— Подойди поближе, дитя. Мать Елена расскажет тебе о твоем будущем.

Я подхожу к столу, пробираясь между стопками книг, горами сваленных как попало разноцветных шарфов и шалей, и еще вокруг стоят бутыли с сушеными травами и всяческими настойками. Над головой старой женщины висит на крюке фонарь. Его свет очень резок, и я отчетливо вижу, какое у нее темное и морщинистое лицо. Уши у цыганки проколоты, а на каждом пальце надето по кольцу. Она протягивает мне маленькую корзинку, на дне которой лежит несколько шиллингов.

Фелисити откашливается и шепчет:

— Дай ей несколько пенсов.

— Ну да, а потом у меня не останется ни гроша до того, как родные приедут в день посещений, — шепчу я в ответ.

— Дай. Ей. Пенс, — цедит Фелисити, старательно улыбаясь.

Тяжело вздохнув, я опускаю в корзинку последние оставшиеся у меня медные монетки. Мать Елена трясет корзинку. Удовлетворенная звоном монет, она высыпает их в свой кошель.

— Итак, что выберешь? Карты? Ладонь?

— Мать Елена, я думаю, нашей подруге было бы очень интересно выслушать ту историю о двух девушках из этой школы, которую вы начали нам рассказывать, — говорит Фелисити.

— Да, да, да. Но не тогда, когда здесь Каролина. Каролина, принеси-ка воды, поскорее!

В шатре никого, кроме нас, нет, и я чувствую себя весьма неловко. Руки старой цыганки поглаживают колоду карт. Она склоняет голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то забытому — обрывку какой-то мелодии или голосу из прошлого. А когда она смотрит наконец на меня, то как будто узнает во мне старого-старого друга.

— Ах, Мэри, какой приятный сюрприз! Что мать Елена может сделать для тебя сегодня? У меня есть чудесные медовые печенья, сладкие-пресладкие. Ну-ка…

Ее руки задвигались, укладывая на воображаемый поднос воображаемое печенье. Мы обмениваемся удивленными взглядами. Была ли это игра на публику, или бедная старушка действительно была безумной, как Шляпник? Она протягивает мне свой невидимый поднос.

— Мэри, дорогая, не стесняйся. Угостись сладким. Ты поменяла прическу. Тебе к лицу.

Фелисити кивает, предлагая мне поддержать игру.

— Спасибо, мать Елена.

— А где же сегодня наша веселая Сара?

— Наша Сара? — запинаюсь я.

Тут вмешивается Фелисити.

— Она практикуется в той магии, которой ты ее научила.

Старая цыганка хмурится.

— Я научила? Мать Елена не занимается подобными вещами. Мое дело — только травы и чары любви и защиты. Ты, наверное, их имела в виду.

— Их?.. — повторяю я.

Цыганка переходит на шепот:

— Ну, тех женщин, которые приходят в лес. Учат вас своему ремеслу. Орден. Ничего хорошего ты от них не узнаешь, Мэри, попомни мои слова!

Мы как будто строим карточный домик. И один-единственный ошибочный вопрос может обрушить всю башню прежде, чем мы доберемся до ее вершины.

— А откуда ты знаешь, чему именно они нас учат? — спрашиваю я.

Старая цыганка стучит скрюченным пальцем по собственной голове.

— Мать Елена знает. Мать Елена видит. Они видят будущее и прошлое. Они его лепят. — Старуха наклоняется ко мне. — Они видят мир духов.

Шатер как будто внезапно расплывается вокруг меня, но сразу возвращается на место. И хотя ночь прохладная, по моей шее ползут капли пота, впитываясь в воротник.

— Ты говоришь о сферах?

Мать Елена кивает.

— А ты можешь входить в сферы, мать Елена? — спрашиваю я.

Вопрос гулко отдается в ушах. Во рту у меня пересыхает.

— Ох, нет! Я могу только заглянуть туда. Но вы с Сарой прошли туда, Мэри.

Цыганка улыбается.

— Моя Каролина сказала, что вы принесли ей из того сада сладкий вереск и мирт…

Улыбка матери Елены угасает.

— Но там ведь есть и другие места. Зимние Земли… Ох, Мэри, я боюсь того, что живет там… боюсь за Сару и тебя…

— Да, а что насчет Сары… — тихо произносит Фелисити.

Мать Елена сурово хмурится.

— Сара — голодный дух. Она жаждет не только знания, она хочет большего. Да, ей хочется власти. Мы должны удержать ее от дурного пути, Мэри. Не пустить ее в Зимние Земли, к тому темному, что живет там. Я боюсь, что она может позвать их, связать себя с одним из них. А это погубит ее ум.

Цыганка гладит меня по руке. Кожа у нее сухая и жесткая. Мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание. Мне стоит немалых трудов задать следующий вопрос.

— А что это за… темные существа?

— Раненые, оскорбленные духи, полные гнева и ненависти. Им хочется вернуться в этот мир. Они найдут твое слабое место и воспользуются им.

Фелисити не верит ни единому слову. Из-за спины матери Елены она строит ужасную гримасу. Но я ведь видела темную тень…

— Но как она могла бы призвать к себе такое существо?

Несмотря на холод, я отчаянно потею, и еще меня сильно мутит.

— Принесет ему в жертву то, чего ему хочется, и его сила станет ее силой, — шепчет старая цыганка. — Но тогда она навек будет привязана к тьме.

— А что это за жертва? — с трудом произношу я.

Взгляд матери Елены устремляется куда-то вдаль, затуманивается. Цыганка уходит в воспоминания, и что-то в них ее тревожит. Я повторяю еще раз, громче:

— Что за жертва?

— Не увлекайся… Мэри, — тихо цедит Энн сквозь стиснутые зубы.

Цыганка приходит в себя, ее взгляд сосредоточивается на мне. Она всматривается в меня с откровенным подозрением.

— Ты кто такая?

Фелисити пытается вернуть ее к нужному нам разговору.

— Это же твоя Мэри, мать Елена. Разве ты ее не помнишь?

Старая цыганка вдруг скулит, как перепуганное животное:

— Где Каролина с водой? Каролина, не безобразничай! Иди ко мне!

— Мэри может ее вернуть, — снова встревает Фелисити.

— Прекрати! — рявкаю я.

— Мэри, неужели это ты вернулась ко мне? Ведь так много времени прошло!

Цыганка обхватывает мое лицо жесткими, обветренными ладонями.

— Меня зовут Джемма, — с трудом выговариваю я. — Джемма, а не Мэри. Мне очень жаль, мать Елена.

Цыганка отдергивает руки. Шаль соскальзывает с ее плеч, и я вижу сияющее Око Полумесяца на ее морщинистой шее. Она отшатывается.

— Ты! Ты навлекла все это на нас!

Собаки снаружи залаяли в ответ на ее вскрик.

— Думаю, нам пора уходить, — быстро говорит Энн.

— Ты погубила нас! Все потеряла…

Фелисити поспешно бросает на стол перед цыганкой еще один шиллинг.

— Спасибо, мать Елена. Ты очень нам помогла. И медовые печенья были очень вкусными.

— Это была ты!..

Я зажимаю уши ладонями, чтобы не слышать ее крика. На вой цыганки эхом откликается лес; она скулит, как маленький молодой зверек, отданный на растерзание хищникам в великом круговороте вещей. Этот вой срывает меня с места и заставляет бежать — мимо цыган, уже настолько пьяных, что они не в силах погнаться за мной, мимо Фелисити и Энн, оставшихся позади… Лишь глубоко в лесу я останавливаюсь. Я задыхаюсь, у меня кружится голова, мне кажется, я теряю сознание. Проклятый корсет… Застывшими пальцами я дергаю за шнурки, но развязать их не могу. В конце концов я опускаюсь на колени, всхлипывая от разочарования. И чувствую его взгляд, хотя и не вижу его самого. Но он наблюдает за мной… просто наблюдает из тьмы.

— Оставьте меня в покое! — закричала я.

— Что ж, очень мило так с нами обращаться, — заявляет Фелисити, появляясь в поле моего зрения. Она едва дышит. Энн, тоже отчаянно задыхаясь, тащится следом. — Что за дьявол вселился в тебя ни с того ни с сего?

— Я… просто за мной следят, — отвечаю я, пытаясь восстановить дыхание.

Картик все еще стоит там, в темноте. Я ощущаю его присутствие.

— Может, мать Елена и сумасшедшая, но она ничуть не опасна! А может, она и не сумасшедшая вовсе. Может быть, если бы ты не сбежала, ее маленький спектакль закончился бы тем, что она бы рассказала нам о нашем будущем, и пять пенсов оказались бы потраченными не напрасно.

— М-мне очень жаль, — запинаясь, говорю я.

За деревьями уже никого нет. Картик ушел.