– Ты к нам?

– Э-э… не знаю. Наверно.

– У нас сегодня интегральное исчисление.

Интегра… ой.

– Понятно. Э-э… извините, зашел не в тот кабинет. Простите.

Пячусь из класса. Блин, блин, блин! Мозги тут такие заряженные, что хватит всю страну осветить!

На следующий день прихожу снова.

– Да? – спрашивает училка.

– Мне надо задачку решить, – говорю. Ботаны хихикают. – По математике.

– Спроси своего учителя математики, – говорит училка. – Кто у тебя?

– Нет, – отвечаю, – это не школьная задачка, другая.

Кладу на стол распечатку.

– У меня есть много дат и мест, и мне нужно их увидеть, посмотреть, где…

Все сбегаются ко мне.

– А что у тебя за даты?

Я заранее придумал отговорку – такую, чтобы поверили.

– Дни рождения. Дни рождения разных людей. Я их коллекционирую.

– Зачем? Зачем они тебе? – спрашивает мальчишка в металлических очках. Мне уже хочется уйти в глухую оборону, так и вижу, как они начнут показывать, что обо мне думают, – ну, сами знаете, приставят палец к виску и ну крутить. Нет, не показывают.

– Ну так, просто интересно, и все.

Кажется, для них это аргумент, и до меня доходит, что в математическом кружке коллекционировать цифры и факты – это нормально. Наверное, они все так делают.

– А почтовые индексы у тебя есть? – спрашивает очкарик. У него тик, уголок рта дергается, поэтому кажется, будто он все время ухмыляется.

Мотаю головой и показываю ему распечатку.

– У тебя тут только названия улиц и районов. В идеале нужны почтовые индексы. Я могу накачать их из онлайнового справочника, если ты мне дашь номера домов, и тогда нанести их на карту будет раз плюнуть. Давай будем помечать разные даты разными цветами, а не цифрами. Тогда сразу проявится закономерность.

Остальные понемногу разошлись, а вот Очкарика, похоже, я завербовал.

– Это домашние адреса? Эти люди там живут?

– Нет, – говорю. – Это где я их… видел.

– На улице? Ты их опрашивал, что ли?

– Ну да, типа того.

– Мм, жалко, ты индексы не спрашивал…

Что-то он уже начинает меня доставать. О’кей, я все делал неправильно, фиговый из меня социолог. Но я беру себя в руки. Без Очкарика мне никак.

– Ну как, поможешь мне?

– Помогу, но мне нужны более точные данные.

Сердце у меня падает – опять идти на улицу, опять смотреть на людей… По-моему, я больше не смогу.

– Посмотрю, может, что-нибудь и получится, если ты мне ее домой дашь, – машет он на меня распечаткой.

– Бери, конечно, – говорю. – Спасибо… э…

– Нельсон.

– Нельсон. Спасибо, Нельсон. Меня зовут Адам.

– Да ладно. Мне самому интересно.

Ничего не поделаешь, приходится на него посмотреть – и сердце у меня снова падает. Число. 112027. Он нанесет на карту собственную смерть.

Я хочу вырвать у него распечатку, забрать от греха подальше. Он мне уже не чужой, так что лучше не надо… но вместо этого слышу собственный голос:

– Где ты живешь?

– В Черчилль-Хаус.

Снова гляжу на него – и проваливаюсь, падаю, пол уходит из-под ног, лечу в темноту. Ухватиться не за что, а со всех сторон в меня летят кирпичи, обломки стен, потолочные балки, все вперемешку…

– Адам!

– А?

– Ты чего? Что ты на меня так… уставился?

– Нет, ничего. Прости, у меня бывает. Я не нарочно.

Нервная ухмылка у него то загорается, то гаснет. Дерг, дерг, дерг. Он подносит руку к лицу.

– Ну тогда до завтра, – говорит он. – А то останься. Сегодня опять интегралы.

– Нет, я пойду. До завтра.

Надеваю рюкзак на плечо и выхожу из класса, но у меня такое ощущение, что кто-то во мне, кто-то очень большой, хочет остаться. Если бы я был поумнее – если бы мог остаться и не чувствовать себя дураком, – как раз нашел бы себе отличное местечко, где нормально быть не таким, как все. Хотя бы на час.

Снаружи все разбились на кучки и компании. Парами-тройками – болтают, группами побольше играют в футбол или баскетбол. Тут быть не таким, как все, не круто.

Нахожу тихий уголок, проверяю, что никто на меня не смотрит, и достаю записную книжку. Вношу туда данные Нельсона. Я-то надеялся, это меня успокоит, – только нет. Во мне поднимается паника, я ничего не могу поделать. Нельсон – хороший парень, из тех, кто в жизни мухи не обидит. Почему он погибнет так рано? Это несправедливо. Неправильно. Ему и трех месяцев не осталось – и все. А может, и мне тоже.

Когда я беру в руки записную книжку, такое чувство, что все эти смерти взывают ко мне, умоляют, чтобы их услышали. У меня в руках будущее города – жуткое, жуткое, страшное будущее. Вся эта боль, эти голоса, предсмертные крики – они во мне, в ушах, в мозгу, в легких. Мне этого не вынести. Сейчас взорвусь. Не выпуская книжку, я поднимаю руки к голове, сдавливаю виски, накрепко зажмуриваю глаза. Пытаюсь правильно дышать – «вдох через нос, выдох через рот», – но горло так перехватило, что туда ничего не проникает, а гул в голове такой громкий, что собственных мыслей не слышно. Слов не слышно.

– Чего это ты тут делаешь, чудила?

Узнаю этот голос. Приоткрываю глаза – чуть-чуть. Передо мной – четыре пары ног, четыре человека. Голову можно не поднимать, и так понятно, кто это. Мне не надо видеть его число, чтобы ощутить запах крови и смертельный ужас. Джуниор с шестерками.

– Чего это ты тут делаешь, дебил? Что у тебя за книжка?

Я как будто перенеслась в прошлое. Наверное, так все было в старые времена, в семидесятые, до мобильников, компьютеров и МР5-плейеров. У меня-то есть и мобильник, и барахляный наладонник, который выдали в школе, но я их не включаю: по ним меня могут вычислить, а я не хочу, чтобы меня вычислили.

Винни с приятелями высокой технологией не интересуются, кроме древнего CD-проигрывателя (да-да, CD!) и старенького телика. Я не интересуюсь даже теликом. Включишь – а там только реалити-шоу про каких-то уродов или по тридцать пятому кругу гоняют старые грустные сериалы, которые и в первый-то раз смотреть не стоило, или новости. Новости – это вообще жуть. По всему миру войны, пол-планеты затопило, на другой половине засухи и все мрут без воды. Я ничем не могу помочь, так какой смысл об этом знать? Когда я в последний раз смотрела новости, там сказали, туннель под Ла-Маншем закрыли, чтобы прекратить нелегальную иммиграцию из Африки. Чего они сюда рвутся-то? Тут свои проблемы, наводнения, беспорядки, отключения электричества… так что, если кому-то сюда хочется, пусть приезжает, вот честное слово. Сразу поймет – здесь тоже не медом намазано.

Наверное, было бы хорошо, если бы побольше народу жили как мы. Наверно, вы думаете, мне не хватает всего, к чему я привыкла? Роскошный дом, тренажерный зал, домашний кинотеатр.

Единственное, по чему я скучаю, – это бассейн, потому что пузо у меня уже огромное. Так и тянет меня книзу, когда я хожу, и человеком я себя чувствую только в ванне. Да, поплавать было бы неплохо. А все остальное у меня в полном порядке.

Кроме Винни, здесь живут еще два парня – Том и Фрэнк. Оба сидят на героине. Думаете, мне страшно жить с ними под одной крышей? Нет. Никто мной не интересуется – в смысле, не пристает. Они же думают только о следующей дозе. А Винни на самообеспечении – он дилер. У него постоянные клиенты, например Мэг и ее подружки-воровки, и он сам их обходит. Здесь никто не бывает. Винни никого не пускает. В кухне внизу есть пара бейсбольных бит на всякий случай, но я тут живу уже с месяц, и пока все тихо.

В уплату за жилье я готовлю еду. В жизни не думала, что у меня это получится, – раньше – то было не нужно. В первый день я захожу в кухню. Бардак. То есть не то слово. Начинаю разгребать. Все равно заняться нечем. Вечером варю на всех макароны и тру туда сыр. Больше ничего в холодильнике не нашлось.

Наутро Винни притаскивает гору овощей.

– Тебе полезно есть овощи и фрукты, – говорит он. – И зелень.

– Откуда это ты нахватался таких познаний?