Больше никаких проблем в тот день не было. Я наслаждалась своей свободой и ощущением здоровья в теле.

Ночью мы с Шурой занимались любовью. Секс успокоил нас обоих. Я не стала добиваться оргазма, потому что слишком устала. Я уверила Шуру в том, что его наслаждение доставило мне удовольствие, в котором я нуждалась, и поблагодарила его. Я не видела смысла в том, чтобы рассказывать ему, что мои гениталии по-прежнему ничего не чувствуют. Я убедила себя, что ощутила слабый ответ на ласки, что означало начало восстановления, и успокоилась на этом.

Меня разбудил солнечный свет, льющийся сквозь шторы, которые совершенно не подходили для затемнения комнаты. Поэтому первое, что пришло мне в голову, была мысль о том, что, видит Бог, я должна заменить их портьерами и чем скорее, тем лучше. Я села на кровати и нашарила большим пальцем левой ноги выключатель одеяла с подогревом. Надев халат, я вспомнила, что мне снилось что-то счастливое и веселое, хотя я и не могла вспомнить, что конкретно.

Я уже дошла до двери, как тут меня осенило, что вчерашнее почти нормальное состояние исчезло и в действительности я вернулась на уровень плюс два.

Вчера мне просто дали выходной. Двадцатичетырехчасовой отдых. Чего я там просила - передышки? Именно это я и получила. Дерьмо - ДЕРЬМО!

Я оделась, почистила зубы и умылась горячей водой. С расческой в руке я повернулась к зеркалу и увидела в нем отражение женщины с густыми волнистыми волосами и понурым от обиды лицом.

Я решила не жаловаться Шуре хотя бы какое-то время. Разрезая на половинки грейпфрут на завтрак, я посмотрела на Шуру. Он сидел, отпивая кофе и читая газету. Внезапно я осознала, что открыта его сознанию и чувствам. Я очень отчетливо уловила интенсивную умственную деятельность (он всегда читал газету быстро, полностью сосредоточившись) и скрытый под ней поток чего-то такого, что я не смогла определить сразу. Мне потребовалась минута, чтобы понять, что это был спокойный, ровный поток раздражения.

Я подумала, с чего бы это Шуре раздражаться, но потом поняла, что это его обычное состояние по утрам; я просто впервые осознала это.

Я поставила тарелку с грейпфрутом на стол и, подождав, пока мы не закончим есть, осторожно заметила: «Между прочим, похоже, что сегодня утром во мне проснулись какие-то телепатические способности. Если я скажу тебе, что я уловила, ты мне скажешь, так это или нет?»

- Конечно! Давай-ка послушаем, - ответил Шура.

После того, как я поделилась с ним своими наблюдениями, подумав секунду, он сказал: «Да, очень похоже на то, что имеет место, когда я читаю газету, - сосредоточенное мышление и скрытое под ним хроническое раздражение. Должен сказать, что ты попала в точку!»

- А на что ты постоянно раздражаешься? - спросила я.

Шура опять помолчал для начала, а потом сказал: «Главным образом, на себя самого. На все, что я хочу сделать и не делаю». пожав плечами, он добавил: «Обычное дело, ты же понимаешь».

Я улыбнулась, думая о том, что, находясь в обычном состоянии, не добилась бы таких успехов.

На Шурином лице было написано ожидание объяснений.

Я сказала лишь следующее: «Кажется, я вернулась обратно туда, где была. Думаю, вчера был просто небольшой перерыв. Сейчас я начинаю чувствовать себя так, будто у меня уже большой стаж по нахождению в том месте».

Сегодня хотя бы слезы не лились, к моему облегчению. Я также заметила, что охватившее меня после утреннего подъема чувство предательства исчезло, а вместо него появилось сдержанное чувство юмора.

В четверг Шура тоже преподавал в университете, и, кроме того, сегодня у него был вечер в «Клубе Филинов». Он играл на альте в клубном оркестре, и я одобряла этот еженедельный ритуал хотя бы по той причине, что он поддерживал Шурины навыки игры на музыкальном инструменте. К моему сожалению, за долгие годы он постепенно перестал играть на пианино, потому что, как ответил он мне, когда я спросила его об этом, нужно было столько всего другого делать. Зато, пока он оставался членом «Клуба Филинов», его способностям к игре на альте ничего не угрожало.

Когда Шура должен был уходить, он спросил меня: «С тобой все будет в порядке? Или будет лучше, если я пропущу вечер в клубе и приеду домой после работы?»

Я повторила, что уже привыкла к этому состоянию и что он получит удовольствие от посещения клуба. Мы сошлись на том, что он позвонит мне после занятий - до того, как поедет в Сан-Франциско, чтобы удостовериться, что мне не требуется его помощь.

После того, как Шура ушел с папкой бумаг для занятий в одной руке и с футляром, где лежал его альт, в другой, я налила себе новую чашку кофе и уселась на диване, прихватив с собой сигареты.

Зазвонил телефон. Это была Рут. Я сказала ей, что страдаю от жуткого насморка и попросила простить меня за то, что не смогу поговорить с ней сегодня. Я пообещала, что вскоре перезвоню ей, может быть, даже завтра, когда самая острая боль пройдет. Рут немедленно преисполнилась сострадания ко мне; я чувствовала ее тревогу и сочувствие через телефонные провода и знала, что они были абсолютно искренни и свойственны личности Рут. Я положила трубку, переполненная любовью к этой женщине и благодарностью за ее способность принимать меня даже тогда, когда порой она находила меня не совсем понятной.

Потоки мыслей вновь вернулись ко мне, но теперь мне стало легче отслеживать их, чем раньше; казалось, их течение немного замедлилось.

Кто-то сказал, что функция - или одна из главных функций -сознания заключается в том, чтобы подавлять все, что происходит в подсознании, ставить этому барьер; вот почему мы называем сознание фильтром, который не дает мне испытывать то, что я испытываю на подсознательном уровне, - захлестывающий поток активной деятельности в разуме и душе. Трудно жить обычной жизнью, когда все это вторгается в сознание.

Я подумала, смогу ли доехать на своей машине до Беркли.

Я позвонила Адаму и, когда он сказал, что свободен после полудня, сказала ему: «Я собираюсь попробовать добраться до твоего дома. Если я почувствую себя неуверенно на дороге, я вернусь сюда и позвоню тебе».

- Будь осторожна, - посоветовал он.

Пока я медленно ехала по Бородин-роуд, направляясь к автостраде, я внимательно смотрела по сторонам, выискивая глазами все, что могло помешать или подвергнуть опасности мой маленький «Фольксваген». Я переключала передачи, нажимала на сцепление или на тормоза автоматически; видимо, навыки управления автомобилем остались не затронуты психическим процессом. Но мой разум по-прежнему был переполнен мыслями, а перемена обстановки еще больше усилила наблюдения и образы, которые проносились у меня в голове с невиданной скоростью.

Проехав полдороги, я увидела на холме ряды ульев, стоявших под фруктовыми деревьями наших соседей, и обнаружила, что размышляю о древнем, мифическом отношении пчел к архетипу Богини-Земли. Я видела фигуры мужчин и женщин, живших тысячи лет назад. Они договаривались с пчелами - и, таким образом, с Богиней, - строя ульи для пчелиного роя, передвигая их при необходимости, чтобы пчелы комфортно чувствовали себя при смене сезонов. А взамен они получали золотое сокровище, в названии которого отражалась сладость.

Потом в моем воображении появилось открытое пространство между деревянными перекладинами под полом в нашей столовой, где рождались и иногда умирали целые поколения любимых мною опоссумов. Я увидела маленькие подвальные помещения - первый, второй и третий подвалы. Это была территория наших двух независимых кошек, которую они охраняли от посягательства любопытных енотов. Мой взгляд переместился на полые деревянные опоры, выходившие наружу из первого подвала. Год за годом сюда возвращался пчелиный рой, устраиваясь здесь жить. Пчелы строили свои ульи внутри опор. После нескольких тщетных попыток с привлечением друзей и использованием защитной одежды и дыма, сопровождавшихся громким нервным смехом, мы отказались от мысли раз и навсегда прогнать пчел. Я помню, как однажды наши пчелы поднялись в воздух всем роем. Пчелиное облако поднялось над крышей, и я пропела единственную ноту, которую они жужжали, и бросилась в дом, чтобы проиграть ее на пианино. Это была нота «ля». Так что пчелы роятся, издавая ноту «ля», сообщила я Шуре той ночью. По крайней мере, поправилась я, наши пчелы.