Трубецкой А. В.

М. : Контур, 1997.

Известно, что мемуары как исторический источник обладают существенными недостатками. Их авторы склонны идеализировать прошедшее, сосредоточивать внимание на ярких моментах своей жизни и жертвовать подробностями ради обобщений. И лишь в редких случаях при чтении мемуаров может возникнуть ощущение и воздуха эпохи, и ее онтологической несхожести с другими. С этой точки зрения воспоминания А. В. Трубецкого исключительно интересны и читателю, и исследователю. Как свидетелю и участнику описываемых событий, Андрею Владимировичу интересно и важно все. Как свидетель он обладает редкой памятью, а находясь изнутри событий, Трубецкий фиксирует их с беспощадной честностью, что придает этим воспоминаниям исповедальный характер. Это не автобиографическая проза а ценнейшая «живая литература фактов», которая, по определению П.А. Вяземского, и создает историко-культурный фон времени. Неторопливое и обстоятельное повествование посвящено двум ключевым для России середины XX века темам — Великой Отечественной войне и сталинским лагерям — и охватывает период с 1939 по 1956 годы. В этот относительно небольшой промежуток времени жизнь одного человека вместила разительно несхожие меж собою годы; как пишет сам автор, на примере его «нетипичной» истории «милостивая судьба показала свои широкие возможности». Эта-то нетипичность своих жизненных путей в пределах опыта целого поколения и заставила физиолога, доктора биологических наук, А. В. Трубецкого в 1960-е годы взяться за писание мемуаров.

«Пути неисповедимые» имеют подзаголовок — «из истории человеческой жизни», указывающий на хронологическую ограниченность этих воспоминаний, за рамками которых остался и генеалогический экскурс.

В генеалогическом древе Трубецких пересекаются ветви знатнейших российских фамилий — Голицыных, Оболенских, Шереметевых, Лопухиных. (Это не могло не сыграть своей роли в судьбе автора.) Поразительно много исторических фигур дал этот род, начиная с первого упоминания в XIV веке его родоначальников князей Гедиминовичей и кончая новейшими временами. Среди них и государственные мужи и общественные деятели, и художники, и ученые[1]. Если верить знатоку архивных материалов историку П.И. Бартеневу, в этот список должна быть занесена и Екатерина II, так как ее отцом он не без веских оснований считал И.И. Бецкого.

Андрей Владимирович по прямой линии потомок философа и известного общественного деятеля начала XX века князя С.Н. Трубецкого. Он родился в 1920 году в Богородицке в семье младшего сына С.Н. — бывшего корнета Лейб-гвардии кирасирского Ее Величества полка и талантливого писателя Владимира Сергеевича Трубецкого[2]. Старший сын Сергея Николаевича — Николай, впоследствии ставший крупнейшим лингвистом, оказался к этому времени, как и многие родственники Трубецких, в эмиграции. Матерью А.В. была Елизавета Владимировна Голицына, дочь бывшего губернатора, а затем городского головы Москвы князя Владимира Михайловича Голицына. Как и многие дворяне в то время, Трубецкие жили под Москвой, сначала у родственников Бобринских в их богородицком имении, а затем в Сергиевом Посаде. В.М. Голицын с женой (урожд. Деляновой) жил вместе с семьей дочери. Оба деда Андрея Трубецкого были людьми выдающимися, но С.Н. умер еще в 1905 году, а Владимира Михайловича Андрей застал. Этот дед был «весь на тонкой деликатности, и сразу видна белая кость и голубая кровь» (так описал князя Голицына журналист С. Яблоновский); ему посчастливилось избежать репрессий; он занимался переводами с французского, работал над «Ботаническими этюдами», писал воспоминания и вечерами читал их домашним. Семья жила трудно: Владимира Сергеевича неоднократно арестовывали, а в промежутках между арестами лишали работы. Но дети не видели отца сломленным: он остался в их памяти замечательным рассказчиком, талантливым музыкантом, ярким, остроумным человеком.

В 1934 году отец и старшая сестра Андрея Варвара были арестованы по сфабрикованному НКВД «делу» славяноведов. Владимир Сергеевич обвинялся в связях с руководителем «закордонного центра» организации — собственным братом, в то время академиком Венской академии наук, Николаем Трубецким[3]. Владимир Сергеевич с дочерью были высланы в Среднюю Азию, в город Андижан. Семья поехала за ними, и для Андрея Трубецкого годы ранней юности пришлись на жизнь в узбекском захолустье с его экзотикой и всеми сложностями существования семьи русских ссыльных. Андрей прекрасно учился в школе (тяга к учебе была самой сильной страстью на протяжении всей его юности), но десятилетку ему удалось закончить, лишь благодаря настойчивости и обаянию отца — Трубецкие были «лишенцами», и детям больше, чем на 7 классов рассчитывать не приходилось.

«В 1937 году семью постиг страшный удар: были вновь арестованы отец и Варя, получившие приговор «10 лет лагерей без права переписки» (то есть расстреляны В Л.). Тогда же были арестованы вторая сестра Татя (Александра) и старший брат Гриша, получившие «просто» по 10 лет лагерей. А мы — оставшиеся — при первой возможности уехали из Средней Азии». В 1939 году Андрей Трубецкой был призван в Красную Армию; в июле 1941-го с тяжелым ранением он попал в плен. И на этом кончается сходство истории Андрея Владимировича Трубецкого с историями многих потомков «бывших» в послереволюционной России. Началась его собственная Одиссея.

Дальше жизнь могла сложиться как святочный рассказ. Чудесным образом он был освобожден из плена и получил возможность, забыв о войне, безбедно жить в немецком тылу. И вот тут перед ним встала проблема выбора: оставаться «титулованной особой» в благополучии на Западе или возвращаться через пекло войны туда, где само слово «князь» стало бранным, в разоренный, по-настоящему нищий дом к родным, о судьбе которых он ничего не знал. Трубецкой выбрал Россию — любовь к матери, слившаяся с любовью к Родине, заставили сделать этот выбор. Затем А.В. воевал в партизанских отрядах в Августовских лесах — сначала в польском, затем в советском, а вернулся домой уже с действующей армией. Выбирать жизнь предлагала Трубецкому и дальше не раз. В 1949 году студентом биофака МГУ, отказавшись сотрудничать с МГБ, А-В. был арестован и отправлен на медные рудники в Джезказган. В лагере «органы» опять предлагали сотрудничество, и опять Трубецкой выбирал, следуя не простейшей логике жизни, а внутреннему нравственному закону. В результате почти все годы пребывания в лагере он провел в штрафной, так называемой режимной бригаде, по существу в тюрьме. Но «пружинчатость» Трубецких, о которой говорил его дед Сергей Николаевич, не исчезла: чем обстоятельства были тяжелее, тем Андрей Трубецкой становился собраннее и крепче.

Вернувшись из лагеря после пересмотра дела в 1955 году, Трубецкой нашел в себе силы вновь поступить в университет. Его учебная эпопея, начавшаяся еще в 1938 году, наконец-то смогла завершиться. Затем Андрей Владимирович почти 30 лет успешно работал над проблемами кардиологии в ВКНЦ и медленно с большими перерывами писал вспоминания — «некогда или даже не хотелось браться за перо, особенно когда описывал 1949-50 и последующие годы. Тогда даже сниться все стало чаще, и сны эти были, ох! какими тяжелыми. Но писать надо было. Пусть дети читают, мы им мало рассказываем о нашей жизни, а они живут совсем по-другому, чем мы».