– А это здравая мысль, – пробормотала почтенная женщина, вновь закалывая шаль изящной брошью. – Надо не бежать к нему домой, а просто пройтись по его лавкам. Спорю на динар, что я найду его всего за несколько минут!
Увы, так и осталось неясным, с кем именно спорила почтенная Мариам. Но уже через несколько минут она вновь вернулась в шумные проходы базара, уверенно переходя от одной лавки, принадлежащей Нур-ад-Дину, к другой. Каково же было ее удивление, когда оказалось, что нигде его нет! Более того, всего одного осторожного вопроса хватило, чтоб узнать, что «уважаемый Нур-ад-Дин» сегодня вовсе не появлялся на базаре. Но что было еще удивительнее – с запиской к приказчику на базаре с утра явилась дочь хозяина Нур-ад-Дина, красотка Мариам.
Дальнейший рассказ одуревшего от жары приказчика Мариам-ханым слушать уже не стала. И без того было понятно, что с Нур-ад-Дином случилось какое-то несчастье.
– Быть может, он вчера простудился, спасая меня из огня? И теперь страдает дома, считая часы, которые остались ему до кончины…
О, Мариам была вполне здравомыслящей женщиной. Быть может, она посмеялась бы над собой, если бы увидела себя со стороны. Но сейчас тревога за дорогого ее сердцу человека сжигала душу, и потому разум молчал.
Мариам возвращалась куда более спорым шагом, чем шла на базар. О, куда правильнее было бы сказать, что она почти бежала. А по дороге прикидывала, найдутся ли у нее дома все необходимые снадобья для того, чтобы излечить Нур-ад-Дина от любой мыслимой хвори, кроме, конечно, печали коленного сустава и тоски коротких волос.
Решив, что дома она найдет почти все, Мариам начала собираться. Одной корзины ей показалось мало, и она вытащила вторую – куда более емкую, хотя и куда более старую. Зато теперь можно было складывать отдельно мази и притирания, и отдельно – травы и порошки.
Забив обе корзины до отказа, женщина решительно повязала шаль, закрыла за собой двери и отправилась к дому Нур-ад-Дина. Конечно, такое путешествие заняло совсем немного времени, ибо дома, как известно, стояли рядом. Поэтому всего через минуту, еще не растеряв решительности, Мариам уже стучала в калитку соседей.
– Тетя Мариам! – радостно воскликнула Мариам-младшая, дочь Нур-ад-Дина, который должен был страдать от никому не известных хворей.
– Да хранит тебя Аллах всесильный и всемилостивый, девочка! Как отец? Он сильно страдает?
– Отец? – озадаченно переспросила Мариам. – А почему он должен страдать?
Но Мариам не обратила на слова девушки никакого внимания. Она отдала корзину, что была полегче, своей тезке, а сама направилась в комнаты.
– Тетя Мариам, – пыталась окликнуть ее девушка, – почему отец должен страдать?
– Малышка, когда люди больны, они страдают. Вот я и спрашиваю, так ли плох твой отец, как говорит об этом молва…
Сейчас Мариам-ханым была не соседкой, а лекарем. И потому некая мудрая отрешенность появилась на ее лице. Она прикидывала, с чего начать и куда послать Мариам, если ее усилия не принесут успеха.
– Мой отец болен? – Лица Мариам-младшей не покидало озадаченное выражение, и наконец Мариам-старшая обратила на это внимание.
– Конечно болен, болен жестоко. Добрые люди опасаются, что он не протянет и до следующего Рамадана…
– Кто, о прекраснейшая, не протянет до следующего Рамадана? – раздался сильный и звучный голос Нур-ад-Дина. Оказывается, Мариам-младшая привела свою почтенную тезку в гостевую комнату, где за щедро накрытым столом с удобством расположился тот самый, бесконечно больной купец Нур-ад-Дин.
– Ты, о Нур-ад-Дин, – с некоторой долей неуверенности ответила Мариам-ханым.
Она недоуменно осмотрелась по сторонам. Ничто в этих уютных покоях не напоминало приют страдальца. Шелковые яркие подушки, накрытый низкий столик, еще один, на котором стояли шербет в высоком кумгане и поднос с фруктами. Запах яств смешивался с ароматом стоящей в углу курильницы. Напротив Нур-ад-Дина сидел мужчина, до изумления на него похожий, но чуть моложе. Этот неизвестный тоже с немалым удивлением слушал почтенную ханым.
– Мне кажется, почтеннейшая, что это ты несколько нездорова, – мягко заметил Нур-ад-Дин.
– Я здорова! Я пришла излечить тебя от смертельной болезни, которая грозится уложить тебя в могилу меньше чем за год…
– Аллах всесильный, женщина! Да если я от чего-то и страдаю, так это от твоей воистину болезненной глупости! Вчера ты едва не загнала меня в могилу, спалив весь хлеб в доме, а сегодня прибежала врачевать меня от какой-то нелепой хвори!
– Я? Спалила весь хлеб в доме? А кто вчера едва не утопил меня? Скажешь, что это был сам халиф багдадский?
– Я всего лишь пытался спасти тебя из огня!
– А я всего лишь хотела вылечить тебя!
Мариам испуганно переводила взгляд с отца на гостью, не решаясь вмешаться в их перепалку. Голоса Нур-ад-Дина и Мариам-ханым становились все громче и… И в этот миг заговорил второй мужчина, который доселе изумленно молчал:
– Брат! Прекрасная незнакомка! Не соблаговолите ли вы замолчать?
И, видя, что его никто не слушает, тоже закричал:
– Замолчите! Оба!
От изумления Мариам действительно замолчала. От негодования замолчал и Нур-ад-Дин. Всего мгновение стояла тишина, а потом они оба гневно закричали на обидчика:
– Да как ты смел кричать на меня, глупец!
Два голоса, мужской и женский, слились в один. А тот, кто столь неучтиво прервал перепалку, лишь удовлетворенно рассмеялся.
Макама восемнадцатая
– …Вот поэтому я и остался сегодня дома. Ибо, согласись, прекраснейшая из женщин, что деловые заботы меркнут по сравнению с приездом любимого младшего брата, которого я не видел более десяти лет!
Мариам кивнула. Увы, она была не просто опечалена, о нет. Душу ее грызла досада. «Я мечтала помочь ему, спасти его… А выставила себя на посмешище, словно пятилетняя девчонка! Какими глазами он будет смотреть на меня – глупую гусыню, поверившую даже не слухам, а лишь обрывку чьей-то фразы!»
Мариам пила шербет, почти не ощущая его вкуса и сокрушаясь мысленно все сильнее и сильнее. Нур-ад-Дин же, сидя напротив нее, воистину отдыхал душой. Он любовался ее прекрасным, столь любимым лицом и радовался тому, что эта женщина, еще недавно погруженная лишь в печаль об ушедшем муже, смогла возродиться к жизни. И более того, она столь обеспокоилась о нем, Нур-ад-Дине, что бросилась к нему на помощь, ведомая лишь чьей-то глупой болтовней.
«Аллах всесильный! Ну почему же я, достойный мужчина, вдовец, человек умный и наблюдательный, до сего дня так и не разглядел, как она хороша? Почему давно не понял, что она ищет моего общества так же, как я – ее? Почему еще вчера, лакомясь ее сладкими лепешками, не уразумел, что люблю ее – сильную, мудрую, одинокую?»
О, то были мысли, воистину переворачивающие все с ног на голову! Или, быть может, все ставящие с головы на ноги.
Мариам же испытывала совсем иные чувства. Вернее будет сказать, что чувства были все теми же – она давно уже тайком мечтала о Нур-ад-Дине, но мудро сдерживалась, давая ему возможность сделать первый шаг. Если он – о Аллах всесильный, только так, – если он сам этого захочет. Ибо почтенной вдове самой показать, что она грезит о каком-то мужчине… Это невозможно! Более того, это недостойно! Как тогда на эту воистину падшую женину будут смотреть соседи?
И вот теперь она, словно влюбленная кошка или пятилетняя дурочка, кинулась сюда первой, показав, что одно лишь упоминание имени почтенного соседа способно ввергнуть ее в панику и заставить броситься на выручку!
О, Мариам еще долго могла себя мысленно грызть и укорять, но ароматный напиток в чаше закончился. Пора бы и честь знать, словно сказал ей, гусыне, дом ее уважаемого соседа.
И Мариам стала собираться. Она поправила шаль, проверяя, не съехал ли в пылу перебранки с волос тонкий газ, осмотрелась по сторонам, увидев, что корзины так и стоят посреди комнаты, и легко поднялась с подушек.
