– Можешь жрать грязь, мне все равно!

Пусть голодает. Пусть сдохнет от голода. Я взяла несколько одеял и ружье и вышла в ночь. Этой ночью я спала на траве возле шалаша, сжимая ружье. Во сне меня мучили кошмары: индейцы, выстрелы, смерть, – и я встала с больной головой.

Когда я зашла в наш вигвам, Гарт спал. Одеяло сбилось, по пояс обнажив его торс. Во сне он был таким обезоруживающе невинным, таким беззащитным. Я укрыла его, подоткнув одеяло. Он открыл глаза и схватил меня за руку.

– Доброе утро.

– Я думала, ты спишь, – сказала я, стараясь разжать его пальцы. – Для больного ты силен.

– Ты даже не хочешь спросить, как я себя сегодня чувствую?

– Нет. Мне наплевать, как ты себя чувствуешь, – ответила я, потянувшись к ножу на поясе. – А сейчас отпусти, пока я не отрезала тебе руку.

Гарт вздохнул и отпустил меня.

– Жизнь ожесточила тебя, Элиза.

– Что в этом странного? Жизнь не была ко мне слишком благосклонна. Но я выжила.

– Тебе будет трудно найти корабль до Франции. Сейчас война.

– Ничего. Я найду способ избавиться от этой проклятой страны.

Я прислушалась. В лесу завыл какой-то зверь.

– Ненавижу я эту вашу землю. Если мне когда-нибудь удастся добраться до Франции, клянусь, я больше никогда ее не покину.

– Париж тебе покажется скучным, Элиза, – улыбнулся Гарт. – Мужчины там бледны и слабы, как женщины. Все, что их занимает, это последние сплетни театра или двора, кто кому наставлял рога и с кем. Неужели ты по этому соскучилась?

– И по этому тоже. Я хочу спать в нормальной постели и есть нормальную пищу. Я хочу жить в тепле и сухости и не бояться дикарей. На нас могут напасть в любую минуту. Но тебя это, кажется, не волнует.

– О, я просто уверен в тебе, Элиза, – беззаботно ответил он. – Ты же тигрица. Семиолы, которые живут в этих краях, – довольно мирное племя. Кроме того, я, пожалуй, смогу уговорить их не нападать на нас.

– Ты говоришь на их языке?

– Чуть-чуть. Семиолы – это отделившаяся от криков группа, и говорят они на крикском диалекте.

– А я считала, что ты знаешь только язык коасати, – брякнула я, не подумав.

– Это правда, – сказал Гарт, удивленно моргнув. – Откуда ты узнала про это племя?

Я решила не рассказывать ему о том, что я много чего узнала за время его беспамятства. Это было бы нечестно.

– Не помню, – беспечно сказала я, – может, Жак говорил. Ты жил у них, когда был ребенком, да?

Я взяла ведра для воды и вышла из шалаша, не дожидаясь его ответа.

Я подошла к ручью. Наклонившись, чтобы набрать воды, я внезапно почувствовала тошноту и слабость. Мне пришлось опуститься на колени и подождать, пока не станет лучше. Что со мной? Теперь уже ясно, что не морская болезнь. Но не может быть, чтобы я была… беременна.

Нет, только не это. Это не могло случиться. Это было бы так… так нечестно! Немыслимо! Я не думала, что вновь смогу забеременеть. Скорее всего это от усталости и слишком тяжелой работы; к тому же я могла подхватить какую-нибудь из местных болячек, говорила я себе, но в глубине души знала, что со мной. Упав на землю, я заплакала и плакала долго и горько, пока не иссякли слезы.

– Будь он проклят, – приговаривала я. – Будь он проклят!

Мне хотелось убить того, кто поселился во мне, убить себя. Ну почему это должно было случиться именно сейчас? После того, как мы доберемся до Нового Орлеана, мы расстанемся с Гартом навек, а когда я вернусь во Францию, мой живот распухнет от его ребенка. Господи, как это несправедливо, как жестоко.

Я вытерла глаза. Он не должен узнать, никогда. Он только посмеется над этой очередной насмешкой судьбы, как всегда смеялся над моими бедами. Мать его ребенка! Теперь в руках его новый козырь. Он может не пустить меня домой! Боже, как я его ненавидела, как ненавидела!

Я с трудом заставляла себя общаться с Гартом – так зла была я на него и так мне было стыдно. На его вопросы я отвечала односложно, подавала ему еду молча, колкости не замечала.

– Не чаешь, как от меня избавиться, да? – спросил он за обедом; я ответила коротким горьким смехом. – Тебе будет меня не хватать, Элиза. Я был для тебя загадкой, тебя тянуло ко мне, признайся. Я не хочу возвращаться к Жоржетте. Что-то нужно с ней решать. Не могу же я допустить, чтобы она продолжала продавать в рабство моих любовниц.

– Почему бы тебе с ней не развестись? – тихо спросила я. – Ты ее не любишь.

– Нет, – признался Гарт, – не люблю.

Я опустила глаза в тарелку. Кусок не лез мне в горло.

– Нет, Гарт, ты никогда ее не оставишь. Быть женатым так удобно! Зачем создавать себе лишние проблемы? Ведь та, кто рядом с тобой, должна понимать, что ты – человек женатый. Креольские мамушки в Новом Орлеане не станут тебе докучать, твои любовницы не станут портить тебе настроение требованиями жениться, и ты, будучи богатым, сможешь иметь столько женщин, сколько захочешь, стоит только попросить. А можно и не просить – сами предложат.

– Все верно, только ты – исключение, – сказал он. – Ты принесла мне куда больше неприятностей, чем все остальные женщины, вместе взятые.

– Твои Марии, Луизы и Антуанетты? – со злостью выпалила я, не успев остановиться.

Гарт открыл рот от удивления. Я прикусила губу и выскочила из шалаша.

Дождь шел всю ночь и весь следующий день, заточив нас в шалаш на целые сутки. Я все время находила себе дела, лишь бы с ним не разговаривать. Штопала, готовила, прибиралась. Гарт не спускал с меня глаз и тоже не произносил ни слова. Мне казалось, что я чувствую кожей тепло его взгляда даже тогда, когда нахожусь к нему спиной. Движения мои становились неуверенными, неловкими, руки дрожали. Наконец мне это надоело, и я резко обернулась к нему:

– Прекрати на меня пялиться! Оставь меня в покое!

Мне показалось, что Гарт обиделся.

– Должен же больной человек как-то развлекаться, мадам. Чего вы от меня хотите, чтобы я повернулся к стене и мечтал о моих Мариях, Луизах и Антуанеттах?

– Мне все равно, – ответила я сердито, – лишь бы мне не надоедал!

– Простите, мадам Фоурнер, – сказал он с издевательской вежливостью. – Кстати, не пришла ли пора для моего купания?

– Не дождешься. Если у тебя хватает сил на издевки, хватит сил и на то, чтобы самому помыться.

– Я делаю поразительные успехи, – с любезной улыбкой признал Гарт. – Ваша красота творит со мной чудеса. Я нахожу сплетение ваших волос очаровательным, а как мило смотрится эта новая дырка на блузке и пятно грязи на щеке. Элиза, вы королева красоты, – с мягким смехом закончил он.

Я смотрела на него, закусив губу. Щеки мои пылали и от духоты в шалаше, и от гнева.

– Ты – свинья, – хрипло прошептала я. – Если ты хоть на мгновение поверил, что мне нравится прислуживать тебе в этой вони, грязи и слизи…

Слезы прорвались сами. Дождь стучал по парусине, но я, выскочив на свободу, даже не почувствовала ливня. Я стояла под небесными струями и плакала. Я чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной. За минуту я вымокла до нитки. Волосы мои сосульками повисли вдоль щек, моя блузка, блузка с новой дырой, прилипла к телу.

Я не слышала, как он подошел, просто почувствовала его руку на плече.

– Пойдем, Элиза, в шалаш, – тихо сказал он. – Я не должен был тебя дразнить. Прости меня, Элиза, моя бедная маленькая дорогая Элиза.

Сердце мое отворилось. Я дала ему прижать себя и спрятала лицо у него на груди. Мы стояли под проливным дождем и обнимали друг друга, а гром катился над нашими головами, и небо метало в нас молнии.

Наконец ко мне вернулся рассудок.

– Что это ты вылез из постели? – гневно сказала я. – Ты что, хочешь убить себя, дурак несчастный? Или ты думаешь, что мне нужны твои утешения? Ничего мне от тебя не нужно!

Мы медленно пошли к шалашу. Гарт шел, чуть согнувшись, и держался за бок. В шалаше я подбросила еще полено в костер и помогла ему переодеться. Затем я пошла в свой угол и сняла мокрую одежду.

– Элиза, – сказал он тихо; я сделала вид, что не слышу. Наклонив голову, я яростно расчесывала спутанные волосы. – Элиза, – повторил он, – ложись со мной сегодня.