«Читая шинельную оду…» Читая шинельную оду О свойствах огромной страны, Меняющей быт и погоду Раз сто до китайской стены, Представил я реки, речушки, Пустыни и Берингов лед — Всё то, что зовется: от Кушки До Карских студеных Ворот. Как много от слова до слова Пространства, тоски и судьбы! Как ветра и снега от Львова До Обской холодной губы. Так вот что стоит за плечами И дышит в затылок, как зверь, Когда ледяными ночами Не спишь и косишься на дверь. Большая удача – родиться В такой беспримерной стране. Воистину есть чем гордиться, Вперяясь в просторы в окне. Но силы нужны и отвага Сидеть под таким сквозняком! И вся-то защита – бумага Да лампа над тесным столом. Буквы В латинском шрифте, видим мы, Сказались римские холмы И средиземных волн барашки, Игра чешуек и колец. Как бы ползут стада овец, Пастух вино сосет из фляжки. Зато грузинский алфавит На черенки мечом разбит Иль сам упал с высокой полки. Чуть дрогнет утренний туман — Илья, Паоло, Тициан Сбирают круглые осколки. А в русских буквах «же» и «ша» Живет размашисто душа, Метет метель, шумя и пенясь. В кафтане бойкий ямщичок, Удал, хмелен и краснощек, Лошадкой правит, подбоченясь. А вот немецкая печать, Так трудно буквы различать, Как будто марбургские крыши. Густая готика строки. Ночные окрики, шаги. Не разбудить бы! Тише! тише! Летит еврейское письмо. Куда? – Не ведает само, Слова написаны, как ноты. Скорее скрипочку хватай, К щеке платочек прижимай, Не плачь, играй… Ну что ты? Что ты? «И если в ад я попаду…» И если в ад я попаду, Есть наказание в аду И для меня: не лед, не пламя! Мгновенья те, когда я мог Рискнуть, но стыл и тер висок, Опять пройдут перед глазами. Всё счастье, сколько упустил, В саду, в лесу и у перил, В пути, в гостях и темном море… Есть казнь в аду таким, как я: То рай прошедшего житья, Тоска о смертном недоборе. «Вот сижу на шатком стуле…» Вот сижу на шатком стуле В тесной комнате моей, Пью вино напареули, Что осталось от гостей. Мы печальны – что причиной? Нас не любят – кто так строг. Всей спиною за гардиной Белый чувствую снежок. На подходе зимний праздник, Хвоя, вата, серпантин. С каждым годом всё прекрасней Снег и запах легких вин. И любовь от повторенья Не тускнеет, просто в ней Больше знанья и терпенья И немыслимых вещей. «Скатерть, радость, благодать!…» Скатерть, радость, благодать! За обедом с проволочкой Под столом люблю сгибать Край ее с машинной строчкой. Боже мой! Еще живу! Всё могу еще потрогать И каемку, и канву, И на стол поставить локоть! Угол скатерти в горсти. Даже если это слабость, О бессмыслица, блести! Не кончайся, скатерть, радость! Семидесятые «Эти вечные счеты, расчеты, долги…» Эти вечные счеты, расчеты, долги И подсчеты, подсчеты. Испещренные цифрами черновики. Наши гении, мученики, должники. Рифмы, рядом – расходы. То ли в карты играл? То ли в долг занимал? Было пасмурно, осень. Век железный – зато и презренный металл. Или рощу сажал и считал, и считал, Сколько высадил елей и сосен? Эта жизнь так нелепо и быстро течет! Покажи, от чего начинать нам отсчет, Чтоб не сделать ошибки? Стих от прозы не бегает, наоборот! Свет осенний и зыбкий. Под высокими окнами, бурей гоним, Мчится клен, и высоко взлетают над ним Медных листьев тройчатки. К этим сотням и тысячам круглым твоим Приплюсуем десятки. Снова дикая кошка бежит по пятам, Приближается время платить по счетам, Всё страшней ее взгляды: Забегает вперед, прижимает к кустам — И не будет пощады. Всё равно эта жизнь и в конце хороша, И в долгах, и в слезах, потому что свежа! И послушная рифма, Выбегая на зов, и легка, как душа, И точна, точно цифра! «У меня зазвонил телефон…» У меня зазвонил телефон. То не слон говорил. Что за стон! Что за буря и плач? И гудки? И щелчки, и звонки. Что за тон! Я сказал: «Ничего не слыхать». И в ответ застонало опять, Загудело опять, и едва Долетали до слуха слова: «Вам звонят из Уфы». – Перерыв. «Плохо слышно, увы». – Перерыв. «Все архивы Уфы перерыв, Не нашли мы, а вы?» – Перерыв. «Все труды таковы, – говорю. — С кем, простите, сейчас говорю?» «Нет, простите, с кем мы говорим? В прошлый раз говорили с другим!» Кто-то в черную трубку дышал. Зимний ветер ему подвывал. Словно зверь, притаясь, выжидал. Я нажал рычажок – он пропал. |
