— Да, кирпичи! Швыряла их с крыш на головы ничего не подозревающих прохожих. Ты хоть раз видела, как это выглядит?

Разумеется, Луиза отрицательно мотала головой.

Но железнодорожные пути, когда-то тянувшиеся вдоль авеню Смерти, сняли, и теперь она называется просто Одиннадцатой авеню. Бойни по большей части исчезли вместе с запахом крови. Самые ветхие здания в квартале давно снесли, расселив прежних обитателей, ирландцев и немцев, по другим районам. После того как убрали линию надземки, впустив на улицы дневной свет, Адова Кухня, в представлении Луизы, стала вполне приятным местом для ребенка, особенно в сравнении с Адовой Кухней, в которой все еще жил Уолтер. Его Адову Кухню населяли призраки убийц, отбросов и Фредди.

На работу Луиза отправляется через Пятнадцатую улицу, откуда можно подземкой доехать до Восьмой авеню. Чаще всего она ходит на работу пешком. Не так уж далеко, всего двадцать с чем-то кварталов. Но Луиза все еще трепещет перед чудом подземной дороги, поэтому в особенно морозные или непогожие дни она позволяет себе роскошь заплатить пятицентовик и доехать до отеля поездом.

Подходя к станции, она еще наверху ловит запах подземки. Пахнет камнем и пылью. Она ускоряет шаг, заслышав приближение поезда. Он гонит вверх по лестнице теплый воздух, и дыхание туннеля обдает холодную мостовую. Пока Луиза платит за проезд, поезд отходит от платформы. Луиза слышит, как другой пассажир, опоздавший совсем чуть-чуть, протяжно со стоном вздыхает, будто вампир из кино, попавший под первый луч солнца. Когда Луиза выходит на платформу, этот мужчина бормочет себе под нос одно слово: «Чертовпоезд, чертовпоезд, чертовпоезд».

Сводчатый потолок станции выложен миллионами плиток цвета слоновой кости. Отражаясь от них, все звуки становятся холодными, словно они не под Манхэттеном, а в каменных недрах горы, и шум поезда эхом отдается в извилистых скальных тоннелях.

— Чертовпоезд, чертовпоезд, чертовпоезд…

Это звучит беззлобно, почти как молитва.

Движущийся вдали поезд гонит сквозь подземелье непрерывную волну воздуха и приглушенный гул. Луиза старается не обращать внимания на незнакомого пассажира, подозревая, что тот малость не в себе. Она садится так, чтобы не встречаться с ним глазами, и вынимает из сумочки ужасную книжку — «На юте» Ванды Лафонтен. Этот дамский роман кто-то забыл в отеле, и Луиза прибрала его, не сообразив сразу, какой он глупый. Она чувствует на себе взгляд незнакомца и начинает медленно читать, шепотом проговаривая каждое слово. Сосредоточиться на книжке не удается, зато она рада скрыться на ее страницах от чужих глаз. Она снова и снова перечитывает одну и ту же фразу: «Ах! Ой! — вскрикнула пышнотелая девка капитана». Сидящий рядом с ней опоздавший пассажир уставился на ее профиль. Она чувствует его взгляд левой щекой и подбородком.

«Ох, — думает она. — Ох! Может он и сумасшедший, но зато очень хорош собой».

Мужчина примерно одних лет с Луизой. Он отрастил длинные волосы, как у английского поэта. Руки у него большие и грубые. Ногти обкусаны до красных подушечек пальцев и окаймлены черной полосой грязи. Он широкоплечий, а воротник пальто с одной стороны поднят, с другой — небрежно отогнут назад. Он поправляет на переносице очки.

— Луиза Дьюэлл, — говорит он и улыбается. — Привет. Как поживает Мадлен?

— Что? — вырывается у нее. Она впервые видит этого человека.

— Голубка Мадлен. Ты меня не помнишь?

— Нет, извините, не помню.

— Я — Артур Воган. Мы вместе учились в начальной школе. Понимаю, это было давно…

Луиза помнит весь свой класс в начальной школе, но этого мужчину не припоминает. А она бы запомнила такого.

— Вы уверены? — спрашивает она.

— Ты училась в начальной школе Элиаса Хоу на Сорок пятой улице. Твою классную звали мисс Нотт. Так?

— Да, все правильно.

Почему-то от слов этого мужчины Луиза краснеет. Щеки горят. Луиза не привыкла краснеть. У нее солидный опыт в отношениях с противоположным полом, и хотя она не сказала бы, что когда-нибудь была влюблена, но это только потому, что она не хотела влюбляться. Мужчины ее не увлекают; зато ей нравится увлекать их. Она считает себя вполне современной девушкой. Однажды она изумила ухажера, отправившись домой одна, пешком, в десять вечера. Недотрог она не выносит.

— А я никогда не забуду. Тот день, когда ты принесла в класс голубку в плетеной клетке. Для «Покажи и расскажи», — говорит незнакомец на платформе.

— Верно…

Луиза вспоминает, как предупрежденная заранее мисс Нотт кивнула ей, и Луиза взяла стоявшую у задней стены закрытую корзину и поднесла к учительскому столу. Луиза была сама не своя от страха. Она почесала в затылке, прикусила губу. Страшно было стоять перед залом, наполненным не слишком дружелюбными четвероклассниками. Она вспотела и задрожала.

— Начинай, — помогла ей мисс Нотт, и Луиза наконец, с трудом проглотив слюну, сняла с клетки потертую замшу.

Внутри сидела сильная, красивая птица. Оперение отливало радугой, как драгоценный камень.

Кое-кто из ребят зафыркал, потому что голуби в Нью-Йорке так же привычны, как пыль. Луиза открыла дверцу, и птица выпрыгнула на ее подставленный указательный палец. Луиза повернулась с ней к залу.

— Леди и джентльмены, — обратилась она к четвертым классам, как научил ее Уолтер. — Хорошенько рассмотрите эту птицу.

Она постояла, подняв голубку на пальце. Птица была почти вся темно-лиловая, только шейка и лапки необыкновенного нежного темно-розового цвета. Оранжевые глаза окружали тонкие белые колечки. Птичьи глаза смотрели не мигая. Птица взволнованно приседала, вертелась и вытягивала шею, как крошечный ирландец-боксер в драке.

— Леди и джентльмены, — повторила Луиза, хотя перед ней были всего только мальчики и девочки, — пожалуйста, запомните, как выглядит эта птица.

И она повернулась к окну за учительским столом. Сдвинув деревянную защелку, она одной рукой открыла раму, вытянув другую в сторону. Голубь взлетел просто и величественно, как это умеют птицы, а Луиза вернулась забрать клетку. Класс немножко похлопал ей, хотя смысл выступления остался для них загадочным, как радужная шейка голубя.

Он оставался тайной до следующего дня, когда Луиза снова принесла клетку, и в условленный момент мисс Нотт снова кивнула ей, и Луиза, встав перед классом, уже не волнуясь, а с уверенностью опытного фокусника сдернула с клетки замшу. Внутри была та самая птица, которую выпустила накануне Луиза. Она стала объяснять одноклассникам:

— Видите ли, Мадлен — почтовый голубь…

— Как поживает Мадлен? — спрашивал Артур Воган.

— Мадлен умерла, — ответила она.

— О! Извини. — Артур теребит пальцами нижнюю губу. — Хм-м, — произносит он и замолкает.

Луиза ждет. Он еще немножко теребит губу и устремляет взгляд на потолок зала.

— Я все хотел тебя спросить, — наконец заговаривает он, но произносит слова так тихо, что Луизе приходится нагнуться поближе. — С того самого дня я все думал — как голуби находят дорогу домой?

Луиза, покраснев, качает головой. Она понятия не имеет, как голуби находят дорогу домой.

Тоннель наполняется шумом. К платформе подтягивается поезд. Артур и Луиза смотрят, как он останавливается перед ними. Двери шипят, открываясь, и Артур с улыбкой поворачивается к Луизе, предлагая ей войти первой. Она шагает в вагон, с неловкостью ощущая спутника за спиной. Он, будто большой магнит, притягивает к себе ее сердце, легкие, живот.

Поезд трогается рывком. Артур, найдя место для двоих, склоняется к ней, его губы не больше чем в трех дюймах от ее уха.

— Ну, так как же это они? — шепчет он так тихо, что Луиза улыбается.

— Кто? — переспрашивает она, чтобы еще раз почувствовать рядом его губы, его дыхание.

— Голуби. Откуда они знают дорогу домой?

— Я не имею, — выговаривает она как можно медленнее, — ни малейшего представления, Артур.

«Сорок вторая улица! Пересадка с линии „Би-эм-ти на Ай-эр-ти“».