Они поздоровались, и Марион почувствовала, что ее тщательно оценивают.

— И, конечно, вы знакомы с Кэтрин, — завершил представления Фальконер.

— Мы вместе приехали на поезде, — сказал Уитмарк. — Я нанял частный вагон.

Марион сказала:

— Прошу прощения, капитан Фальконер. Я вижу человека, с которым меня просил встретиться Исаак. Рада знакомству, мисс Ленгнер, мистер Уитмарк, мисс Ди.

Удары по клиньям неожиданно прекратились. Корабль держался только на стапеле. Исаак Белл направился к лестнице, чтобы в последний раз посмотреть, что внизу.

На верху лестницы его остановила Дороти Ленгнер.

— Мистер Белл, я надеялась с вами встретиться.

Она протянула руку в перчатке, и Белл вежливо пожал ее.

— Как поживаете, мисс Ленгнер?

— После нашего разговора гораздо лучше. Оправдание не вернет отца, но все равно это утешение, и я очень вам благодарна.

— Я надеюсь вскоре получить неопровержимые доказательства, но повторю — сам я не сомневаюсь, что ваш отец был убит, и мы найдем убийцу и отдадим его в руки правосудия.

— Кого вы подозреваете?

— Я не готов обсуждать это. Мистер Ван Дорн будет держать вас в курсе.

— Исаак… Можно называть вас Исааком?

— Конечно, если хотите.

— Я уже сказала вам однажды. И хотела бы, чтобы это было ясно.

— Если вы о мистере Уитмарке, — улыбнулся Белл, — то имейте в виду, что он идет сюда.

— Повторяю, — спокойно сказала она. — Я не принимаю поспешных решений. А он уезжает в Сан-Франциско.

Беллу пришло в голову, что главное различие между Марион и Дороти — в их отношении к мужчинам. Дороти думает, сможет ли добавить еще одного в список своих побед. А Марион Морган не сомневается в своей способности завоевывать и потому даже не старается. Это видно в их улыбке. Улыбка Марион манит, как объятие. В улыбке Дороти — вызов. Но Белл не мог не обращать на нее внимания, несмотря на ее отчаянную хрупкость и смелые манеры. Она словно отдается ему, просит спасти от потери отца. А он не верил, что Тед Уитмарк способен это сделать.

— Белл, не так ли? — громко спросил Уитмарк подходя.

— Исаак Белл.

Он видел, что на реке появились буксиры, которые примут корпус, когда он попадет в воду.

— Прошу прошения. Меня ждут на стапеле.

Чтобы выбрать костюм, Ямамото Кента внимательно изучал снимки спуска на воду американских кораблей. Он не может скрыть, что он японец. Но чем менее странным будет его наряд, тем глубже Кента проникнет на верфь и тем легче смешается с почетными гостями. Наблюдая за попутчиками в поезде из Вашингтона, он гордился своим выбором: самый подходящий для такого случая светлый сине-белый полосатый костюм и зеленый широкий галстук под цвет ленты на соломенной шляпе-канотье.

На верфи в Камдене он то и дело снимал шляпу, вежливо приветствуя дам, важных гостей и престарелых джентльменов. Первым, кого он встретил на удивительно современной верфи, оказался капитан Лоуэлл Фальконер, герой Сантьяго. Они познакомились прошлой осенью на открытии бронзовой мемориальной доски в честь командора Томаса Тинджи, первого коменданта Вашингтонской военной верфи. Ямамото создал у Фальконера впечатление, что ушел в отставку из японского флота в звании лейтенанта, чтобы вернуться к своей первой любви — японскому искусству. Капитан Фальконер провел его по арсеналу, за исключением — что было очень заметно — оружейного завода.

Этим утром, когда Ямамото поздравил Фальконера со спуском на воду первого американского дредноута, тот ответил сухим «почти дредноута», предполагая, что как старые морские волки они поймут друг друга: бывший офицер японского флота увидит недостатки.

Ямамото снова прикоснулся к шляпе, на этот раз здороваясь с высокой светловолосой женщиной.

В отличие от других американок, которые лишь холодно кивали «этому азиату», как сказала дочери одна дама, эта женщина удивила его теплой улыбкой и замечанием, что погода для спуска прекрасная.

— И для цветения прекрасных цветов, — ответил японский шпион, который на самом деле прекрасно себя чувствовал с американками: ему удавалось тайно флиртовать с женами высокопоставленных вашингтонских чиновников; эти женщины убеждали себя, что куратор из Азии — это не только богемно, но и экзотично. И он полагал, что в ответ на его игривый комплимент она либо отойдет от него, либо приблизится.

Ему очень понравилось, что она выбрала второе.

Глаза у нее были поразительного цвета морской зелени.

Манеры прямые.

— Мы оба одеты не как морские офицеры, — сказала она. — Что привело сюда вас?

— У меня сегодня свободный день. Я работаю в Смитсоновском институте, — ответил Ямамото. Он не видел под перчаткой выпуклости обручального кольца. Вероятно, дочь важного чиновника. — Коллега из отдела искусств дал мне рекомендательное письмо, которое делает меня гораздо важнее, чем я есть на самом деле. А вы?

— Искусство? Вы художник?

— Всего лишь куратор. Институту передают большое собрание. Меня попросили составить каталог малой его части — очень малой, — добавил он с самоуничижительной улыбкой.

— Вы имеете в виду собрание Фрира?

— Да! Вы о нем знаете?

— Когда я была маленькой, отец взял меня в гости в дом мистера Фрира в Детройте.

Ямамото не удивился тому, что она бывала в гостях у сказочно богатого производителя железнодорожных вагонов. Общество, собиравшееся вокруг американского Нового флота, складывалось из лиц привилегированных, с большими связями и недавно разбогатевших. Эта женщина принадлежала к первым. Ее манеры и чувство стиля выделяли ее среди нуворишей.

— И что вы помните об этом посещении? — спросил он.

Ее зеленые глаза словно вспыхнули.

— У меня в сердце всегда цвета гравюр Ашикжи Утамаро.

— Театральные сцены?

— Да. Цвета такие яркие и одновременно такие тонкие. Они делают еще более заметными его свитки.

— Свитки?

— Ну да, каллиграфические надписи черным по белому, они такие — как же сказать… чистые, будто здесь цвет вовсе несуществен.

— Но Ашиюки Утамаро не писал свитов.

Она перестала улыбаться.

— Неужели я ошиблась? — Она засмеялась, и этот легкий звук дал Ямамото Кента понять, что здесь что-то неладно. — Мне было всего десять, — торопливо добавила она. — Но я точно помню… нет, вероятно, я ошиблась. Как глупо. Мне очень неловко. Я должна казаться вам полной невеждой.

— Вовсе нет, — вежливо ответил Ямамото, осторожно оглядываясь, чтобы убедиться, что за ним никто не следит. Он никого не заметил и стал напряженно размышлять. Может, она пытается заставить его продемонстрировать пробелы в наспех приобретенных познаниях в области искусства? Или она искренне ошибалась? Слава богам, что он знает: Ашиюки Утамаро принадлежала большая печатня. И он вовсе не был художником-отшельником, который знает только кисти, тушь и рисовую бумагу.

Она словно бы отчаянно искала предлог, чтобы прервать беседу.

— Боюсь, мне пора, — сказала она наконец. — Я встречаюсь с подругой.

Ямамото приподнял канотье. Но она вновь удивила его. Вместо того чтобы сразу уйти, она протянула длинную узкую руку в перчатке и сказала:

— Нас не знакомили. Мне понравился разговор с вами. Меня зовут Марион Морган.

Ямамото поклонился, основательно смущенный ее открытостью. Может быть, у него мания преследования.

— Ямамото Кента, — сказал он, пожимая ее руку. — К вашим услугам, мисс Морган. Если когда-нибудь заглянете в Смитсоновский институт, спросите меня.

— Обязательно, — ответила она и отошла.

Удивленный японский шпион смотрел, как Марион Морган, стройная, как крейсер, плыла по бурному морю шляпок с цветами. Ее курс пересекся с курсом женщины в алой шляпе, украшенной шелковыми розами. Шляпы дам наклонились направо и налево, и в образовавшейся арке женщины прикоснулись к щеке друг друга.

Ямамото почувствовал, как у него отвисла челюсть. В женщине, с которой поздоровалась Марион Морган, он узнал любовницу французского капитана-предателя, который готов продать родную мать, чтобы взглянуть на чертежи гидравлического гиродвигателя. Ямамото очень захотелось снять шляпу и почесать в затылке. Совпадение ли, что Марион Морган знакома с Доминик Дюваль? Или прекрасная американка шпионит ради вероломной француженки?