— Что это?

— Они чуют тебя. Если ты задержишься здесь, они найдут Храм. Ты должна выйти из этого сна. Оборви видение, высокая госпожа. Скорее!

— Да, я сейчас уйду, — говорю я.

Я стараюсь выбраться из видения, но наркотик мешает мне. Я не могу заставить себя уйти.

— Беги! Беги в сферы! — говорит Аша. — Закрой свой ум, изгони образ Храма. Она увидит только то, что видишь ты.

Я отяжелела от наркотика. Так отяжелела… Я не могу подчинить себе собственные мысли. Я с трудом выбираюсь из пещеры. За моей спиной росписи теряют краски, розы снова сворачиваются в бутоны, лозы ускользают в трещины в стенах. Когда я выхожу наружу, небо темнеет. Чаши с благовониями посылают к облакам цветные столбы дыма, как предостережение. Дым рассеивается. Передо мной стоит мисс Мур, рядом с ней — бедняжка Нелл Хокинс, ее жертва.

— Храм. Спасибо, Джемма.

Я открываю глаза. Передо мной проявляется потолок, покрытый сажей от газовых ламп. Занавески задернуты. Я не знаю, который теперь час. Я слышу чей-то шепот.

— Джемма?

— Она открыла глаза. Я видела.

Фелисити и Энн. Они склонились надо мной, сели на край кровати, взяли меня за руки.

— Джемма? Это Энн. Как ты себя чувствуешь? Мы так беспокоились о тебе!

— Нам сказали, — говорит Фелисити, — что у тебя лихорадка, так что, естественно, нас не хотели к тебе пускать, но я настояла. Ты проспала целых три дня.

Три дня? И все равно я чувствую себя ужасно усталой.

— Тебя нашли на Бейкер-стрит. Что ты там делала, рядом с квартирой мисс Мур?

Мисс Мур. Мисс Мур — Цирцея. Она отыскала Храм. Я потерпела поражение. Я потеряла все. Я отворачиваюсь к стене.

Энн продолжает болтать:

— Из-за этой суеты леди Денби до сих пор не имела возможности рассказать миссис Уортингтон обо мне.

— Саймон приезжал каждый день, Джемма! — говорит Фелисити. — Каждый день! Ты должна быть просто счастлива.

— Джемма? — встревоженно окликает меня Энн.

— Мне наплевать.

Я произношу это сухо, тихо.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Фелисити. — Как это — наплевать? Мне казалось, он ужасно тебе нравится! И, похоже, он без ума от тебя. Разве это не радостная новость?

— Я потеряла Храм.

— О чем ты? — спрашивает Энн.

Все это слишком долго объяснять. У меня болит голова. Мне хочется заснуть и никогда больше не просыпаться.

— Мы ошибались насчет мисс Мак-Клити. Мы вообще во всем ошибались. Цирцея — это мисс Мур.

Я не хочу смотреть на подруг. Я просто не могу.

— И я отвела ее в сферы. Теперь она обладает силой. Все кончено. Мне очень жаль.

— И больше никакой магии? — спрашивает Энн.

Я качаю головой. Мне больно от этого движения.

— Но что же будет с Пиппой? — пугается Фелисити, на ее глаза набегают слезы.

Я закрываю глаза.

— Я очень устала.

— Этого не может быть, — шмыгает носом Энн. — Мы больше не попадем в сферы?

Я не могу ответить. Вместо того я проваливаюсь в сон и лишь смутно слышу, как скрипит кровать, когда девушки встают, чтобы уйти. Я лежу, глядя в никуда. Луч света пробивается между занавесками. Значит, сейчас все-таки день. Хотя меня это ни капельки не интересует.

Вечером Том несет меня в гостиную, чтобы я могла посидеть у камина.

— К тебе пришел весьма интересный гость, — говорит он.

Держа меня на руках, он толкает ногой дверь гостиной. Там Саймон вместе со своей матерью. Том устраивает меня на диванчике и укрывает одеялом. Наверное, я выгляжу настоящим пугалом, но меня это ничуть не заботит.

— Я велю миссис Джонс подать чай, — говорит Том, выходя из комнаты.

Хотя он оставил дверь открытой, мы с Саймоном оказываемся как бы наедине.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает Саймон.

Я молчу.

— Вы здорово всех нас напугали. Как вы могли очутиться в том ужасном месте?

Рождественская елка уже начинает сохнуть. Иголки лежат на полу под ней ровным слоем.

— Мы подумали, что вас похитили ради выкупа. Может быть, тот тип, что следил за вами на вокзале Виктория, не был плодом вашего воображения.

Саймон. Он выглядит таким встревоженным. Мне надо бы сказать что-нибудь, что успокоило бы его. Я откашливаюсь. Но не произношу ни единого слова. Волосы у Саймона такого же цвета, как потускневшая монетка.

— У меня есть кое-что для вас, — говорит Саймон, подходя ближе.

Из кармана сюртука он достает брошь. Она украшена множеством жемчужинок и выглядит очень старой и дорогой.

— Она принадлежала первой виконтессе Денби, — говорит Саймон, вертя легкую жемчужную брошь между пальцами. — Ей больше ста лет, и ее носят женщины нашей семьи. Если бы у меня была сестра, брошь перешла бы к ней. Но сестры у меня нет… впрочем, вы это и сами знаете.

Саймон осторожно прикалывает брошь к кружеву моего ночного капота. Я смутно понимаю, что тем самым он дает мне некое обещание. Я понимаю, что одним этим маленьким жестом он изменил все до неузнаваемости.

— Мисс Дойл… Джемма… Вы позволите мне такую дерзость?

Он весьма целомудренно целует меня, совсем не так, как в ночь бала.

Возвращается Том — с миссис Джонс и чаем. Мужчины садятся в сторонке и оживленно беседуют, а я продолжаю смотреть на сосновые иглы, которые сквозняком разносит по полу, загоняет под кушетку… и тяжесть броши вдавливает меня в кровать.

— Я думаю, мы могли бы сегодня поехать в Бетлем, — заявляет Том во время ленча.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Ты слишком долго лежишь в постели. Тебе полезно прогуляться. И я подумал, что, может быть, твой визит как-то повлияет на состояние мисс Хокинс.

Ничто не может повлиять на ее состояние. Часть сознания Нелл навсегда заперта в сферах.

— Пожалуйста, — просит Том.

В конце концов я сдаюсь и еду с Томом. У нас опять новый кучер, Джексон исчез. Не могу сказать, что меня это хоть сколько-нибудь удивило.

— Бабушка говорит, что Энн Брэдшоу не имеет никакого отношения к герцогу Честерфилду, — начинает рассказывать Том, как только мы отправляемся в путь. — И еще она говорит, что мисс Брэдшоу потеряла сознание, когда ей бросили такое обвинение.

Поскольку я ни подтверждаю, ни опровергаю этого, Том продолжает:

— Я не понимаю, как это может быть правдой. Мисс Брэдшоу такая добрая девушка. Она не из тех, кто стал бы обманывать других. И тот факт, что она потеряла сознание, доказывает: у нее слишком хороший характер для того, чтобы даже вообразить себе такую идею.

— Люди не всегда оказываются такими, какими нам хочется их видеть, — бормочу я.

— Не понял?

— Да так, ничего.

Очнись же, Том! Отцы сознательно причиняют боль своим детям. Они могут оказаться слишком слабы, чтобы избавиться от своих недостатков, и их не интересует боль, которую они причиняют. Матери могут уничтожить детей своим пренебрежением. Они могут превратить их в невидимок, отказываясь замечать. Друзья могут вас предать. Люди лгут. Это холодный, жестокий мир. Я не виню Нелл Хокинс за то, что она по собственному выбору скрылась в безумии.

Вестибюль больницы в Бетлеме кажется мне сейчас почти утешающим местечком. Миссис Соммерс сидит у пианино, она отчаянно фальшивит, наигрывая знакомую мелодию. Несколько женщин, занятых шитьем, образовали кружок в углу. Они так поглощены своим делом, словно с каждым стежком приближаются к спасению.

Меня ведут в комнату Нелл. Она растянулась на кровати, ее глаза открыты, но она ничего не видит.

— Привет, Нелл, — говорю я.

В комнате висит тишина.

— Может быть, ты нас оставишь? — обращаюсь я к Тому.

— Что? А, конечно.

Он выходит за дверь.

Я беру Нелл Хокинс за руки. Руки у нее очень маленькие и холодные.

— Мне очень жаль, Нелл, — говорю я, и слова сожаления вырываются у меня, как рыдание. — Мне очень жаль.

Пальцы Нелл внезапно стискивают мои руки. Она борется с чем-то, напрягая остатки сил. Мы с ней едины, и я слышу у себя в голове ее голос.