Пока не привлекавшаяся к беседам о пушкинской повести статья под названием "Картежники" начала печататься в "Литературных прибавлениях к "Русскому инвалиду"" 16 сентября 1833 года (№ 74). Автор — А. Кораблинский (псевдоним издателя газеты Александра Федоровича Воейкова).
"Но из толпы протеснился Бонапарт игроков, Фадей Львович Смирненький. Он был отставным актуариусом на чреде гражданской иерархии и генералиссимусом армии понктеров. Взор, быстрота, натиск, сии три качества достались ему в удел — и стотысячные банки трещали, когда он штурмовал их. <…>
Смирненький выдернул карту, подписал под нею 1250 и, сказав: Va (идет. — фр.), пустил ее. Это была шестерка; она выиграла с оника".
Началась следующая талия.
"Неугомонный Смирненький загнул пароли с транспортом. По третьему разу шестерка легла налево и принесла своему protege 5000 рублей".
В следующей талии события повторились:
"Наполеон–Смирненький, отписав 750 рублей, пустил брандер (техническое выражение) от 4250–ти на 8500 рублей: шестерка опять бух налево!"
Затем описывается еще несколько весьма удачных выходов обогащающей Смирненького шестерки, а на сцене тем временем появляется господин, самым банальным образом сочетающий в одном лице богача и скрягу. Фортуна к нему совершенно равнодушна, что вызывает следующее замечание Воейкова:
"…по 12 рублей с полтиной долго ли заиграться, ставя по пяти карт вдруг, вдвое на второго туза или даму, вчетверо на третьего, в осьмеро на четвертого. Глупость, безрасчетливость и алчность жестоко наказываются в азартных играх":
Пожалуй, остановимся; приведенных цитат уже вполне достаточно, чтобы немного по их поводу пофантазировать. Что из них может извлечь исследователь "Пиковой дамы"? На наш взгляд, две вещи. Во–первых, уточнение смысла картежного термина "отписывать", фигурирующего, как мы помним, в эпиграфе к первой главе повести ("И выигрывали И отписывали мелом…"). В "Словаре языка Пушкина" дается довольно туманное объяснение — "списывать проигрыш". Между тем из воейковского текста видно, что оно означает исключение выигравшим из дальнейшей игры части своего выигрыша. Во–вторых, желательность подключения данного произведения к ряду сочинений, составляющих литературный фон "Пиковой дамы" и именно в этом своем качестве обстоятельно рассмотренных Виноградовым (говорить о влияниях и цитатах, разумеется, можно будет, лишь когда весь этот ряд будет выявлен и изучен).
Однако беремся утверждать, что совокупный улов "широких слоев" литературоведческой общественности был бы значительно богаче нашего. (Зарисовка Воейкова напечатана под рубрикой "Пересмешник", введем под конец этих заметок такую рубрику и мы).
Читателю несомненно бы сообщили, что статья "Картежники" послужила важнейшим творческим импульсом, способствовавшим окончательному оформлению замысла "Пиковой дамы", давно бродившего в голове автора. Вероятно, была бы сделана попытка уточнить на этом основании датировку пушкинской повести. По "Почтовому дорожнику" определили бы, не раньше какого числа газета могла достичь Болдина; потом (сразу ли?) задались бы вопросом: как она могла там оказаться до приезда Пушкина? Период недолгого исследовательского отчаянья сменился бы гипотезой (а после третьего пересказа в других статьях — аксиомой): газету Пушкин получил 29 сентября в селе Языкове, у братьев Языковых, больших любителей чтения и, между прочим, активных вкладчиков Симбирской публичной библиотеки.
Возможно, нашелся бы исследователь, который дочитал бы статью Кораблинского до конца (она напечатана в трех номерах) и в конце ее (№ 76 от 23 сентября) обнаружил бы сообщение автора о своем дяде П. Н. Жеребятникове (фамилия, наверное, вымышлена, как с нею обыкновенно случается в литературных произведениях): "Он был славен в свое время кислыми щами, которые варил его повар на славу". Но не эти сведения взволновали бы исследователя, а — примечание автора к слову "щами": "Он ли один? — Известно, что великолепный князь Тавриды был такой же квасной патриот, как Суворов, Державин, Болтин, Крашенинников, Чичагов (В. Я.), Пушкин, Крылов и Жуковский. — К[ораблинский]". Не объясним почему, но это реально существующее примечание заставило бы последних скептиков оставить сомнения и окончательно подтвердило бы несомненность знакомства Пушкина с воейковским сочинением. (Мы, кстати, вовсе не считаем это знакомство делом совершенно невозможным, "но зачем же стулья ломать?")
Новонайденная статья, кажется, существенно прояснит и генезис сообщения Томского о том, что у Германна "профиль Наполеона"; сообщения, подтвержденного, как известно, на соседней странице и самим Пушкиным, правда, с небольшой оговоркой: "В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона"[176].
Без сомнения, будет замечено и сходство следующих мест. Воейков: "Взор, быстрота, натиск, сии три качества достались ему в удел…" Пушкин (вернее, его Германн): "Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты…" А поскольку воейковская триада подкреплена эхом в его рассказе о печальной участи богача и скряги ("Глупость, безрасчетливость и алчность жестоко наказываются в азартных играх"), то она будет объявлена источником соответствующих строк "Пиковой дамы".
Ну а затем обратят внимание и на источник формулы из статейки Воейкова — одно из военных присловий Суворова ("Два искусства: глазомер, как в лагерь стать, как идти, как атаковать, гнать, бить. А второе? Второе — быстрота. А третье натиск"). Представляете радость глубокомысленных эссеистов? Здесь уж нас ожидают не маргиналии, а маловразумительный литературоведческий эпос, поэма "песен в двадцать пять". "По собственному признанию поэта, в "Графе Нулине" он пытался пародировать историю и Шекспира. Кто знает, может быть, и к "Пиковой даме" его подтолкнула подобная же мысль — представить на бытовом (но и бытийственном!), карточном материале колоссальность нереализованных потенций мировой истории. Неожиданное, но глубоко закономерное столкновение двух гениев, характеров, эпох, мировоззрений, наций. Суворов и Наполеон! Им не довелось встретиться на бранном поле, но вот они сходятся. Поистине замысел этот достоин Шекспира! Незадачливый журналист Воейков и знать не мог, что именно он написал. Его Смирненький, "Бонапарт игроков", как гадкий утенок из детской сказки, чудесным образом превращается на наших глазах в прекрасного принца — славу русского оружия, Суворова. Но для этого чуда необходимо было другое чудо — "Пиковая дама". И она явилась, не оставляя сомнений, на чьей стороне правда истории (достаточно сравнить постоянные победы неказистого Смирненького в — пусть карточных — сражениях и полное крушение настоящего Наполеона, темного оборотня Германна). Бывают странные сближения".
Вероятно также (но до этого додумаются не сразу), будет выяснено происхождение нумерологических представлений Буткова — детское чтение газеты Воейкова (уточнение к переизданию энциклопедического словаря "Русские писатели. 1800—1917": "по недавно обнаруженным сведениям, Б. знал грамоте уже в 13 лет").
Неосторожные ставки богача–скряги на туза или даму также не останутся без внимания исследователей (в особом почете будет это словечко "или", предвосхищающее "обдергивание" Германна). Как будут мотивированы пушкинские тройка и семерка, мы пока предугадать не беремся.
Но взамен торжественно обещаем вам два десятка статей газетных пушкинистов, с открытием: в "Пиковой даме" искусно зашифрован (но пушкинские друзья, наверное, сразу его узнали) Бенкендорф. Думаем, что он скрыт в Германне. Почему? Но ведь ясно же, что Пушкин воспользовался воейковским образом Фадея Львовича Смирненького для обозначения Фаддея Венедиктовича Булгарина, которого открыто не мог назвать, опасаясь III–го отделения. Смирненький явно воплощен в Германне — оба часто выигрывают. А вот каким именно образом Булгарин по дороге превратится в Бенкендорфа, объяснить опять‑таки не беремся — очень сложно, но все узнаете из газет.
