— Нынче вечером приезжал наш приятель Бауэн, побыл недолго с Эрлом-младшим, а затем изрядно с Киттимом. Они, видимо, считают, что ты теперь там, куда они и хотели тебя залучить. Это была ловушка, с самого, чтоб им, начала.

Нет, не просто ловушка. В этом было нечто большее. Мариэн Ларусс, Атис, его мать с сестрой — то, что произошло с ними, было реально в своей чудовищности и никак не связано ни с Фолкнером, ни с Бауэном. Именно по этой причине я здесь теперь и находился, из-за нее и остался. Прочее неважно.

— Буду на связи, — пообещал я и повесил трубку.

Мой номер находился в фасадной части гостиницы, с окном на Грин-стрит. Я стянул с кровати матрас и положил его на пол, накинув сверху простыни. Затем разделся и лег под окном у стены. Дверь была на цепочке, ее я подпер стулом, а на полу у подушки лежал пистолет.

Где-то там, снаружи, среди деревьев неясным белым пятном, в минорно-призрачном лунном свете бродит, разгуливает она. А следом по реке стелется серебристая дорожка с жидкими искорками звезд, светящих сквозь черные нависающие ветви.

Белая Дорога пролегает везде. Она все объемлет. Мы находимся на ней без возможности сойти.

Засыпай. Пусть тебе приснятся тени в бесприютном своем блуждании по Белой Дороге. Засыпай, глядя, как падают девушки, сокрушая напоследок лилии. Засыпай с оторванной рукой Кэсси Блайт, проявляющейся из безвестной тьмы. Засыпай, не ведая, где ты — среди найденных или утраченных, среди живых или мертвых.

Будильник я поставил на четыре утра, и глаза все еще слипались, когда я по вестибюлю пробирался к запасному выходу гостиницы. Ночной портье поглядел на меня с подозрением, но успокоился и вернулся к своим книжкам, убедившись, что при мне нет вещей.

Если за мной слежка, то наблюдатели сейчас разделены между парадной и задней дверью, которая выводила на автостоянку с выходами и на Грин-стрит и на Девайн-стрит, хотя уехать отсюда незамеченным едва ли получится. Первым делом, вынув из кармана носовой платок, я выкрутил лампочку над дверью (наружный фонарь я предусмотрительно расколотил загодя подошвой ботинка); чуть приоткрыл ее и, выждав какое-то время, скользнул наружу, в темноту. Для прикрытия я использовал ряды припаркованных машин и так добрался до Девайн-стрит, где вызвал такси по телефону-автомату на бензоколонке. Через пять минут я уже ехал в международный аэропорт Колумбии, где можно было оформить прокат на автомобиль, а оттуда кружным путем направился к Конгари.

К болоту Конгари дорога как таковая не подходит. Основной путь по Олд-Блафф и Кэролайн-Симс упирается в сторожку проводников; отсюда в некоторые части болота пролегают деревянные настилы пешеходных маршрутов. Однако, чтобы проникнуть по Конгари вглубь, требуется лодка, поэтому я организовал для этой цели десятифутовку с небольшим навесным мотором. К моему прибытию дедок, который для меня ее зафрахтовал, уже дожидался на швартовке у шоссе № 601; сверху на Бейтс-бридж немолчно рокотал транспорт. Дедок принял у меня наличные и для верности забрал ключи от машины, и вот я уже дрейфовую по реке, а раннее солнце постреливает бликами на бурых водах, озаряя рослые кипарисы и раскидистые черные дубы, стоящие над берегом в тесном соседстве.

В сезон дождей река Конгари взбухает и разливается, обильно разнося по равнине питательные вещества. Так появились оторачивающие пойму громадные деревья с громоздкими раздутыми стволами и листвой столь густой, что протока местами словно укрыта сводчатым пологом, ложащимся тенью на водное пространство. Ураган Гуго, проносясь над болотом, может, и пожал жатву из самых крупных деревьев, но все равно, когда проплываешь по этой лесной аркаде, невольно дух захватывает от вида и габаритов сих красавцев великанов.

Воды Конгари помечают границы округов Ричленд и Кэлхун, задавая пределы местной политической власти, полицейским правомочиям, юрисдикции и сотне прочих мелких факторов, определяющих повседневную жизнь тех, кто населяет окрестности. Пройдя по реке миль двенадцать, я поравнялся с гигантским павшим кипарисом, ствол которого наполовину уходил в воду. Это дерево, сказал старик лодочник, метит границу земли штата и начало частных угодий — участок болота протяженностью в пару миль. Где-то здесь, возможно, поблизости от реки, находится обиталище Терея. Хорошо, если оно не слишком скрыто от глаз.

Я принайтовил лодку к кипарису и спрыгнул на берег. При этом внезапно замер дружный хор сверчков и возобновился лишь после того, как я отдалился. Придерживаясь берега, я искал признаки тропы, но ничего не замечал. Свое присутствие Терей маскировал неплохо. Протоптанные тропы даже если и существовали здесь до его посадки, то с тех пор давно уже заросли, а расчищать их он явно не пытался. Я постоял на берегу, высматривая какие-нибудь отметины, которые помогли бы сориентироваться при возвращении к реке, после чего направился в глубь болота.

Я втянул воздух в надежде учуять дымок костра или чад пригорелой еды, но ощутил лишь сырость и запах растительности. Оставил позади себя пролесок амбровых деревьев, черных дубов и водных нисс с лиловыми плодами. Внизу росли папайя, ольха и кусты остролиста, такие густые, что под их буровато-зеленой рябью почти не различалась сырая скользкая земля, усеянная листвой и порослью помельче. Один раз я чуть было не угодил в тенета колючего паука-вязальщика, темной звездочкой висящего в центре своей сетчатой галактики. Паучок был безобидный, однако водятся здесь и такие, что не чета ему. Лично мне пауков за истекшие месяцы хватило по гроб жизни, поэтому я обзавелся прутом длиной в полметра и теперь при ходьбе использовал его как посох и как щуп.

Я шел уже минут двадцать, когда поодаль увидел старенький приземистый дом: прихожка спереди и две комнатки сзади; впрочем, спереди к нему было пристроено крытое крыльцо, а сзади вдоль всего дома добавлена веранда. Грузный деревянный сруб сравнительно недавно ремонтировали, а трубу для прочности обмазали цементным раствором. В целом же с фасада дом смотрелся так, каким его, верно, и возвели в прошлом веке, когда строившие дамбы вольноотпущенники решили никуда не переселяться с Конгари. Людского присутствия не наблюдалось: пустовала натянутая меж деревьев бельевая веревка, внутри дома стояла тишина. Позади находился сарайчик, возможно, с генератором.

По неказистым ступенькам я зашел на крыльцо и постучал в дверь; ответа не последовало. Подойдя к окошку, я приблизил лицо к стеклу. Внутри виднелись стол с четырьмя стульями, старый диван и большое мягкое кресло; рядом угадывалась кухонька. Открытый проход вел в спальню, а еще один ответвлялся в другую комнату, ее дверь была закрыта. Скорее для проформы я постучал еще раз, затем обошел дом сзади. Где-то на болоте хлопнули выстрелы, приглушенные влажным воздухом. Должно быть, охотники.

Со стороны пристройки окна были наглухо задрапированы. Вначале я подумал, что это темные шторы, но, подойдя, различил следы кисти. В конце пристройки имелась дверь. Прежде чем взяться за ручку, я на всякий случай постучал опять. Дверь подалась и открылась; я осторожно шагнул внутрь, в комнату.

Первое, на что я обратил внимание, это запах, сильный и какой-то лекарственный, но не стерильный запах фармацевтики, а духмяный, травяной. Казалось, он заполнял всю комнату, где умещались койка, телевизор и рядок скромных полок, на которых вместо книг лежали стопки старых журналов — некогда глянцевых, а теперь запыленных и истрепанных.

Именно из них, видимо, и были взяты фотоснимки, чуть ли не всплошную покрывающие стены: модели, актрисы, а в одном углу целый маленький алтарь, посвященный Опре Уинфри. Женщины на снимках были в основном темнокожие; я узнал Хэлли Берри, Анджелу Бассетт, Арету Франклин, затем еще Джаду Пинкетт-Смит и даже Тину Тернер. В углу, где телевизор, висели три-четыре фотографии из местной светской хроники. На каждой присутствовало одно и то же лицо: Мариэн Ларусс. Снимки сероватым налетом покрыла пыль, однако от выгорания их уберегала темная краска на окнах. На одном из снимков Мариэн улыбалась в группе хорошеньких девушек у себя на выпускном. Второе фото было сделано на благотворительном аукционе, третье на вечеринке, которую Ларуссы устраивали с целью сбора средств для республиканской партии. И на каждом снимке Мариэн Ларусс выделялась красотой подобно маяку на фоне берега.