Сон Я ли свой не знаю город? Дождь пошел. Я поднял ворот. Сел в трамвай полупустой. От дороги Турухтанной По Кронштадтской… вид туманный… Стачек, Трефолева… стой! Как по плоскости наклонной, Мимо темной Оборонной. Всё смешалось… не понять… Вдруг трамвай свернул куда-то, Мост, канал, большого сада Темень, мост, канал опять. Ничего не понимаю! Слева тучу обгоняю, Справа в тень ее вхожу, Вижу пасмурную воду, Зелень, темную с исподу, Возвращаюсь и кружу. Чья ловушка и причуда? Мне не выбраться отсюда! Где Фонтанка? Где Нева? Если это чья-то шутка, Почему мне стало жутко И слабеет голова? Этот сад меня пугает, Этот мост не так мелькает, И вода не так бежит, И трамвайный бег бесстрастный Приобрел уклон опасный, И рука моя дрожит. Вид у нас какой-то сирый. Где другие пассажиры? Было ж несколько старух! Никого в трамвае нету. Мы похожи на комету, И вожатый слеп и глух. Вровень с нами мчатся рядом Все, кому мы были рады В прежней жизни дорогой. Блещут слезы их живые, Словно капли дождевые. Плачут, машут нам рукой. Им не видно за дождями, Сколько встало между нами Улиц, улочек и рек. Так привозят в парк трамвайный Не заснувшего случайно, А уснувшего навек. «Кто-то плачет всю ночь…» Кто-то плачет всю ночь. Кто-то плачет у нас за стеною. Я и рад бы помочь — Не пошлет тот, кто плачет, за мною. Вот затих. Вот опять. «Спи, – ты мне говоришь, – показалось». Надо спать, надо спать. Если б сердце во тьме не сжималось! Разве плачут в наш век? Где ты слышал, чтоб кто-нибудь плакал? Суше не было век. Под бесслезным мы выросли флагом. Только дети – и те, Услыхав: «Как не стыдно?» – смолкают. Так лежим в темноте. Лишь часы на столе подтекают. Кто-то плачет вблизи. «Спи, – ты мне говоришь, – я не слышу». У кого ни спроси — Это дождь задевает за крышу. Вот затих. Вот опять. Словно глубже беду свою прячет. А начну засыпать — «Подожди, – говоришь, – кто-то плачет!» «Человек привыкает…» Человек привыкает Ко всему, ко всему. Что ни год получает По письму, по письму. Это в белом конверте Ему пишет зима. Обещанье бессмертья — Содержанье письма. Как красив ее почерк! Не сказать никому. Он читает листочек И не верит ему. Зимним холодом дышит У реки, у пруда. И в ответ ей не пишет Никогда, никогда. «Конверт какой-то странный, странный…» Конверт какой-то странный, странный, Как будто даже самодельный, И штемпель смазанный, туманный, С пометкой давности недельной, И марка странная, пустая, Размытый образ захолустья: Ни президента Уругвая, Ни Темзы, – так, какой-то кустик. И буква к букве так теснятся, Что почерк явно засекречен. Внизу, как можно догадаться, Обратный адрес не помечен. Тихонько рву конверт по краю И на листе бумаги плотном С трудом по-русски разбираю Слова в смятенье безотчетном. «Мы здесь собрались кругом тесным Тебя заверить в знак вниманья В размытом нашем, повсеместном, Ослабленном существованье. Когда ночами (бред какой-то!) Воюет ветер с темным садом, О всех не скажем, но с тобой-то, Молчи, не вздрагивай, мы рядом. Не спи же, вглядывайся зорче, Нас различай поодиночке». И дальше почерк неразборчив, Я пропускаю две-три строчки. «Прощай! Чернила наши блеклы, А почта наша ненадежна, И так в саду листва намокла, Что шага сделать невозможно». Лавр Не помнит лавр вечнозеленый, Что Дафной был, и бог влюбленный Его преследовал тогда; К его листве остроконечной Подносит руку первый встречный И мнет, не ведая стыда. Не помнит лавр вечнозеленый, И ты не помнишь, утомленный Путем в Батум из Кобулет, Что кустик этот глянцевитый, Цветами желтыми увитый, Еще Овидием воспет. Выходит дождик из тумана, Несет дымком из ресторана, И Гоги в белом пиджаке Не помнит, сдал с десятки сдачу Иль нет… а лавр в окне маячит… А сдача – вот она, в руке. Какая долгая разлука И блекнет память, и подруга Забыла друга своего, И ветвь безжизненно упала, И море плещется устало, Никто не помнит ничего. |
