И снились мне семь кружек пива и чипсы с сыром и луком.

Чудный был сон.

А потом мне в ухо впился какой-то жадный до крови москит, и я проснулся.

Проснулся и пошел к тропинке. Ни души. Ни тебе рейнджеров, ни миссионеров — этих, если надо, никогда не дозовешься. Ни-ко-го.

Господи, ну что за кретин. Нашел время дрыхнуть. Делать нечего, пошел обратно к той тропинке — вдруг да найду там миссионеров, милых, славных миссионеров, и пусть себе болтают, сколько влезет. И вот только я вышел из-под деревьев на опушку, как слышу — из рейнджеровской домушки какой-то шум. И не такой, как у миссионеров, а скорее как у легавых. Я от них, а они за мной. Гляжу — вот они. Чиф-супер, торговец тачками, баба-босс из Пробации. Ищут меня.

И уж наверное, не для того, чтобы напомнить, что я забыл вернуть книжку в библиотеку.

— Ты! Беркетт! Стой, где стоишь! — крикнул Армитедж. — Нам надо поговорить.

— Да пошел ты, коппер, со своими шутками.

— Так мы никуда не продвинемся. Сбавь тон, нам надо поговорить. — Они приближались, а я пятился к деревьям и уже был на тропинке. — Ты топчешь чужую делянку, Беркетт, это может плохо для тебя кончиться. Кем ты себя возомнил, что ты здесь делаешь? Это не твоя территория. — Он подошел еще ближе. — Давай поговорим, тогда мы, может быть, сможем во всем разобраться. Ну, что ты на это скажешь?

— Пошел ты на хер, коппер, думаешь, я стану с тобой разговаривать? Так ты приехал сюда поговорить со мной? Кончай трепаться, уж сделай мне такое одолжение.

Я удирал.

А они приближались.

И шли они не с пустыми руками. Они позаимствовали у кого-то мачете. На Ямайке у всех были эти мачете — очень удобно рубить банановые гроздья. Но эти явно собирались их использовать по-другому. Они хотели порубать меня. И я испугался, чуть в штаны не наложил.

Я бросился по этой тропке — вверх, в горы. Я бежал и бежал. Под деревьями было сыро и скользко. Я бежал быстрее них, вот только ноги разъезжались, и я падал, вставал и снова падал. Вставал и улепетывал по тропке все дальше в лес, вот только и там меня не ждало ничего хорошего. Слышал их шаги, как они топают, а потом я снова упал и черт бы их побрал — они были уже здесь.

Я поднялся и побежал, и тут — бог ты мой, как больно, плечо словно треснуло пополам. Я упал, покатился и снова побежал. На этот раз они промахнулись, попали в камень. Оставалось только одно — или мне крышка. На этой тропинке они меня достанут, это точно. Есть только одно спасение — вниз по склону, в джунгли. Выбора не было. Я прыгнул.

Я прыгнул, и они снова в меня не попали, везучий я сукин сын. Я упал на куст. Я нырял и выныривал, разрывался на части и старался только принимать удары на один бок. Я врезался в дерево, потом в бамбуковые заросли, меня хватали за ноги ползучие растения и кусты, и все эти треклятые джунгли. Я слышал, как они шли за мной, они рубили и крушили, размахивали ножами и матерились. У них были мачете, но мне было нечего терять — кроме жизни, если они меня настигнут. Меня еще никто никогда не хотел прикончить, и эта идея мне не нравилась. Я удирал.

Я упал раз двадцать или тридцать, схватился за ветку, а она оказалась с шипами, и я аж взвыл. Ползучее не пойми чего схватило меня за горло, и я хлопнулся на спину. Еще одна ветка ударила меня в морду. Плети чертополоха кололи мне ноги, словно кинжалы. Все тело будто пылало, но это-то как раз была чепуха. Муравьи кусались, когда я на них падал, трава резала мне лодыжки, я на полном ходу влетел в бамбуковые заросли. Выдрался, побежал и снова свалился — и так целую вечность.

Потом вдруг остановился. Все было тихо, за мной никто не гнался. Задыхаясь, я сел на землю; меня трясло, страх все не отпускал.

Пришла пора оценить ущерб.

Рехнуться можно.

Плечо под разодранной рубашкой кровоточило. Я кое-как замотал рану, чтобы туда не попала грязь. Потом осмотрел рану на другой руке — тоже ничего себе, только не такая глубокая, обойдется. Надо бы мне куда-нибудь выйти и поскорее.

И я пошел, теперь уже, правда, поосторожнее, и пришел к ручью. Не иначе, как они молились за меня, эти самые миссионеры. Все ручьи текут сверху вниз — так, по крайней мере, я слышал — иди по течению — не заплутаешь. Вот только на этом ручье забыли поставить указатели. Я-таки заблудился.

Кстати сказать, дела мои были паршиво. Кроме указателей, здесь забыли еще проложить лестницу, так что я катился по склону вместе с этим самым ручьем, скользил и падал, и матерился под его журчание, разбил себе башку о камень и в кровь стер ноги в мокрых кроссовках. Минут двадцать или больше я катился и матерился, падал и разбивался, стонал и выл. И вдруг — подумать только — очутился посреди банановой плантации.

Да еще и кофейные кусты, и апельсиновые деревья. С ума сойти. Они, должно быть, много наобещали боженьке, когда молились за меня, эти самые миссионеры. И тут я рассвирепел, по крайней мере, насколько мог в этом моем раздолбанном состоянии: я тихонько улыбнулся и прошептал: «Ну что, суки, съели?». Я, пожалуй, еще поживу.

В таких местах бывают проторены тропки: надо же им таскать домой то, что выросло. Я нашел одну и побрел по ней. Набрел на маленький сарайчик: в таких фермеры обычно отдыхают и хранят бананы. Я прошел еще немного; тропинка превратилась в дорожку. Скоро показался еще один сарайчик. Только на этот раз он уже походил на маленький домик. Внутри слышались звуки.

Я подошел и постучал в дверь. Из-за домика вышел мужик с лопатой: чего-то он там копал. Он сразу увидал мое плечо и говорит: «Эй, парень, да у тебя кровь». Потом поглядел на грязь да раны, да лохмотья и говорит: «Эй, парень, да тебе, никак, помощь нужна. Пойдем, пойдем-ка в дом».

Потом вышла его миссис сказала: ох, словно бы с удивлением. Потом, помню, мы еще не выпили с ним чай и о погоде двух слов не сказали, а все вокруг вдруг поплыло, и я медленно, медленно так опустился на пол. Вот хреновина, думаю, а поделать-то ничего с собой не могу.

Потом, не успел я как следует отрубиться, меня вдруг осенило, как обухом по башке.

Где-то в закоулках мозга я услышал голос Армитеджа: «Ты! Беркетт! Стой, где стоишь!»

И совсем рядом, в других закоулках, прозвучал тот Голос, который я слышал по телефону в своей квартире. «Беркетт? — сказал он, — Беркетт, у меня для тебя новости». И потом: «Может, тебе стоит навестить свою подружку».

Чиф-суперинтендент Армитедж и был тот самый Голос.

Когда я очнулся, они уже притащили мне стакан воды и одеяло. Хозяйка принялась промывать большую рану и спугнула целый рой мушек, которые уже успели туда заселиться.

— Господь всемогущий, — говорю, а слышно еле-еле, — господи, женщина, спасибо, конечно, только как же больно-то.

— Тебе надо скорее к доктору, — говорит этот чувак, — я уже послал сынка за пикапом.

— Спасибо, мужик. Бо-ольшое спасибо вам обоим. О-о, — я чуть снова не отрубился.

Подъехал пикап, в нем еще чувак и с ним парнишка. Посмотрел на меня и говорит:

— Ух ты. Тебя надо к доктору.

Тут я вспомнил. Говорю им:

— Я знаю одного доктора, — пью воду, которую они мне принесли, а сам трясусь весь, пролил половину. — В Видкомбе — знаете такой?

— Видкомб! — кричит, будто я в Китай предлагаю ехать. — Да это далеко. Миль десять будет.

— Слабо? — говорю. — А за тридцать баксов?

— Спрашиваешь, — говорит. — Я бы и так повез, потому как тебя надо к доктору, но за тридцать баксов дело быстрее пойдет.

— Ну так поехали?

Я попросил хозяина с хозяйкой записать, как их зовут и адрес. Потом осторожненько достал из кармана докторскую визитку. Протягиваю ее водиле этому, Тони его звали. Он говорит:

— У него здесь и номер записан. Хочешь, я позвоню ему из машины?

— Прямо из машины?

— Ну, понятное дело, у меня в машине телефон. Без него на работе никак. Я вот только-только собрался пообедать, и тут они меня позвали. Твой доктор, наверняка, тоже обедает. Хочешь, я ему позвоню?