– Как интересно!

– Да нет, совсем неинтересно, – сказала я уныло. – Первой вещью, выставленной на продажу, оказалась я. Дядя Тео продал меня толстому барону. Подумай, Жак, ты женат на потенциальной баронессе!

Колетт захихикала, маман послала ей уничтожающий взгляд и встала.

– Прошу простить нас, – сказала она и, кивнув дочери и сестрам, немедленно последовавшим ее примеру, вышла из комнаты. Жак и дядя Роберт тоже встали. Я упрямо осталась сидеть, сжимая в руках бокал вина.

– Вы не пойдете с нами, Элиза? – спросила маман. – После того, как мужчины угостятся портвейном, в гостиную подадут кофе.

Жак смотрел на меня блестящими от вот-вот готовых пролиться слез глазами, молчаливо взывая к повиновению. Я решила больше их не дразнить. Встав из-за стола, я последовала в гостиную за женщинами.

Они вели себя так, будто меня не было: не задавали ни одного вопроса, даже не смотрели в мою сторону. Тетя Селина утащила Колетт в дальний угол комнаты и нарочито громко стала рассказывать о своей племяннице, рожденной умственно отсталой, которая мечтает выйти замуж за сынка из самого богатого креольского семейства. Маман что-то вышивала, тетя Генриетта жаловалась на боль в ноге. Я зевала, прикрывая платком рот. Наконец я услышала шаги дяди и Жака.

Жак вошел первым. Попросив у меня прощения взглядом, он сел подле матушки на кушетку. Я немедленно вскочила и уселась рядом.

– О, Жак, – запела я, – мы тут так славно беседовали. Я полюбила твою семью.

Жак все время придвигался к матушке, и как только представилась возможность, я быстренько пересела от него по правую руку, так, чтобы оказаться между ним и маман. Тягостное молчание, по счастью, было нарушено появлением кофе и сладостей. Тетя Генриетта предложила сыграть в вист.

– Я так устала, дорогой, – заявила я громким шепотом так, чтобы все могли услышать. – Пойдем спать?

– Конечно, Элиза, – ответил он быстро.

Мы пожелали семейству спокойной ночи. Маман и тетушки сухо кивнули, и только Колетт подбежала ко мне, крепко обняла и шепнула на ухо, что любит меня очень-очень, даже если другие не любят.

Когда мы с Жаком остались вдвоем, он набросился на меня с яростью, которой я в нем даже не подозревала:

– Элиза, мне стыдно за тебя! Ты вела себя непростительно грубо и…

– Твои родные были настроены против меня задолго до встречи, Жак, – сказала я. – Это они вели себя со мной по-свински и совершенно ясно дали понять, что я здесь – лишняя. Они даже не пощадили твою гордость – тебя ставят на место, как мальчишку, тебя, хозяина «Ля Рев»! А ты даже не пытался вступиться за меня. Ты и двух слов не сказал мне, пока мы здесь. Складывается впечатление, что ты не хочешь и смотреть в мою сторону. Что, я внезапно растолстела или стала уродливой? Что случилось, Жак?

– Ничего, – звенящим от напряжение голосом сказал он. – Ничего со мной не случилось. Я только обижен и удивлен тем, что ты можешь вести себя так развязно. Да ты буквально хвасталась своей дружбой с Лафитом.

– А почему бы и нет? – засмеялась я. – Я не стыжусь того, что была его любовницей. Я вообще не стыжусь того, что делала. Хотела бы я посмотреть на женщин вашей семьи во время атаки на вражеский корабль. То-то было бы смеху.

– Я едва узнаю тебя, Элиза, – покачал головой Жак. – Ты стала другой. Ты изменилась.

– Не я изменилась, а ты. Ты разыгрывал роль влюбленного обожателя, был порывистым, страстным. Почему ты не покажешь им всем, что гордишься мной, вместо того чтобы выглядеть виноватым?

Жак надул губы и повернулся, чтобы уйти.

– Послушай, Жак. Разве ты не видишь, что они хотят разлучить нас? Не позволяй им это сделать. Если мы будем поддерживать друг друга, у нас будет крепкий брак, который никто и ничто не сможет разрушить. Прошу тебя, Джакоб…

Жак отбросил мою руку и хрипло сказал:

– Не знаю, о чем ты говоришь, Элиза. Никто здесь ни о чем подобном не помышляет. Ты не понимаешь их. И меня тоже.

Жак ушел в свою комнату, смежную с моей, и прикрыл дверь.

Я чувствовала себя разбитой и опустошенной, словно меня сутки мотало в трюме в шторм. Почему, ну почему… Но я не должна оглядываться назад. Никаких сожалений. Раз я вышла замуж, следовательно, я должна смириться.

Когда полоска света под дверью исчезла, я, накинув пеньюар, проскользнула в комнату мужа. По дыханию я определила, что он не спит. Присев на кровать, я положила ладонь на его руку. Он чуть заметно вздрогнул.

– Жак, не сердись на меня, пожалуйста, – сказала я. – Я… Я хочу, чтобы мы были счастливы. Мы не должны так ссориться.

– Мне жаль, что так вышло, – промямлил он. – Мне не следовало тебя сюда привозить.

– Не говори так, – возразила я, – мы и здесь можем стать счастливыми. Я знаю, у нас получится. Неужели ты не можешь забыть обо всем, кроме того, что любишь меня? Пожалуйста, Жак.

Он сел и обнял меня. Сердце его бешено колотилось. Мы сидели так довольно долго, ничего не говоря друг другу, затем я тихонько погладила его шею и нежно поцеловала, потом еще. Нежность не помогала, Жак по-прежнему был болезненно скован и напряжен, словно в ожидании боли.

– Не бойся, Жак, – сказала я. – Позволь…

Рука моя скользнула под его ночную сорочку, и я тихонько погладила его бедро. Мышцы его свело судорогой – так он был напряжен. Я не сдалась, поднимаясь все выше и выше, и внезапно, с громким стоном, он оттолкнул меня с такой силой, что я едва не упала с кровати.

– Оставь меня, – завизжал он. – Не дотрагивайся до меня!

Он скатился с кровати и подбежал к окну. Прижавшись лбом к прохладному стеклу, он ловил ртом воздух судорожными, жадными глотками. Я тупо смотрела на него, не в силах ни пошевельнуться, ни раскрыть рта. Придя наконец в себя, я встала и вернулась к себе в комнату. Только там, посмотрев на руки, я увидела, как они дрожат, и только тогда слезы унижения и стыда потекли по моим щекам.

Я знала немало мужчин, но ни у одного из них близость со мной не вызывала отвращения. Может быть, я слишком поторопилась? Вела себя смелее, чем надо? Но я его жена! Что произошло? Я не понимала.

Вдруг мне припомнился какой-то особенный тон, вымученная улыбка Жака, когда он представлял меня Арнольду. Я вспомнила и странную колкость Арнольда, грубый намек на ожидаемого наследника «Ля Рев». Я думала, что меня стошнит. Мурашки побежали у меня по спине, руки и ноги онемели. Арнольд и Джакоб. Нет, такого не может быть! Он просто застенчив… Нет. В голосе его безошибочно угадывалось отвращение. Он любил меня издали, но близость со мной пугала его. Этот страх был мне знаком, а потому легко узнаваем.

И я рассмеялась. Жизнь сыграла со мной шутку. Какая смешная, какая гнусная шуточка! Наш брак вовсе не был браком и никогда им не станет. О Гарт, Гарт. Я вспомнила его смех у собора. Знал ли он, что… Нет, он не мог знать. Не должен знать. Я допустила ошибку, но я никогда не доставлю Гарту Мак-Клелланду удовольствия, признавшись в ней. Мы останемся супругами в глазах всех. Я стану хозяйкой имения Жака. Я займу достойное положение в обществе. Я смогу, я знала, что смогу. Но как мне умерить эту жажду, эту боль, терзавшую мое женское естество?

На следующий же день я потихоньку принялась прибирать к рукам бразды правления домом. Началась долгая позиционная война. Маман не сдавалась, не раз провоцируя меня на открытую схватку, но я не теряла контроля над собой и упорно продолжала вести дом по своему усмотрению. Я присматривала за слугами, заказала новую мебель для столовой и гостиной. Однажды я попросила Джакоба показать мне, как обстоят дела на плантации.

– Это неинтересно, Элиза, – сказал он. – Ты не сможешь разобраться в делах.

– Тогда просто покажи мне плантации. Ты ведь знаешь, меня здесь все интересует.

Мы обошли земли и хозяйственные постройки, бараки рабов, поля и склады, навесы и мастерские. Все пребывало в небрежении и разрухе. Жак извиняющимся тоном пояснил, что последние годы были неурожайными, да и рабов не хватает, чтобы управляться со всем.