Арiадна

(зажала въ обeихъ рукахъ по цвeтку). — Вынь, Сергeй.

Игумновъ.

 — Паче и паче Арiадна бeснуется… (Вынимаетъ оба). Ну, хорошо? (Она молчитъ. Онъ отходитъ). Да, передай женe, что я дня три не вернусь. (Уходитъ.)

Арiадна.

 — Не захотeлъ гадать. (Луна нeсколько поднялась. Ея лучъ играетъ въ струe, бeгущей изъ античной маски). Въ холодной струe блеститъ луна. Я чувствую смерть. Спокойное, великое ничто.

Полежаевъ.

 — Но тогда ты — не одна.

Арiадна.

 — Ахъ, не одна?

Полежаевъ.

 — Смерть тогда не для тебя одной.

Арiадна

(холодно). — Этого я не знаю.

Полежаевъ.

 — Посмотримъ. 

ДѢЙСТВIЕ ТРЕТЬЕ

Кабинетъ Полежаева — большая комната, съ дверью на балконъ. Довольно много книгъ. Письменный столъ посреди. На немъ бронзовый бюстъ Данте. По стeнамъ фотографiи: прямо предъ зрителемъ средина фрески Рафаэля «Аѳинская школа». Позднiй вечеръ. День рожденія Аріадны. Въ домe гости. Дверь на балконъ отворена. На столe небольшая лампа подъ зеленымъ шелковымъ абажуромъ. У пiанино

Лапинская

(аккомпанируя себe, напeваетъ):

Какъ невозвра-атная струя

Блеститъ, бeжитъ и исчеза-етъ,

Такъ жизнь и юность убeга-етъ…

Входятъ Генералъ и Полежаевъ.

Генералъ.

 — А-а, мы, кажется, мeшаемъ.

Лапинская

(прерывая музыку). — Ничего, п’жжалуйста. Если секреты, я уйду.

Полежаевъ.

 — Какiе секреты.

Лапинская

(продолжая наигрывать):

Въ га-аремe такъ исчезну я-а!

Генералъ.

 — Стихи, полагаю, Пушкина. Но мотивъ-съ?

Лапинская.

 — «Такъ жизнь и ю-ность убeгаетъ»… Мотивъ — это просто я запомнила, разъ въ Москвe поэтъ стихи свои читалъ… да онъ ихъ не читалъ, а такъ, знаете, пeлъ и раскачивался. (Встаетъ и изображаетъ, какъ раскачивался). Многiе смeялись, а мнe понравилось. Очень, по-моему, пронзительно.

Генералъ.

 — Я и говорю: для настоящей русской дeвушки непремeнно надо меланхолическое, изволите ли видeть, пронзающее. Об-бязательно!

Лапинская.

 — Что-жъ, тогда я пупсика изображу (Играетъ)

Генералъ.

 — Э-э, я противъ крайностей. Est modus in rebus. А-ха-ха… Золотое правило мeры. Я западникъ. Сторонникъ западной культуры.

Полежаевъ

(подаетъ ему книжку). — Вотъ вамъ Западъ. Книга, напечатанная въ Луккe, въ 1788 г. (Со вздохомъ). Да, это я, конечно, тоже люблю.

Генералъ

(разсматриваетъ). — Гольдони, мило. (Лапинская встаетъ и подходитъ.) А-а, какъ тогда издавали-съ.

Лапинская.

 — Переплетъ больно хорошъ.

Генералъ.

 — Позвольте. Къ печати разрeшилъ «докторъ священной теологiи, Франческо Франчески». А-ха-ха-ха! Да, но я, собственно, не о томъ… а больше о нашей отечественной культурe. Истерiя-съ! Нервозность. Вотъ основа души.

Лапинская

(отходитъ, садится на диванъ съ ногами). — Сейчасъ генералъ насъ и прохватитъ. (Вздохнувъ). Что называется, съ перцемъ. По-военному.

Генералъ.

 — Прохватывать незачeмъ-съ. Я самъ, знаете ли, поклонникъ женщинъ, особенно русскихъ… а-ха-ха… но посудите сами: Арiадна Николаевна, милeйшая, эксцентричная наша хозяйка и нынe именниница…

Лапинская.

 — Рожденница.

Генералъ.

 — Виноватъ! Изящнeйшая рожденница… и тeмъ не менeе… я очень извиняюсь передъ Леонидомъ Александрычемъ, но вeдь это фактъ, что тогда, во время пресловутаго катанья на автомобилe, и она, и мой Алексeй были на волоскe… такъ сказать, отъ весьма непрiятныхъ послeдствiй.

Лапинская.

 — Да ужъ прямо говорите: чуть не расквасились.

Генералъ. 

— Это называется — быка за рога. Очень мило, романтично, игра съ опасностью, но согласитесь…

Лапинская.

 — Арiадна возненавидeла вашего пасынка. Говоритъ, что онъ — трусъ.

Генералъ.

 — И снова ‑ чисто русскiй взглядъ на храбрость. Человeкъ не желаетъ свертывать себe шеи ни съ того ни съ сего — и онъ трусъ. А между тeмъ…

Въ двери съ балкона показывается гость, сосeднiй помeщикъ.

Перелeшинъ

(въ бeломъ жилетe, невысокiй, полный. Видимо, выпилъ. Лицо красное, усы нeсколько взбиты). — Кабинетъ! Это хозяинъ, генералъ, барышня… забылъ, какъ звать, но представленъ. (Неожиданно низко кланяется Лапинской.) Еще разъ! На всякiй случай. (Полежаеву.) Въ поискахъ за содовой. Тамъ, это, знаете, бенедиктинчики, мараскинчики… Ну, и Арiадна Николаевна старается — гостепрiимная хозяюшка у васъ, вполнe такая привeтливая. Да. Сейчасъ и всe сюда идутъ, просятъ Анну Гавриловну спeть… а-а… съ гитарой, цыганщину всякую.

Полежаевъ

(указывая на дверь). — Пожалуйста въ столовую. Вамъ дадутъ.

Перелeшинъ.

 — Па-акорнeйше благодарю! Па-акорнeйше. (Идетъ къ двери, про себя вполголоса.) Тамъ, это, мараскинчики, бенедиктинчики…

Генералъ.

 — Вотъ вамъ и россiйская фигура-съ. Потомъ впадетъ въ умиленiе, будетъ каяться во грeхахъ… и попроситъ взаймы.

Полежаевъ.

 — Россiйская. Что касается грeховъ, то каяться въ нихъ… разумeется, не въ пьяномъ видe, можетъ быть, и не такъ ужъ плохо.

Изъ той же двери, что и Перелeшинъ, входятъ съ балкона Арiадна, полуобнявъ высокую, сухощавую Анну Гавриловну, въ рукахъ у той гитара; Саламатинъ, Игумновъ, Машинъ.

Анна Гавриловна

(Полежаеву.) — Меня пeть просятъ. Да ужъ какой мой голосъ.

Арiадна.

 — Знаю, какой. Сюда, на диванъ. (Звонитъ.) Дадутъ намъ кофе, вина.

Анна Гавриловна.

 — Всетаки стeсняюсь. Да, можетъ, и не въ этой комнатe… (Осматривается.) Тутъ кабинетъ. Все книги.

Арiадна.

 — Нынче мое рожденье. Что хочу, то и дeлаю.

Полежаевъ

(Аннe Гавриловнe.) — Нeтъ, пожалуйста. Я очень радъ.

Арiадна.

 — Вы видите, онъ радъ. Онъ всегда отъ чего-нибудь въ восторгe.

Полежаевъ.

 — Я, дeйствительно, радъ, что будутъ пeть… но сказать, чтобы я всегда… (Пожимаетъ плечами).

Арiадна.

 — Виновата!

Всe садятся на огромный диванъ, гдe Лапинская устроилась съ ногами.

Въ центрe Анна Гавриловна.

Игумновъ.

 — Стоп-пъ! (Дeлаетъ руками рупоръ, кричитъ.) Арiадна, заднiй ходъ!

Арiадна.

 — Обидeла поэтическую натуру! Par-rdon. (Вносятъ кофе, вино. Арiадна наливаетъ себe.) Я, генералъ, кажется, васъ шокировала тогда… ну, собою, всeмъ своимъ видомъ и дурнымъ поведенiемъ. Пожалуй, и сейчасъ шокирую. Извините. Но, все равно, выпью.

Генералъ.

 — А-а, кромe удовольствiя ничего мнe не доставляли.

Лапинская

(Машину.) — Дяденька, Иванъ Иванычъ, сядьте ко мнe поближе.

Машинъ

(беретъ стулъ, придвигаетъ его къ краю дивана). — А вы что же нынче… не тово, не щебечете?

Лапинская.

 — Это птицы щебечутъ, а ужъ мы просто разговариваемъ.

Машинъ.

 — Я понимаю, да вeдь такъ… какъ вы барышня… и выразился.

Лапинская.

 — Голубчикъ, Иванъ Иванычъ. По-старинному, съ изяществомъ!

Саламатинъ.

 — Вниманiе, господа.

Анна Гавриловна, аккомпанируя себe на гитарe, начинаетъ цыганскiй романсъ. У нея голосъ небольшой, низкiй, но прiятный. Въ срединe романса прiотворяется дверь изъ залы. Тамъ стоитъ Перелeшинъ, слегка дирижируетъ. Онъ очень увлеченъ, и вполнe серьезенъ. По окончанiи — аплодисменты.

Перелeшинъ

(тоже аплодируя). — Ручку! (Подходитъ). Старый цыганъ Илья привeтствуетъ. (Цeлуетъ руку Аннe Гавриловнe). Эхъ, Москва, голубушка, Яръ, Стрeльна. Что деньжищъ! ахъ, что деньжищъ!

Анна Гавриловна.

 — Вы вeдь сами поете?

Перелeшинъ.

 — Масло, молочишко изъ имeнiя — все тамъ осталось… Векселишки, то-се… А теперь не пою. Былъ голосъ, но до свиданiя. Меццо-сопрано пропит-то… Тамъ мараскинчики, бенедиктинчики…

Арiадна

(Аннe Гавриловнe.) — Еще спойте!

Перелeшинъ.

 — Вотъ, напримeръ: «Мой костеръ въ туманe свeтитъ».

Арiадна.

 — Гадость!

Перелeшинъ.

 — Не нравится? Виноватъ. (Наливаетъ себe ликеру.) Своихъ ошибокъ не скрываю. (Пьетъ.) И не стыжусь. Виноватъ.