— Ну и ночка, — бормочет Фелисити.

Она отправляется дальше, и Энн идет за ней, а я остаюсь стоять на коленях под пристальными взглядами сов.

Во сне я бежала, и ноги при каждом шаге тонули в холодной мокрой земле. Я остановилась перед входом в шатер Картика. Он спал, откинув одеяло, и его обнаженная грудь была похожа на римскую скульптуру. Змейка темных волос сползала вниз по крепкому животу. Она исчезала под поясом его штанов, в незнакомом мне пространстве.

Лицо Картика. Его скулы, нос, губы, глаза… Глаза под закрытыми веками быстро двигались туда-сюда. Густые ресницы касались верхней части скул. Нос у Картика был крупным и прямым. Он безупречным силуэтом вырисовывался над губами, слегка приоткрытыми, — ровно настолько, чтобы пропускать вдохи и выдохи…

Мне захотелось снова ощутить вкус этих губ. Это желание внезапно нахлынуло на меня, захватило целиком; ноги ослабели, дыхание стало неровным, голова закружилась. Ничего не осталось, кроме этого желания. И я коснулась их своими губами, и как будто растаяла, слилась с ними… Черные глаза внезапно распахнулись, увидели меня. Скульптура ожила. Все до единой мышцы напряглись, Картик внезапно приподнялся, бросил меня на постель, упал сверху… От его тяжести весь воздух со свистом вылетел из моих легких, но почему-то я не задохнулась… А потом его губы впились в мои, и это был жар, это был нажим, это было обещание чего-то, что должно случиться, обещание того, что я готова была встретить…

Пальцы Картика скользят по моей коже. Большой палец стремится к груди, описывая круги возле нее. Мои губы прикоснулись к соленой коже его шеи. Я почувствовала, как он коленями раздвигает мои ноги. И внутри у меня как будто все падает куда-то. Я становлюсь пустой. Я даже перестаю дышать. И я жду…

Теплые руки скользят вниз, замирают ненадолго, потом касаются той части меня, которую я сама пока что не понимаю, того местечка, которое я еще не исследовала…

— Подожди… — шепчу я.

Он не слышит или не хочет слышать. Его пальцы, сильные и уверенные, и не такие уж нежеланные, ползут ниже, ладонь накрывает то, чего я не знаю… Я хочу бежать. Я хочу остаться. Я хочу и того, и другого разом. Его губы снова находят мой рот. Я пришпилена к земле его выбором, его решением. Я могла бы просто отдаться течению, затеряться в Картике и вернуться, перерожденной в некую другую личность. Палец потирает мою грудь, я ощущаю восхитительное суховатое трение, и мне кажется, что я никогда прежде не замечала собственную кожу. Все мое тело напрягается, чтобы сильнее почувствовать давление его тела. Его выбор мог бы стать моим выбором. Он мог бы поглотить меня целиком, если бы я позволила.

Позволь. Позволь. Позволь…

Нет.

Мои ладони прижимаются к скользкой от пота груди Картика и отталкивают его. Он падает с меня. Я больше не чувствую его веса, и это похоже на то, как если бы я потеряла часть собственного тела, и мне невыносимо хочется вернуть его обратно. А на лбу Картика выступают мелкие капельки пота, и он сонно моргает, растерянный, как будто пьяный. Он уже снова спит, точно так же, как в тот момент, когда я его увидела. Темный ангел, недостижимый ангел…

Это был просто сон, всего лишь сон! Я снова и снова твержу себе это, проснувшись в собственной спальне, слушая ровное посапывание Энн в нескольких футах от меня.

Это был всего лишь сон.

Но он казался таким реальным… Я прижимаю палец к губам. Нет, они не распухли от поцелуя. И я все та же. Девственная. Нетронутая. Качественный товар. Картик находится за много миль от меня, он спит, он даже не видит меня в своих снах. А та часть моего тела, которую я еще не исследовала, болит, ноет, и мне приходится повернуться на бок и крепко сжать колени, чтобы утихомирить эту боль.

Это был всего лишь сон.

Вот только меня больше всего пугает то, что мне очень хочется, чтобы сон оказался явью…

Доктор Томас возвестил, что Пиппа уже полностью поправилась, а поскольку как раз случилось воскресенье, и службы в церкви не было, нам позволена роскошь провести день так, как нам хочется. Мы отправляемся к озеру и развлекаемся, бросая лепестки поздних цветов на его безмятежную поверхность. Энн осталась в школе, чтобы порепетировать арию к дню большого собрания — дню, когда наши родные снизойдут до посещения школы Спенс, чтобы увидеть, какими изумительно женственными особами мы становимся.

Я бросаю в озеро очередную горсть оборванных лепестков. Они уныло ложатся на воду, словно какие-нибудь насекомые, но потом ветер гонит их к середине. Лепестки лениво плывут, впитывая в себя все больше и больше воды, пока наконец не становятся настолько тяжелыми, что просто-напросто тонут. На другой стороне озера несколько младших девочек расстелили на траве одеяло и сидят счастливой компанией, поглощая сливы и не обращая на нас ни малейшего внимания.

Пиппа лежит в шлюпке. Она не помнит, что случилось с ней перед припадком, и я очень этому радуюсь. Пиппа ужасно смущается из-за того, что какое-то время не владела собой и не знала, что могла сказать или сделать в те мгновения.

— Я… я какие-нибудь неприличные звуки издавала? — осторожно спрашивает она.

— Нет, — заверяю ее я.

— Нет, такого не было, — поддерживает меня Фелисити.

Плечи Пиппы слегка расслабляются. Но несколько секунд спустя ее вновь охватывает тревога, и она снова сжимается.

— А я не… не запачкалась, нет?

Она едва может выговорить это.

— Ох, нет, конечно! — одновременно восклицаем я и Фелисити.

— Это ужасно стыдно, правда? Ну, моя болезнь.

Фелисити сплетает крошечные цветки в венок.

— Не более стыдно, чем иметь такую мать, которая находится у кого-то на содержании.

— Ох… прости, Фелисити! Мне не следовало говорить такое. Ты меня простишь?

— А тут нечего прощать. Это же чистая правда.

— Правда! — фыркает Пиппа. — Моя матушка говорит, что я не должна допускать, чтобы кто-нибудь вообще узнал о моих припадках. Она говорит, что когда я чувствую приближение приступа, я должна быстренько сказать, что у меня разболелась голова, и уйти.

Пиппа горько смеется.

— Ей кажется, что я могу как-то управлять ими!

Ее слова будто тянут меня вниз, как якорь. Мне отчаянно хочется сказать Пиппе, что я ее понимаю. Рассказать о моей тайне. Я откашливаюсь. Тут ветер меняет направление. И бросает несколько лепестков на мои волосы. Я чувствую, как уходит момент. Он ныряет куда-то под поверхность вещей, скрывшись от света.

Пиппа меняет тему.

— Ну, чтобы не говорить только о грустном… Матушка сообщила, что у них с отцом есть какой-то чудесный сюрприз для меня. Я очень надеюсь, что это новый корсет. В этом косточки впиваются при каждом вздохе. Чтоб им пусто было!

— А может, тебе просто не следует есть так много ирисок? — предполагает Фелисити.

Пиппа слишком слаба, чтобы всерьез рассердиться. Но она принимает крайне несчастный вид.

— Я совсем не жирная! Ничуть! У меня талия — шестнадцать с половиной дюймов!

Талия у Пиппы и в самом деле осиная, как раз такая, какую, судя по слухам, предпочитают мужчины. Корсеты стискивали нас, подгоняя под требования моды, хотя и мешали дышать, а иной раз доводили до обморока. Я даже представления не имела, какая у меня талия, тонкая или нет. Я никогда не отличалась хрупким сложением, и плечи у меня широкие, как у мальчика. И весь этот разговор кажется мне крайне скучным.

— А твоя матушка приедет сюда в этом году, Фелисити? — спрашивает Пиппа.

— Она сейчас гостит у своих друзей. В Италии, — отвечает Фелисити, заканчивая венок. И водружает его себе на голову, как королева фей.

— А твой отец, он как?

— Не знаю. Надеюсь, приедет. Мне бы очень хотелось, чтобы вы все с ним познакомились, и чтобы он увидел, что у меня есть настоящие друзья, давшие клятву на крови. — Фелисити грустно улыбается. — Мне кажется, он боится, что я превратилась в одну из тех надутых девиц, которым ничего не хочется и ничто не интересно. Я одно время такой и была, ну, после того, как матушка…