Анна Гавриловна.

 — Я спою романсъ. (Задумчиво.) Давно, когда еще я моложе была, меня научилъ, т. е. при мнe пeлъ, одинъ мой знакомый. Тоже помeщикъ.

Беретъ гитару и начинаетъ. Перелeшинъ опять слегка дирижируетъ. Въ комнатe очень тихо. Романсъ кончается словами: «Когда-бъ я смeлъ, когда бы могъ я умереть у милыхъ ногъ». Окончивъ, Анна Гавриловна быстро встаетъ и выпиваетъ рюмку коньяку.

Никто не аплодируетъ.

Генералъ.

 — Очень мило, хотя и… раздирательно. (Слегка похлопываетъ въ ладоши.)

Анна Гавриловна.

 — Сказать правду, меня эта вещь волнуетъ.

Лапинская

(Машину.) — Дяденька, отчего такъ жалостно?

Машинъ.

 — А… да… вы, какъ барышня.

Лапинская.

 — Цыганщина проклятая! (Ударяетъ кулакомъ по ручкe дивана.) Возьму, и зареву сейчасъ. На весь домъ.

Игумновъ.

 — А! Вотъ мы какъ.

Лапинская.

 — Да, такъ и такъ, господинъ Игумновъ, Сергeй Петровичъ.

Арiадна.

 — Чушь это все. (Передразнивая) «И умереть у милыхъ ногъ». Скажите, пожалуйста. (Рeзко). Сказки, басни! Никто ни у чьихъ ногъ не умираетъ. Необыкновенно изящно, поэтически: прiйти — и тутъ же умереть, у самыхъ ногъ. Ахъ, все это вранье. Кто дeйствительно хочетъ умереть… (Замолкаетъ.) Да и чортъ съ ней, съ любовью. Все навыдумали. Ничего нeтъ.

Лапинская.

 — Ар-рiядна, не завирайся.

Арiадна.

 — Молчи, Лапа. Ты дeвченка.

Лапинская.

 — Не такъ, чтобы очень.

Арiадна.

 — Ничего нeтъ. (Встаетъ. Лицо ея блeдно и измучено.) Когда узнаешь это, страшно станетъ. (Озирается). Все куда-то уходитъ, и вокругъ… призраки. (Приближается къ письменному столу, гдe сидитъ Полежаевъ.)

Полежаевъ.

 — Арiадна, больна? Что съ тобой?

Арiадна.

 — Мнe нынче тридцать три года. (Беретъ книгу, которую раньше смотрeлъ генералъ) Старинная книга, въ золоченомъ переплетe… моего ученаго мужа… любителя наукъ и искусствъ, который пишетъ сочиненiе «О ритмe у Рафаэля». (Книга выскальзываетъ и падаетъ.) И еще вокругъ много разныхъ изящныхъ вещей и людей… Но (обращаясь къ генералу), но, но, но…

Игумновъ

(Лапинской, указывая на Арiадну). — Неправду говоритъ. (Наливаетъ себe и Лапинской вина. Чокаются.) «И умереть у милыхъ ногъ».

Лапинская

(Машину.) — Что надо сдeлать, когда васъ разлюбили?

Машинъ.

 — Вотъ… вы… барышня… опять.

Лапинская.

 — Нeтъ, пожалуйста.

Машинъ.

 — Да ужъ какъ сказать… ежели… да… (Дeлаетъ жестъ рукой, будто кого-то отводя.) Тогда чемоданы… укладывать.

Игумновъ.

 — А ежели тебя и не любили никогда, ну, а ты самъ… Э-эхъ, жизнь наша малиновая!

Машинъ.

 — Это ужъ, батюшка… (Улыбается). Что ужъ тутъ! (Разводитъ руками.)

Лапинская

(задумчиво). — Если тебя разлюбили, то — чемоданы укладывать.

Саламатинъ

(въ балконной двери). — Э, да позвольте…

Арiадна

(медленно раздвинула портьеру. Тамъ видно зарево.) — Усачевка горитъ.

Перелeшинъ.

 — П-жа-р-ръ! И никакихъ рябчиковъ.

Игумновъ

(вскакивая и оборачиваясь). — Фу, чортъ. Какъ пóлыхаетъ.

Всe толпятся у оконъ. Слышны возгласы: «А не Гаврюхино?» — «Нeтъ,

Гаврюхино правeй».

Саламатинъ

(Арiаднe). — Это далеко?

Арiадна.

 —Двe версты. Лeтникомъ ближе.

Саламатинъ.

 — Ѣдемъ.

Арiадна.

 — Нeтъ. Не хочу.

Лапинская.

 — Если тебя разлюбили…

Игумновъ

(взволнованно). — Тутъ насосишко есть… въ вашъ автомобиль можно?

Саламатинъ.

 — Есть! Черезъ пять минутъ трогаемся, черезъ десятъ тамъ. (Оборачивается къ Арiаднe.) У руля самъ.

Игумновъ.

 — Сейчасъ. Переодeнусь только. Леонидъ, твои сапоги надeваю. (Уходитъ).

Арiадна

(Саламатину). — Сергeй хоть помогать будетъ… А вы?

Саламатинъ

(вспыхивая). — Нынче ваше рожденiе. Не хочу ссориться.

Генералъ

(направляясь къ выходу на террасу). — Чисто русская картина. Горитъ деревня, но мы, баре, обязательно должны принять участiе. Ибо и насосы, и таланты, и альтруистическiя чувства — все у насъ. А-ха-ха… Не могу утерпeть. Иду, лeтничкомъ.

Арiадна

(садится въ креслe у открытаго окна.) — Идите, друзья, кто куда хочетъ. Я не двинусь.

Одни — чтобы итти, другiе, чтобы удобнeе было глядeть, — всe выходятъ на балконъ. Остается Перелeшинъ у столика съ виномъ.

Перелeшинъ

(наливая рюмку). — И пусть волнуются. (Выпиваетъ.) Уд-дивительно, какъ полируетъ кровь.

Арiадна

(какъ бы про себя.) — Страшенъ пожаръ въ деревнe. Господи, дeтишки какъ бы не погорeли… (Встаетъ, холодно.) А впрочемъ… не все ли равно? (Перелeшину.) Философъ — знай себe потягиваетъ.

Перелeшинъ.

 — И правъ. Пожаръ прогоритъ, и никакихъ рябчиковъ.

Арiадна.

 — Аркадiй Карпычъ, знаете вы, что такое смертная тоска?

Перелeшинъ.

 — Когда по векселишкe платить нечeмъ.

Арiадна.

 — Мнe разсказывали, у одного человeка зубъ болeлъ двое сутокъ. Это въ деревнe было, помочь некому. Онъ ходилъ, ходилъ, да изъ револьвера себe въ голову бацъ. И все тутъ.

Перелeшинъ.

 — Надо было iодомъ.

Арiадна.

 — Ужъ не знаю. (Минуту полчитъ, потомъ оборачивается на зарево.) Боюсь я пожаровъ.

Перелeшинъ.

 — Если отъ насъ далеко, то ничего.

Арiадна

(вздрагивая, какъ бы отъ воспоминанiя). — Ну, такъ. Налейте рюмку. (Онъ наливаетъ, она беретъ, и съ этой рюмкой медленно, чтобы не расплескать, идетъ къ двери въ свою комнату.)

Перелeшинъ.

 — Куда-жъ это?

Арiадна

(невнятно.) — Ничего… ничего. Простите.

Перелeшинъ.

 — Ф-ть! Въ одиночествe желаетъ дернуть. (Беретъ бутылку и протягиваетъ. Арiадны уже нeтъ). Могу еще предложить. А… а впрочемъ, нeтъ. (Обнимаетъ бутылку, и гладитъ.) Мам-мочку не от-дамъ! У сердца. (Пробуетъ засунутъ въ жилетный карманъ, не лeзетъ). Ну, ладно. (Встаетъ.) Мы на вольный воздухъ. Тамъ, пожары пожарами, а мы… для полировки крови.

Пошатываясь, идетъ къ выходу, все обнимая бутылку. Ему навстрeчу съ балкона Дарья Михайловна. Она входитъ торопливо, взолнованно.

Дарья Михайловна.

 — Право, такой ужасъ. Усачевка вся выгоритъ.

Перелeшинъ.

 — А вы уже… съ п’жа-ра?

Дарья Михайловна. —

Нeтъ, дома была. Никого нeтъ? (Оглядывается). Я ложиться ужъ собралась, и вдругъ зарево это, набатъ. Слышите? (Вдали звуки набата.) Вы Сергeя не видeли?

Перелeшинъ.

 — Им-мeлъ, несравненное удовольствiе. Онъ, кажется, eдетъ на пожаръ. Равно и госпожа Ла. Лап-апинская.

Дарья Михайловна.

 — Ко мнe не зашелъ…

Перелeшинъ

(уходя). — Этого не знаю. Не могу знать. (Уже съ балкона, громко и пьяно.) Не могу знать!

Дарья Михайловна

(одна). — Во весь вечеръ не вспомнить… (Опускается къ столику.) Знаетъ, что я одна въ домe…

За дверью въ комнату Арiадны громкiе голоса, какъ бы шумъ борьбы.

Дарья Михайловна настораживается.

Игумновъ спиной распахиваетъ дверь и за руку выволакиваетъ Арiадну.

Другой рукой пытается вырвать у нея коробочку.

Игумновъ.

 — А я тебe говорю: отдашь.

Арiадна

(отбиваясь). — Отстань! Сумасшедшiй!

Игумновъ.

 — Я? (Разжимаетъ ей пальцы.) Нeтъ-съ, это ужъ… кто-то другой.

Арiадна

(бросается на него.) — Какъ ты…

Игумновъ въ раздраженiи отталкиваетъ ее, и такъ сильно, что она падаетъ на диванъ. Самъ онъ разсматриваетъ коробочку. Дарья Михайловна, до сихъ поръ неподвижная, вскакиваетъ и бросается къ нему. Съ балкона вбeгаетъ Полежаевъ.

Полежаевъ.

 — Сергeй?

Игумновъ

(увидeвъ жену). — А, и ты тутъ. (Полежаеву, рeзко.) Вотъ тебe и Сергeй!

Полежаевъ

(глядя на Арiадну, лежащую на диванe, головой въ руку.) — А-а!

Игумновъ.

 — Не зайди я случайно къ ней въ комнату… (Швыряетъ коробочку въ окно.) Черти полоумные! Фу! (Подходитъ къ столику, наливаетъ вина. Руки у него дрожатъ.) Возвышенности! Смерть! Любовь! А, да, можетъ, и правда такъ надо (Пьетъ. Подымаетъ голову на Дарью Михайловну.) И ты пришла. Молчишь, но у тебя въ глазахъ укоръ. Что-жъ, укоряй.