— Чего ты хочешь от жизни, Ники? — спрашивает.

Да уж, чингфордский ДУР, где меня допрашивали, даже ни в какое сравнение не идет. Она вытянула все про женщин, теперь ей охота знать все про то, что я думаю, про все-все, с чем приставали ко мне психи-психологи еще когда я был совсем молодым хулиганом. Я принялся зевать.

А она даже внимания не обратила. Ждет, пока я закончу. И, похоже, хочет, чтоб я ответил.

Ну, я и ответил. Женщины, черт бы их побрал.

— Господи, Джейн, — говорю, — ну не знаю я, никогда об этом не думал. Девчонки, выпивка, деньжата чтоб водились — чего больше? Погулять чтоб можно было.

Господи, да чего еще мужику надо.

— А в тюрьму ты не хочешь возвращаться?

— Да, это ты верно сказала, вот в тюрьму я не хочу возвращаться.

Тут она обрадовалась.

— А с Норин ты хочешь быть?

— Да, если она того хочет, не хочет — тогда нет, на нет и суда нет.

— И ты хочешь, чтоб твой сын вырос здоровым и счастливым?

— Ясное дело.

— А работать ты хочешь?

— Работать? Где у нас больно-то работать, Джейн? Вот, приехал на Ямайку, может, что из этого и получится. Да и корешу моему польза.

— А ты хочешь ходить в пабы, иметь машину и ездить во Францию и на Ямайку, и в другие места?

— Ну конечно хочу, Джейн, я ж не идиот.

— А ты хочешь быть счастливым?

— Э… ну… я об этом тоже никогда особо не задумывался, Джейн. Это для меня как-то чересчур сложно, быть все время счастливым — батарейка сядет. Лучше уж просто просыпаться по утрам, смотреть, как и что.

— Хм.

И так это у нее выходит, словно вот сейчас, в этот самый момент, все меняться должно. Меня даже смех разобрал.

— Господи, Джейн, — говорю, — ты что, хочешь сейчас сказать что-нибудь жутко серьезное? Ты же умная девушка, ты что, собралась менять мою жизнь? Женщины, ну что ты с ними станешь делать!

Тут мы с ней оба посмеялись.

— Я всего лишь хочу, чтоб ты немножко подумал, — говорит, — Подумал, к чему ты хочешь привести свою жизнь.

— Я же тебе уже сказал: хочу завязать, чтоб быть с этой самой Норин. Что тебе еще от меня надо?

— Подумай об этом, дружок. Просто подумай об этом.

О господи.

За два часа до вылета я шмякнул на весы большущую сумку, а контролерша принялась разглядывать мой билет. Поводит носом и говорит с улыбочкой:

— Мм, мистер Беркетт, похоже, вы везете домой кофе.

— Так и есть, — говорю.

Пропустила сумку, а сзади какой-то парень подходит, принюхивается и говорит:

— Оо, хороший кофе.

Денег у меня оставалось на батончик «Марса», так что в сторону дьюти-фри я и не взглянул. Ждать было еще час, так что купил себе местную газету «Глинер». Решил выйти из зала, посидеть в тенечке. Сумки из универмага, тоже полные кофе, рядом поставил.

Подваливает ко мне пижонистый парнишка и садится рядом.

Рехнуться можно.

— Да, друг, да, — говорит.

— Нет, парень, нет, — отвечаю.

— Да, друг. Ты ведь летишь со мной в Гатвик?

— Лечу в Гатвик. Только не с тобой, если ты не пилот.

— Я просто спросил. Я Давид.

— Ну и молодец.

Не стал ни руку ему пожимать, ни лизаться — ничего. Идешь своей дорогой, ну и иди.

— Я видел, ты пересчитывал деньги.

О черт. С этим аэропортом всю бдительность потеряешь; это впервые на Ямайке я так расслабился.

— Я подумал, что у тебя, может быть, не хватает. Плохо это, когда все свои сбережения на отдыхе потратишь. Ты производишь впечатление человека, который много работает, зарабатывает совсем не много, а погулять хорошо не прочь, а?

Никак не могу разобрать, что у него за акцент. Вроде и лондонский, и ямайский, да вроде и Майами попахивает, хрен его знает.

— Ну и что тебе надо? — спрашиваю.

— Я подумал, может, ты согласишься взять с собой в Англию маленький пакетик? Там тебя встретят, не бойся.

— Маленький, значит?

— Да, совсем малюсенький.

— Чаек для твоей бабули? Нюхательный табачок для твоего братишки из Тотнема? Гербалайф для ямайского посла?

— Нет, старик, я тебе пудрить мозги не стану. Просто полфунта гашиша.

— Значит, полфунта гашиша.

— Да, парень. Подзаработаешь. Хорошие деньги.

— Бабки.

— Хорошие бабки.

— Катись-ка ты, — говорю. — Катись куда подальше, коппер поганый.

— Коппер? Да ты что, старик. Я правду говорю. Я тебе сейчас покажу.

— И не думай даже, ты, пижон. Что я тебе, Санта-Клаус? С каких это пор такие дела делаются перед самым аэропортом? Для этого есть город, неужто не понятно, что здесь всюду понатыканы камеры? И что тебе на самом деле от меня надо? Где меня возьмут — здесь или в Гатвике? Шепнешь кому надо и получишь откат с таможни? И все будет чики-чики? Двадцать фунтов гашиша или малость кокса в маленьком чемоданчике, где они будут искать в первую очередь? Лучше уйди с глаз моих, ей-богу, чувак, не можешь — не берись, а то с тобой как раз в тюрягу угодишь.

Я даже расстроился. Какой же я стал правильный.

Правда, и знать наверняка нельзя, дело он предлагает или подставу готовит. Я пошел в аэропорт, а там прямиком в туалет и всего себя обшарил. Знаю наверняка только, что в задницу он ничего не успел мне сунуть, а туда они в первую очередь и заглядывают. Вот насчет карманов — это вопрос, их я как следует проверил. Вроде ничего.

Подхожу туда, где паспорта смотрят. Легавый носом поводит.

— Мм, кофе везете?

— Кофе везу.

Прошел через металлоискатель. На кофе он не среагировал.

— Добрый день, — говорит парень у «рамочки», — мм, кофе везете?

— Везу.

— Счастливого пути, — говорит.

Прохожу в самолет. Мимо идет пилот, говорит: «Мм, пахнет кофе».

После обеда у них здесь только и мыслей, что про кофе.

И вот эта птичка снова оторвалась от земли, и я у нее в кишках. Из Уолтемстоу никого не было, когда грузились, я во все глаза смотрел. Народу — до фига, но наших ковбоев из Уолтемстоу не видать.

Впереди масса времени. Вылетаешь вечером, летишь десять часов, а когда приземляешься в Гатвике, выходит, что летел все пятнадцать. Волноваться смысла не было: сумел прилететь, сумею и вернуться. Многие дрыхнут весь перелет. Но я-то точно знал: если я перестану концентрироваться, пилот нырнет в море-океан, и мы превратимся в субмарину. Нет уж, спать я не буду. Зато живым до дома доберусь.

В Гатвике решил не утруждать ребят из красного коридора: подумаешь, пара фунтов кофе. Кофе, насколько я знал, ввозить не запрещалось. Кроме кофе была у меня только одна бутылка рома, так что пошел через зеленый. «Мм, как пахнет кофе», — говорит легавый. Я типа смутился малость, чтоб им приятное сделать. Кивнули; прошел.

Сел на обычную электричку до Лондона. Скорая стоит столько же, сколько билет до Ямайки. Кому-то, может, оно и надо, чтоб три разные компании пассажиров из Гатвика возили, но только не мне. Я сел на дешевую, вместе со всеми, кто после электрички на «трубе» поедет.

— Это не кофейком ли пахнет? — спрашивает какой-то чувак в пиджачке; он рядом сидел.

— Не знаю, чувак, а ты что, кофе учуял? — говорю ему.

— Мм.

Я прикинул, что привез кофе где-то на полтыщи фунтов. Нормально.

Когда до дому добрался, первым делом сделал себе чаю. Чай у них за границей никуда не годный.

Хорошо снова быть дома. Хорошо вернуться к себе в Уолтемстоу. Все понимают, чего ты говоришь, в любое время дня и ночи тут тебе и пинта пивка, и ганжа, и пирожки ямайские. На Ямайке ганжу нигде, кроме аэропорта, и не продают. А пирожки там все с козлятиной.

Все-таки, скажу я вам, на Ямайке пожарче будет. И колибри там дофига, не то, что в Уолтемстоу, и джунгли. Зато в Уолтемстоу есть Ллойд-Парк, а там утки.

Я был рад, что вернулся, понимаете, о чем я?

В квартире у меня вовсю херачило отопление. Не иначе Шэрон заходила, у других-то ни у кого ключей нет, даже у Норин. Молодчина она, наша Шэрон. В холодильнике молоко, буханка хлеба и масло. Сделал в шесть этажей тост, густо маслом намазал. Выпил четыре чашки взаправдашнего чаю. Пошел спать.