Я настолько ушла в свои мысли, что и не заметила, когда Фелисити перестала читать. Все молчат, вокруг тихо, и только звенят капли воды, падающие со стен пещеры.

— Где это ты такое отыскала? — Фелисити уставилась на меня так, словно я опасная преступница.

«Там, куда привела меня глубокой ночью призрачная малышка. А с тобой разве никогда не случалось подобного?»

— В библиотеке, — вру я.

— И ты действительно думаешь, что это описание реальных событий, происходивших в школе Спенс в колдовские часы?

— Ох… конечно, нет! — Новая ложь. — Я просто думала, это нас немножко развлечет.

— О-о! Колдовской час Ордена! Интересно, когда наступает этот час? Сразу после службы в церкви, или сразу после урока музыки?

Пиппа так резко хихикает, что даже фыркает, как лошадь. Это выглядит весьма непривлекательно, а я достаточно злорадна для того, чтобы искренне насладиться этим мелким происшествием.

— Весьма забавно… ты очень остроумна, — говорю я Фелисити, стараясь, чтобы мой голос прозвучал добродушно и весело, хотя я чувствую себя злой и униженной.

Фелисити держит дневник высоко над головой, вид у нее насмешливый и в то же время серьезный.

— Итак, сестры мои, предлагаю вот что. Отныне и навсегда это будет нашей священной книгой. Давайте каждую встречу начинать с чтения нескольких страниц этого невероятно захватывающего и, — она бросает взгляд в мою сторону, — и абсолютно правдивого дневника.

Пиппа просто взвыла, услышав это.

— Великолепная идея, по-моему! — Язык у нее слегка заплетается, и потому вместо «великолепная» звучит нечто вроде «велепная».

— Погоди-ка, но это же мое! — возражаю я, протягивая руку к дневнику, однако Фелисити проворно прячет его в карман плаща.

— Мне показалось, ты говорила, что взяла его в библиотеке? — произносит Энн.

— Ха! Хорошо сказано, Энн!

Пиппа одаряет Энн улыбкой, и я начинаю сожалеть, что согласилась на дружбу с этими девушками. В итоге моя ложь ударила по мне самой, и я осталась без тетради Мэри Доуд и лишилась возможности понять, что происходит со мной, что могут означать мои видения. Но изменить уже ничего нельзя, не рассказав девушкам всей правды, а к этому я не готова. Я не могу этого сделать, пока не разберусь в себе.

Энн снова протягивает мне бутылку, но я отвожу ее руку.

— Je ne voundrais pas le whiskey,[10] — бормочу я на своем чудовищном французском.

— Мы должны помочь тебе с французским, Джемма, пока Лефарж не отправила тебя в младший класс, — говорит Фелисити.

— А откуда ты-то так хорошо знаешь французский? — раздраженно спрашиваю я.

— К вашему сведению, мисс Дойл, у моей матери случайно имеется весьма известный салон в Париже. — Фелисити произносит слово «салон» на французский лад. — Все самые известные европейские писатели бывают у нее в гостях.

— Так твоя мать француженка? — спрашиваю я.

Мысли у меня слегка расползаются и туманятся из-за виски. И мне постоянно хочется захихикать.

— Нет. Она англичанка. Из рода Йорков. Просто она живет в Париже.

Интересно, почему это она живет в Париже, а не здесь, куда возвращается ее супруг, выполнив долг перед ее величеством королевой?

— Так твои родители не живут вместе?

Фелисити бешено смотрит на меня.

— Мой отец большую часть времени проводит далеко-далеко в разных морях. А моя мать — прекрасная женщина. Так почему бы ей не пообщаться с друзьями в Париже?

Я не понимаю, что сказала не так, почему Фелисити вдруг взорвалась. Я начинаю извиняться, но Пиппа перебивает меня.

— Хотелось бы мне, чтобы у моей матушки был свой салон. Или бы она просто занималась чем-нибудь интересным. А то ей, похоже, больше и делать нечего, кроме как доводить меня до сумасшествия своими придирками: «Пиппа, нельзя так сутулиться! Ты так и мужа себе не найдешь!», «Пиппа, мы всегда должны следить за своим внешним видом!», «Пиппа, неважно, что ты сама думаешь о себе, важно лишь то, что скажут о тебе другие!» А уж этот ее последний протеже, этот неуклюжий, совершенно некрасивый и неинтересный мистер Бамбл!

— Кто такой мистер Бамбл? — спрашиваю я.

— Возлюбленный Пиппы! — протяжно выговаривает Фелисити.

— Он мне не возлюбленный! — визжит Пиппа.

— Нет, но ему очень хочется им стать. Иначе зачем бы он постоянно приезжал с визитами?

— Да ему уже лет пятьдесят, не меньше!

— И при том он очень богат, иначе бы твоя матушка не пыталась навязать его тебе.

— Да, матушке хочется иметь побольше денег, — вздыхает Пиппа. — Она в ужасе от того, что отец постоянно играет. Она боится, что однажды он проиграет все наше состояние. Потому она и стремится как можно скорее выдать меня замуж за кого-нибудь богатого.

— Она, пожалуй, подыщет тебе кого-нибудь кривоногого, да еще с двенадцатью детьми, и все они будут старше тебя! — хохочет Фелисити.

Пиппа содрогается.

— Ох, если бы ты видела тех кавалеров, которых она мне представляет! Один вообще был ростом в четыре фута!

— Ты это не всерьез! — ужасаюсь я.

— Ну, может быть, в нем было целых пять футов, — смеется Пиппа, да так заразительно, что мы все истерически хохочем. — А в другой раз она познакомила меня с мужчиной, который постоянно щипал меня за зад, пока мы танцевали! Вы можете такое представить? «Ах, какой чудесный вальс!» Щип-щип! «Не хотите ли глоточек пунша?» Щип-щип! У меня потом неделю синяки не сходили!

Мы визжим от хохота и долго не можем угомониться. Наконец все более или менее успокаиваются, и Пиппа говорит:

— Вот вам, Энн и Джемма, незачем беспокоиться из-за подобных вещей. Вас не станут терзать невыносимые матери, пытаясь следить за каждым вашим шагом. Вам здорово повезло!

Меня как будто ударили под ложечку. Фелисити с силой пинает Пиппу в лодыжку.

— Эй, ты что, с ума сошла?

Пиппа демонстративно принимается потирать ушибленную ногу.

— Ой, не будь ты такой неженкой, — фальшивым тоном произносит Фелисити, но при этом она на мгновение заглядывает мне в глаза; я замечаю в них теплое участие, и понимаю, что она поддала Пиппе ради меня… и впервые я задумываюсь о том, возможно ли, чтобы мы действительно стали подругами.

— Какая мерзость! — внезапно восклицает Энн, листавшая дневник.

Она добралась до какого-то рисунка, заложенного между страницами, и вдруг отшвырнула его, как будто обожглась.

— Что там такое?

Пиппа ринулась вперед, ее любопытство оказалось сильнее гордости. Мы все тоже склоняемся над листком. На нем изображена женщина, в ее волосы вплетены виноградные листья; она совокупляется с мужчиной, одетым в звериные шкуры, а на его голове маска с рогами. Подпись под рисунком гласит: «Ритуал Весны, проводит Сара Риз-Тоом».

Мы хором заявляем, что это просто гадость, но при этом стараемся рассмотреть все как следует.

— Что-то мне думается, он малость пьян, — говорю я, хихикая, и мой голос звучит почему-то так высоко, что я сама его не узнаю.

— Чем это они занимаются? — спрашивает Энн, быстро отворачиваясь.

— Она лежит на спине и думает об Англии! — взвизгивает Пиппа, повторяя ту фразу, которую твердит каждая английская мать, рассказывая своей дочери о плотской, чувственной стороне жизни.

Предполагается, что мы не должны наслаждаться этой стороной нашего существования. Предполагается, что мы должны сосредоточиться на том, чтобы рожать детей ради будущего Империи и ублажать своих мужей. А мне почему-то вдруг вспоминается Картик. Его густо опушенные ресницами глаза подплывают все ближе и ближе, и мои губы невольно приоткрываются. Странное тепло зарождается в нижней части живота и просачивается во все уголки моего тела.

— Энн, только не говори, что не знаешь, чем занимаются наедине мужчина и женщина! Может, показать тебе?

Фелисити соскальзывает с камня и придвигается к Энн; та отшатывается и упирается спиной в стену пещеры.

— Спасибо, не надо… — шепчет она.

Фелисити задерживает на ней долгий взгляд, а потом вдруг медленно облизывает щеку Энн. Энн в ужасе отирает лицо ладонью. А Фелисити хохочет, а потом откидывается на низкий плоский камень, заложив руки за голову. Она смотрит куда-то в пространство над нашими головами.