Глаза у меня повлажнели и стали огромными. Губы налились соком, как зрелые фрукты, я улыбаюсь так, будто мне известно все, что только можно знать, и я не в силах удержать в себе это знание… Меня находит Саймон. Я слышу, как отвечаю согласием на его приглашение потанцевать. Мы присоединяемся к кружащейся толпе. Я лечу. Саймон Миддлтон — самый прекрасный мужчина, каких только я видела в жизни. Мне хочется сказать ему это, но язык отказывается произносить слова. Перед моими затуманенными глазами весь бальный зал превращается в священное кружение дервишей, их белые развевающиеся одежды летят, как первый снег, и высокие пурпурные шапки бросают вызов силе притяжения, чудом держась на головах… Но я понимаю, что не могу ничего такого видеть.

Я с усилием закрываю глаза, чтобы прояснить зрение, и когда открываю их вновь, я вижу леди и джентльменов, осторожно соединивших руки в вальсе. Леди обмениваются едва заметными взглядами и кивками, прекрасно понимая друг друга: «Девица Третфорд и сын Робертсов — весьма подходящая пара, вы согласны?» И соединяются судьбы, определяется будущее, и трехтактная мелодия звучит под сияющими люстрами, рождая иллюзии, отраженные в бриллиантах, и холодная красота купается в свете…

Танец заканчивается, Саймон провожает меня на место. У меня кружится голова, я слегка покачиваюсь. Моя рука пытается нащупать какую-нибудь опору — и находит широкую грудь Саймона. Пальцы сжимаются на лепестках белой розы на его лацкане.

— Осторожнее… Мисс Дойл, как вы себя чувствуете?

Я улыбаюсь. «О, все прекрасно. Я, правда, не могу говорить и не ощущаю собственного тела, но в остальном все замечательно… пожалуйста, оставьте меня». Я улыбаюсь. Лепестки летят вниз, медленно кружа, мягко опускаются на пол в собственном спиральном танце. Перчатка испачкана густым соком розы. Я, похоже, не в состоянии даже понять, как он туда попал и что теперь с этим делать. От этого мне становится невыносимо смешно, и я вдруг замечаю, что смеюсь.

— Осторожнее… — повторяет Саймон, с силой сжимая мое запястье.

Боль заставляет меня опомниться. Саймон ведет меня мимо огромного папоротника в горшке, за расписную ширму у двери. Сквозь щели в ширме я вижу мельтешение бального зала. Мы скрыты от посторонних глаз, но нас могут обнаружить в любую секунду. Мне бы следовало встревожиться, но я спокойна. Мне на все наплевать.

— Джемма… — тихо говорит Саймон.

Его губы касаются моей шеи за ухом. Они движутся к ямочке на горле, оставляя за собой влажный след. Голова у меня становится горячей и тяжелой. Во мне все как будто распухает, зреет… Бал продолжает кружиться в танце света и красок, но звуки шумного приема становятся глуше, уплывают вдаль. Внутри меня звучит только голос Саймона.

— Джемма, Джемма, ты истинный эликсир жизни…

Он прижимается ко мне. Я не знаю, действие ли это абсента или чего-то другого, глубинного, чего-то такого, что я не в силах определить и описать, но я словно ухожу в себя, в собственные ощущения и не хочу останавливаться.

— Идем со мной, — шепчет он.

Его голос отдается эхом в моей голове. Саймон берет меня за руку и ведет вперед, как будто мы собираемся танцевать. Но он выводит меня из бального зала, вверх по лестнице, подальше от толпы гостей. И мы приходим в маленькую комнатку на чердаке, спальню какой-то горничной, видимо. Здесь почти темно, горит всего одна свеча. Я словно полностью лишилась воли. Я опускаюсь на кровать, восхищаясь тем, как выглядят мои руки в свете свечи, смотрю на них так, будто они мне не принадлежат. Саймон видит, что я уставилась на собственные руки. И начинает расстегивать мои перчатки. И целует тонкие голубые вены, показавшиеся на свет.

Я хочу сказать ему, чтобы он прекратил. Туман абсента слегка развеялся. Я наедине с Саймоном. Он целует мое обнаженное запястье. Нам не следует здесь находиться. Не следует.

— Я… я хочу вернуться.

— Тсс, Джемма…

Он снимает с меня перчатку. Открывшаяся кожа руки рождает странное ощущение.

— Ты нравишься моей матери. Мы могли бы стать отличной парой, ты так не думаешь?

Думать? Я не могу думать. Саймон начинает снимать вторую перчатку. Все мое тело выгибается, напрягается. Ох, боже, это действительно происходит… действительно происходит! Поверх плеча Саймона я вижу, как комната начинает мерцать, мое тело застывает… близится видение, которое я не в силах остановить. Последнее, что я слышу, — это встревоженный голос Саймона: «Джемма, Джемма!» — и лечу, лечу вниз, все в ту же черную дыру.

Три девушки в белом. Они висят в воздухе за спиной Саймона. «Мы нашли его. Мы нашли Храм. Смотри и увидь…»

Я стремительно мчусь за ними через сферы, к вершине какого-то холма. Я слышу чьи-то крики. Быстро, мы движемся очень быстро. Холм исчезает, я вижу самый величественный и прекрасный собор, какой только можно вообразить. Он мерцает, словно мираж. Храм.

— Скорее… — шепчут девушки. — Пока они не нашли его…

Позади них собираются темные облака. Ветер развевает волосы девушек, бросая пряди на бледные изможденные лица. Что-то приближается. Что-то надвигается из-за их спин. Оно поднимается, вздымаясь над ними, как темная птица феникс. Огромная черная крылатая тварь. Девушки не оглядываются, они ее не видят. Но я вижу. Тварь распахивает крылья, они заполняют собой все небо, и становится видно само существо, похожее на мешанину полных ужаса, вопящих лиц…

И тогда я тоже кричу.

— Джемма! Джемма! — Это голос Саймона, я его слышу, он возвращает меня обратно. Его ладонь прижата к моему рту, она заглушает крик. — Джемма, простите, я виноват. Я не хотел ничего дурного.

Он торопливо подает мне перчатки. Мне требуется время, чтобы окончательно вернуться в полутемную комнату, чтобы осознать, что Саймон целовал мои обнаженные плечи и решил, что я закричала из-за этого. У меня все еще легкий туман в голове от спиртного, но теперь я чувствую себя так, словно вот-вот заболею. Меня рвет в умывальный таз горничной. Саймон спешит подать мне полотенце.

Я подавлена, у меня болит голова. И еще я дрожу с головы до ног и от видения, и от того, что произошло между мной и Саймоном.

— Может, прислать кого-нибудь из прислуги? — спрашивает Саймон.

Он стоит у двери и даже не пытается подойти ближе.

Я качаю головой:

— Нет, спасибо. Я хочу вернуться в зал.

— Да, сейчас вернемся, — говорит Саймон, испуганный и в то же время испытывающий облегчение.

Мне хочется объяснить ему все, но как я могу это сделать? И мы молча спускаемся по лестнице. На первом этаже он меня оставляет. Звонит колокольчик, приглашая к ужину, и я сливаюсь с толпой дам.

Ужин тянется очень долго, и постепенно, перекусив, я становлюсь сама собой. Саймон к ужину не явился, а я, по мере того как проясняется у меня в голове, все больше и больше смущаюсь. Я вела себя крайне глупо, решив выпить абсента, позволив Саймону увести меня невесть куда. И еще это ужасающее видение! Но я все-таки увидела Храм. Я видела его! Он был совсем близко. Конечно, это не окончательно меня утешило, но все же это приятно, и я намеревалась стойко держаться за это воспоминание.

Мистер Уортингтон предлагает гостям выпить за Рождество. Всем представляют Энн, просят ее спеть. Она поет, и все ей аплодируют, причем Том — громче всех, он еще и кричит: «Браво!» Гувернантка приводит сонную Полли, крепко сжимающую в руках куклу.

Адмирал Уортингтон подзывает к себе девочку.

— Сядь ко мне на колени, детка. Я ведь твой старый добрый дядюшка, правда?

Полли карабкается к нему на колени и застенчиво улыбается. Фелисити наблюдает за ними с кривой мрачной усмешкой. Я поверить не могу, что Фелисити может вести себя настолько по-детски и ревновать к ребенку. Что с ней происходит?

— И что? — говорит мистер Уортингтон. — Это вся награда твоему дядюшке? Поблагодари-ка меня по-настоящему, поцелуй меня!

Ребенок ежится, взгляд девочки обегает гостей. Но на нее все смотрят с одним и тем же выражением: «Давай-давай, поцелуй его!» Полли сдается и целует адмирала Уортингтона в ухоженную щеку. По комнате плывет одобрительный гул голосов: «Ах, как это мило!», «Как они дивно выглядят вместе!», «Видите, лорд Уортингтон, ребенок любит вас, как родного отца», «Какой он добрый человек!»…