— Вы, похоже, очень много об этом думали.

— Ну, это всего лишь праздные рассуждения, не более того, — говорю я, уставившись в пол.

— Ничто не бывает добрым или злым само по себе. Все дело в том, как мы это воспринимаем… отсюда и появляется добро или зло. По крайней мере, я вижу это так.

Она с загадочным видом улыбается.

— Но о чем же идет речь на самом деле?

— Ни о чем, — отвечаю я, но мой голос предательски обрывается на этих словах. — Простое любопытство.

Мисс Мур улыбается уже совсем по-другому.

— Пожалуй, лучше не доверять посторонним то, о чем мы говорили в пещере. Не каждый обладает настолько открытым умом, и если поползут слухи, я, наверное, не смогу водить вас, девушек, куда-либо, кроме классной комнаты для рисования, и придется вам сидеть там часами и рисовать вазы с фруктами.

Она отводит с моего все еще влажного лица прядь растрепавшихся волос и заправляет ее мне за ухо. Это такой нежный жест, он так напомнил мне матушку, что я чуть не разрыдалась снова.

— Да, понимаю, — говорю я наконец.

Пиппа вдруг шевельнула рукой. Ее пальцы сжимаются, как будто хватая что-то невидимое. Она глубоко, судорожно вздыхает — и снова погружается в глубокий сон.

— Как вы думаете, когда она проснется, она будет помнить, что с ней случилось? — спрашиваю я. Но думаю я не о начале припадка, а о том, что послужило его причиной, о том, куда я увлекла за собой Пиппу…

— Я не знаю, — отвечает мисс Мур.

У меня урчит в животе.

— Эй, а вы что-нибудь ели этим вечером? — спрашивает мисс Мур.

Я качаю головой.

— Так почему бы вам не спуститься вниз с другими девочками и не выпить чая? Вам бы это пошло на пользу.

— Да, мисс Мур.

— Эстер.

— Эстер.

Выходя из комнаты и закрывая за собой дверь, я наконец-то понимаю, о чем мне следует молиться: о том, чтобы Пиппа ничего не вспомнила.

В коридоре меня приветствуют четыре большие фотографии выпускных классов, с которых торжественно смотрят серьезные лица.

— Привет, леди, — говорю я, глядя в их пустые, отстраненные глаза. — Вы бы попытались выглядеть не такими уж развеселыми. Это подрывает дисциплину.

Фотографии покрывает основательный слой пыли. Я принимаюсь подушечкой пальца стирать ее круговыми движениями, высвобождая зернистые лица. Они смотрят в будущее, которое не таит секретов. Интересно, они хоть раз удирали в темный лес в ночь новолуния? Случалось ли им пить виски и надеяться на нечто такое, чего они даже не сумели бы выразить в словах? Обзаводились ли они друзьями и врагами, хоронили ли своих матерей, приходилось ли им видеть и ощущать то, над чем они не имели власти?

По крайней мере двое это испытали, насколько я знаю. Сара и Мэри. Почему же мне до сих пор не приходило в голову поискать их на этих стенах? Они ведь должны быть здесь. Я быстро просмотрела даты в нижней части фотографий: 1870, 1872, 1873, 1874…

Фотографии выпускного класса 1871 года на стене не оказалось.

Я нахожу девушек в столовой. После такого трудного дня миссис Найтуинг сжалилась над нами и велела Бригид распорядиться насчет второго десерта. Проголодалась я ужасно, и потому жадно набросилась на сладкий крем, как будто боялась вот-вот умереть от истощения.

— Ох, праведные небеса! — изумленно смотрит на меня миссис Найтуинг. — Мисс Дойл, вы не на ипподроме, и сегодня не день больших скачек! Ешьте помедленнее, пожалуйста!

— Да, миссис Найтуинг, — бормочу я между двумя глотками.

— Итак, о чем мы говорили? — Миссис Найтуинг произносит это тоном благодушной бабушки, которой захотелось узнать, как зовут наших любимых кукол.

— А мы правда поедем на следующей неделе на спиритический сеанс у леди Уэллстоун? — спрашивает Марта.

— Да. В приглашении говорится, что там будет присутствовать настоящий медиум — некая мадам Романофф.

— Моя мама посещала спиритические сеансы, — говорит Сесили. — Это очень модно. Даже сама королева Виктория очень ими интересуется.

— Моя кузина Люси… то есть леди Торнтон, — поправляет себя Марта, напоминая нам, какие у нее высокопоставленные родственники, — рассказывала мне об одной специальной демонстрации спиритизма, где она присутствовала. Там стеклянная ваза плавала над столом, как будто ее держал кто-то невидимый!

Марта произносит последние слова приглушенным тоном, чтобы усилить драматический эффект.

Фелисити округляет глаза.

— А почему бы просто-напросто не пойти к цыганам, чтобы они что-нибудь нам предсказали?

— Цыгане — грязные воришки, которым нужны наши деньги… а то и похуже кое-что! — многозначительно произносит Марта.

Элизабет наклоняется к ней в надежде услышать подробности, самые что ни на есть отвратительные. Миссис Найтуинг с громким стуком ставит чашку на стол и предостерегающе смотрит на Марту.

— Мисс Хоуторн, прошу вас, не забывайтесь!

— Я всего лишь хотела сказать, что цыгане — обычные обманщики и преступники. Спиритизм — это настоящая наука, ею занимаются самые благопристойные и образованные люди.

— А по-моему, это просто выдумки и фокусы, и ничего больше, — заявляет Фелисити, зевая.

— Ну, я уверена, нас в любом случае ждет очень интересный вечер, — говорит миссис Найтуинг, восстанавливая мирное равновесие. — Хотя я сама не слишком большая поклонница подобного вздора, все же леди Уэллстоун — дама самых замечательных качеств и одна из самых серьезных благодетельниц школы Спенс, а потому я не сомневаюсь, что ваша поездка туда с мадемуазель Лефарж тоже будет… своего рода благотворительностью.

Мы некоторое время в молчании пьем чай. Большая часть младших девочек разошлись маленькими компаниями, по три-четыре человека, и шепчутся о чем-то своем, то и дело хихикая. Я слышу гул их голосов, доносящийся из большого холла через коридор. Сесили и ее компания, заскучав, извиняются и уходят, тем самым вынудив остальных сидеть с миссис Найтуинг; теперь уже невозможно уйти, чтобы не выглядеть ужасно невежливыми. И мы четверо сидим в опустевшей столовой, да еще Бригид ходит туда-сюда, занимаясь какими-то своими делами.

— Миссис Найтуинг…

Я некоторое время молчу, набираясь храбрости.

— Я заметила одну интересную вещь… там, в коридоре, где висят выпускные фотографии, нет снимка за тысяча восемьсот семьдесят первый год.

— Да, его там нет, — отвечает миссис Найтуинг в своей обычной сдержанной, невыразительной манере.

— Вот мне и стало интересно — почему?

Я изо всех сил стараюсь говорить как можно более невинным и беспечным тоном, хотя сердце колотится уже прямо у меня в горле.

Миссис Найтуинг не смотрит на меня.

— Как раз в том году случился большой пожар в восточном крыле. Потому фотографии и нет. Из уважения к мертвым.

— Из уважения к мертвым? — недоуменно повторяю я.

— Да, две девушки погибли тогда в огне.

Теперь миссис Найтуинг смотрит на меня — но с таким выражением лица, как будто я совершенная недотепа.

А у меня по всему телу ползут мурашки. Несколькими этажами выше нас, там, где тяжелая дверь скрывала обгоревшие, сгнившие доски пола, умерли две девушки. Меня пробирает холодом.

— А те две девушки, что погибли… как их звали?

Миссис Найтуинг уже откровенно сердится. Она энергично мешает ложечкой чай.

— Разве нам обязательно обсуждать столь неприятные темы после такого долгого и утомительного дня?

— Извините, — бормочу я, не в силах остановиться. — Мне просто захотелось узнать их имена, вот и все.

Миссис Найтуинг вздыхает.

— Сара и Мэри, — отвечает она.

Фелисити чуть не давится последней ложкой сладкого крема.

— Простите, как? — пищит она.

Я наконец осознаю услышанное. И на меня наваливается невыносимая тяжесть. Миссис Найтуинг с выражением крайнего нетерпения повторяет имена — медленно, как бы о чем-то нас предупреждая:

— Сара Риз-Тоом и Мэри Доуд.

Два человека, которые только и могли разделить со мной мою тайну и объяснить, что со мной происходит, оказались давным-давно мертвы, и все, что им было известно, вместе с ними превратилось в прах.