«Едкий дымок мандариновой корки…» Едкий дымок мандариновой корки. Колкий снежок. Деревянные горки. Всё это видел я тысячу раз. Что же так туго натянуты нервы? Сердце колотится, слезы у глаз. В тысячный – скучно, но в тысяча первый… Весело вытереть пальцы перчаткой. Весело с долькой стоять кисло-сладкой. Всё же на долю досталось и мне Счастья, и горя, и снега, и смеха. Годы прошли – не упало в цене. О, поднялось на ветру, вроде меха! «Себе бессмертье представляя…» Себе бессмертье представляя, Я должен был пожать плечом: Мне эта версия благая Не говорила ни о чем. Как вдруг одно соображенье Блеснуло ярче остальных: Что, если вечность – расширенье Всех мимолетностей земных? Допустим, ты смотрел на вилку, Не видя собственной руки, Двух слив, упавших за бутылку, И раскрасневшейся щеки. Теперь ты сможешь на досуге Увидеть вдруг со всех сторон Накрытый стол, лицо подруги, Окно, деревья, небосклон. «Быть нелюбимым! Боже мой!…» Быть нелюбимым! Боже мой! Какое счастье быть несчастным! Идти под дождиком домой С лицом потерянным и красным. Какая мука, благодать Сидеть с закушенной губою, Раз десять на день умирать И говорить с самим собою. Какая жизнь – сходить с ума! Как тень, по комнате шататься! Какое счастье – ждать письма По месяцам – и не дождаться. Кто нам сказал, что мир у ног Лежит в слезах, на всё согласен? Он равнодушен и жесток. Зато воистину прекрасен. Что с горем делать мне моим? Спи, с головой в ночи укройся. Когда б я не был счастлив им, Я б разлюбил тебя, не бойся! «Как люблю я полубред…» Как люблю я полубред Книг, стареющих во мраке, Те страницы, что на свет — Словно денежные знаки. И поэтов тех люблю, Что плывут в поля иные, Словно блики по стеблю Или знаки водяные. Блеск бумаги желт и мглист. Как лошадка, скачет строчка. Всё разнять стремишься лист, Словно слиплось три листочка. Словно там-то, среди трех, Второпях пропущен нами, Самый тихий спрятан вздох, Самый легкий взмах руками. В кафе
В переполненном, глухо гудящем кафе Я затерян, как цифра в четвертой графе, И обманут вином тепловатым. И сосед мой брезглив и едой утомлен, Мельхиоровым перстнем любуется он На мизинце своем волосатом. Предзакатное небо висит за окном Пропускающим воду сырым полотном, Луч, прорвавшись, крадется к соседу, Его перстень горит самоварным огнем. «Может, девочек, – он говорит, – позовем?» И скучает: «Хорошеньких нету». Через миг погружается вновь в полутьму. Он молчит, так как я не ответил ему. Он сердит: рассчитаться бы, что ли? Не торопится к столику официант, Поправляет у зеркала узенький бант. Я на перстень гляжу поневоле. Он волшебный! хозяин не знает о том. Повернуть бы на пальце его под столом — И, пожалуйста, синее море! И коралловый риф, что вскипал у Моне На приехавшем к нам погостить полотне, В фиолетово-белом уборе. Повернуть бы еще раз – и в Ялте зимой Оказаться, чтоб угольщик с черной каймой Шел к причалу, как в траурном крепе. Снова луч родничком замерцал и забил, Этот перстень… на рынке его он купил, Иль работает сам в ширпотребе? А как в третий бы раз, не дыша, повернуть Этот перстень – но страшно сказать что-нибудь: Всё не то или кажется – мало! То ли рыжего друга в дверях увидать? То ли этого типа отсюда убрать? То ли юность вернуть для начала? Белые ночи Пошли на убыль эти ночи, Еще похожие на дни. Еще кромешный полог, скорчась, Приподнимают нам они, Чтоб различали мы в испуге, Клонясь к подушке меловой, Лицо любви, как в смертной муке Лицо с закушенной губой. «В тот год я жил дурными новостями…» В тот год я жил дурными новостями, Бедой своей, и болью, и виною. Сухими, воспаленными глазами Смотрел на мир, мерцавший предо мною. И мальчик не заслуживал вниманья, И дачный пес, позевывавший нервно. Трагическое миросозерцанье Тем плохо, что оно высокомерно. «Взметнутся голуби гирляндой черных нот…» Взметнутся голуби гирляндой черных нот. Как почерк осени на пушкинский похож! Сквозит, спохватишься и силы соберешь. Ты старше Моцарта, и Пушкина вот-вот Переживешь. Друзья гармонии, смахнув рукой со лба Усталость мертвую, принять беспечный вид С утра стараются, и всё равно судьба Скупа, слепа, К ним беспощадная, зато тебя щадит. О, ты-то выживешь! залечишь – и пройдет. С твоею мрачностью! без слез, гордясь собой, Что сух, как лед. А эта пауза, а этот перебой — Завалит листьями и снегом заметет. С твоею тяжестью! сырые облака По небу тянутся, как траурный обоз, Через века. Вот маска с мертвого, вот белая рука — Ничто не сгладилось, ничто не разошлось. Они не вынесли, им не понятно, как Живем до старости, справляемся с тоской, Долгами, нервами и ворохом бумаг… Музейный узенький рассматриваем фрак, Лорнет двойной. Глядим во тьму. Земля просторная, но места нет на ней Ни взмаху легкому, ни быстрому письму. И всё ж в присутствии их маленьких теней Не так мучительно, не знаю почему. |
