. – Он побывал в крепости Сикайавати, справлялся у тамошних воинов, как и когда умер мой брат Смердис. Я предвидел подобный ход, поэтому мои люди сказали то, что я им велел. Но Прексасп явно не удовлетворился этим, так как попытался подкупить моих людей.

– Что же делать? – встревожилась Атосса. – Может, отправить Прексаспа куда-нибудь подальше. Например, в Вавилон.

– Это не избавит его от подозрений, царица, – возразил Гаумата. – Если Прексасп задумал докопаться до истины, он до нее докопается.

– Так что же делать? – повторила Атосса.

– Кому? Тебе?

– Нам!

Гаумата усмехнулся.

– Божественная, я сделал все, что мог. Но у моего брата упадок духа, он погряз в пьянстве. В трезвом виде Смердис то и дело порывается скинуть царскую одежду и удрать в горы. Не сегодня-завтра его разоблачат евнухи или телохранители Бардии. Прости, Светлейшая, но я вынужден покинуть тебя, ибо мне еще дорога моя голова.

Гаумата слегка поклонился.

– Ты думаешь, я позволю тебе скрыться! – угрожающе прошептала Атосса.

– А что ты можешь сделать? – Гаумата распрямился и вызывающе взглянул на Атоссу. – Велишь страже схватить меня и бросить в темницу? А может, прикажешь убить на месте? Тогда заодно прикажи казнить и Смердиса, поскольку лишь мое присутствие удерживает его в этом дворце.

– Тише! – Атосса взяла Гаумату под руку. – Давай обсудим все спокойно. Через два часа я жду тебя в своих покоях. Умоляю, не бросай меня! Если бы ты знал, как я жалею, что затеяла все это!

В глазах Атоссы было столько мольбы, что Гаумата не посмел отказаться.

Встретившись с Гауматой наедине, царица разговаривала с ним так, словно от него одного все зависело. Превознося его ум и находчивость, Атосса выражала надежду, что Гаумата проявит волю и изменит обстоятельства к лучшему, ведь никто другой не сможет заставить Смердиса обрести достойный царя облик.

«И я отныне вся в твоей власти», – добавила в конце Атосса, преклонив колени перед Гауматой и распустив волосы по плечам в знак покорности.

«Вот и пришел мой час! – торжествуя, подумал Гаумата. – Гордая дочь Кира у моих ног!»

Гаумата молча указал Атоссе на ложе в глубине комнаты.

Покорность, с какой отдалась ему Атосса, пробудила в душе Гауматы благородный порыв. Гаумата заверил ее, что отвадит Смердиса от вина и завтра же покончит с Прексаспом.

– Ты хочешь убить его? – спросила Атосса. – Это может вызвать опасные толки, ведь Бардия доверял Прексаспу как никому другому.

– У нас нет иного выхода, – ответил Гаумата, целуя Атоссу. – Прексасп что-то подозревает. Самое лучшее, это обвинить его в измене и казнить.

Атосса тихо вздохнула и закрыла глаза. Ей было жаль Прексаспа, но с другой стороны, если он докопается до истины, то вряд ли пожалеет ее, Атоссу.