Я ждал продолжения.
— В Антиохе нынче сборище. Ходит слух, что Бауэн желает там выступить. Будет пресса, а может, и телевидение. Бауэн последнее время что-то поутих, на публику не работает, но этот Фолкнер его как будто раззадорил, выманил из логова. Так что сходи поздоровайся.
— А зачем ты мне это говоришь?
Вилли встал; заодно вскочила и его свита.
— Да вот подумалось: с какой это стати только у меня по твоей милости должен быть изгажен день? Коль уж у тебя дерьмо на ботинке, так будь добр, раскидай поровну. А у Бауэна нынче денек и без того ни к черту.
— И что это, интересно, у Бауэна за проблемы?
— Новости надо смотреть. Его пса, Мобли, нынче ночью нашли на кладбище. Кастрированного. Надо будет Энди сказать. Пусть порадуется, что яйца у него хоть в синяках, да на месте. Спасибо за завтрак.
Он укатил лазоревой волной, уводя в хвосте четырех громил — ни дать ни взять туповатые недоросли, идущие за кусочком упавшего неба.
На запланированную у нас утреннюю встречу Эллиот не явился. Автоответчики у него дома и в офисе исправно выражали готовность принимать сообщения. Сотовые — и обычный, и «чистый», который мы использовали для дежурной связи, — были отключены. Тем временем газеты пестрели сообщениями о найденном на кладбище «Магнолия» теле Лэндрона Мобли, хотя деталей было раз-два и обчелся.
Утро я провел, перепроверяя показания свидетелей: стучался в двери жилых вагончиков, шарахался от собак в заросших травой дворах. К полудню я уже был обеспокоен. Справился по телефону, как там Атис, — старик сказал, что в целом ничего, только «че'ой-то у мандраже». С Атисом мы наспех переговорили, хотя в трубку он в основном не говорил, а буркал.
— И че, долго мне еще тут? — выпытывал он.
— Недолго уже, — отвечал я, кривя душой.
Если опасения Эллиота обоснованны — а так оно и есть, — то скоро придется забирать отсюда парня, но лишь для переправки в другое надежное место. Атису придется свыкнуться с торчанием перед телевизором в незнакомых комнатах. Хотя скоро это будет уже не моя забота. Путь со свидетелями достаточно быстро вел меня в никуда.
— Ты слышал, Мобли кокнули?
— Слыхал. Одним гадом…
— У тебя есть мысли, кто мог с ним такое сотворить?
— Нет, но если того парня найдешь, дай знать, ладно? Я руку ему пожму.
Он положил трубку. Я посмотрел на часы: начало первого. До Антиоха езды час с небольшим. Я мысленно подбросил монетку и решил все же ехать.
Ку-клукс-клан в обеих Каролинах, в рамках общей тенденции по стране, последние лет двадцать постепенно хирел. Время упадка в случае с этими двумя штатами можно было отсчитывать с ноября 1979 года, когда в Гринсборо, штат Северная Каролина, в перестрелке с клановцами и неонацистами погибли пятеро рабочих-коммунистов. Это вызвало бурный рост антирасистских движений, в то время как членство в клане продолжало идти на убыль, а любые его вылазки неизменно подавлялись сильно превосходящим в численности противником. Что касается недавних митингов в Южной Каролине, то они были в основном делом рук «Американских рыцарей ку-клукс-клана» из Индианы, так как местные «Рыцари Каролины» в бучу втягивались с неохотой.
Но, несмотря на упадок, факт остается фактом: в Южной Каролине с 1991 года было сожжено свыше тридцати церквей для чернокожих, и это лишь по двум округам, Уильямсбургу и Кларендону. Иными словами, пусть даже клан загибался, олицетворяемая им ненависть по-прежнему жила и процветала. И вот теперь Бауэн пытался придать той ненависти новое ускорение и новый фокус. И если верить прессе, это ему удавалось.
Антиох и в лучшие-то времена не отличался особой пригожестью. Сам по себе он напоминал призрак города: есть дома; есть улицы, которым кто-то потрудился дать названия, но нет ни крупных магазинов, ни городских центров, которые, по логике, должны были со временем на этих улицах вырасти. Вместо этого через Антиох, как через пустырь, проходит отрезок 119-й автострады, вдоль которой как шляпки грибов натыканы магазинчики, а между ними бессистемно умещены пара-тройка заправок, видеопрокат, несколько ночных магазинов, бар и прачечная-автомат.
Парад я, похоже, не застал, но в целом мероприятие проходило на квадратном зеленом поле, огороженном проволокой и неподстриженными деревьями. Неподалеку сгрудились автомобили, десятков шесть, а на открытом кузове грузовика была сооружена импровизированная платформа, с которой к толпе обращался оратор. Вокруг кучковалось около сотни человек — в основном мужчины, с небольшим вкраплением женщин, — слушая выступающего. Среди них выделялась горстка в белых одеяниях, хотя большинство стояло в обычных майках и джинсах. Те, кто в балахонах, под дешевым полиэстером явно потели. На некотором расстоянии толпилось пять-шесть десятков протестующих, их от Бауэна отделяла цепочка полисменов. Кто-то скандировал, кто-то свистел и улюлюкал, но ничто не могло сломить стоящего на грузовике трибуна.
У Роджера Бауэна были каштановые кудри и усы, и вообще он был в неплохой форме. На нем ладно сидели красная рубаха (несмотря на жару, без потеков пота) и синие джинсы. По бокам от Бауэна стояли двое помощников и следили, чтобы значимость тех или иных фраз подчеркивалась аплодисментами, которые они сами регулярно начинали и потом с минуту ими дирижировали. Во время аплодисментов (а это каждые минуты три) Бауэн смотрел себе на ноги и покачивал головой, как будто смущался от такого энтузиазма и в то же время не решался его сдерживать. У сцены я заприметил того самого оператора из ричлендской тюряги, а рядом с ним хорошенькую блондинку-репортершу. Он был все так же в камуфляже, только здесь никто его за это не донимал.
Так совпало, что в машине у меня на всю громкость вопил CD. Получилось будто специально в тему: Джоуи Рамон сетовал, что его девушка укатила в Лос-Анджелес и не вернулась, в чем он громогласно винил ку-клукс-клан; как раз под эти слова я и въехал на парковку.
Бауэн прервал речь и гневно воззрился в моем направлении, а вслед за ним и добрая часть толпы. К моей машине подошел бритоголовый парень в черной майке с надписью «Блицкриг» и вежливо, но твердо попросил сделать тише. Я выключил мотор, обрубив тем самым музыку, и вылез из машины. Бауэн еще немножко попилил меня взглядом, после чего продолжил речь.
Быть может, сказывалось присутствие прессы, но ругательные слова Бауэн использовал по минимуму — хотя и пробрасывал иногда насчет евреев, «красно-цветных» и о том, что нехристи оккупировали правительство, въехав в Белый дом на плечах у белых людей, и теперь всем за это кара божья в виде СПИДа. Тем не менее откровенно расистских загибов он сторонился. Впрочем, основные свои тезисы он приберегал для конца выступления.
— Есть один человек, друзья мои, — хороший, добрый человек, настоящий христианин, человек от Бога с большой буквы, — которого пытаются засудить за то, что он осмелился сказать: гомосексуализм, аборты и расовое смешение — прегрешения против воли Господа! И вот сейчас в штате Мэн против него устраивается позорный судебный фарс! Этого человека хотят сломать, поставить на колени! И у нас, друзья мои, есть четкое, неоспоримое свидетельство, что арест этого человека спровоцировало и проплатило еврейство! — Бауэн потряс какими-то бумагами, отдаленно напоминающими канцелярские бланки. — Его имя — надеюсь, всем вам уже известное, — Аарон Фолкнер. Нынче он оклеветан. Злые языки называют его садистом и убийцей. Его имя пытаются запятнать, втоптать в грязь еще до того, как начался суд. Это делается потому, что у них нет против него никаких доказательств, но надо отравить умы слабых; надо, чтобы его признали виновным прежде, чем он сумеет себя защитить. Послание преподобного Фолкнера состоит в том — и мы должны внять этому всем сердцем, — что за ним сила и правда. Гомосексуализм не угоден Господу! Детоубийство не угодно Господу! Кровосмешение, подрывание основ семьи и брака, возвеличивание нехристианских культов над истинной религией Иисуса Христа, Вседержителя нашего и Спасителя, — все это против воли Божией, и этот человек, преподобный Фолкнер, встал на пути у мерзости и греха! И вот теперь единственная надежда — это на лучшую защиту, которая сплотится, встанет за него и сделает суд справедливым! А для этого ему необходимы средства, чтобы выйти из тюрьмы и заплатить самым лучшим адвокатам, каких только можно позволить себе за деньги! Вот здесь-то, друзья, и пригодится ваша помощь: подайте кто что может! Я вот даю сотню! А вы скиньтесь где-то по двадцатке — хотя понимаю, для многих из вас и это деньги, — но у нас уже будет две тысячи долларов! А если кто возьмет и пожертвует чуть больше, то оно только на пользу! Ибо помяните мои слова: дело даже не в человеке, которому грозит несправедливый суд! Дело в образе жизни! Сама жизнь наша — наши верования, убеждения, будущее — ставится на кон в зале неправого судилища! Преподобный отец Аарон Фолкнер представляет нас всех: падет он — падем вместе с ним и мы! С нами Бог! Он даст нам силы! Да здравствует победа! По-бе-да! По-бе-да!
