– Я бы взял тебя к себе в дом, – продолжал Гарт, – но, к сожалению, не могу позволить себе иметь слуг. Все, что у меня есть, – маленькая хижина в заболоченной бухте, ну, такие места зовут у нас луизианскими топями, излюбленное место аллигаторов. Они выползают прямо к порогу в сезон дождей. Насекомые у нас тоже довольно докучливые. Москиты величиной с мышь, а змей так много, что из них делают занавески, чтобы не тратиться на лишние двери.

Я знала, он дразнит меня, но невольно поежилась.

– Нет, – подытожил Гарт, – тебе не понравится в Луизиане. Ты слишком испорчена цивилизацией, чтобы полюбить девственную природу. Но ты, конечно же, сможешь устроиться в Новом Орлеане. Девушка с таким несравненным обаянием, безусловно, не останется без…

Я отбросила шитье и встала.

– Почему ты не можешь оставить меня одну! – почти закричала я. – Разве тебе мало, что ты увез меня из дому, оторвал от семьи, сломал мою жизнь…

– В том, что ты оставила дом, нет моей вины, Элиза.

– И это снимает с тебя ответственность за то, что выпало на мою долю? – взорвалась я. – Ты лишил меня всего, а тебе все мало. Ты продолжаешь терзать меня и мучить постоянно, потому что тебе доставляет удовольствие издеваться над людьми.

Он взял мою руку.

– Будет тебе, Элиза, уж и пошутить нельзя…

Я взвизгнула, пробуя дотянуться ногтями до его глаз. Он поймал мои руки и завел их мне за спину.

– Пусти, – кричала я, – пусти! Я убью тебя, клянусь, я тебя убью!

– Убей прямо сейчас, – тихо рассмеялся он. – Клянусь, никто не может пожелать себе более сладкой смерти. – И он уткнулся лицом мне в шею.

Я решила притвориться: обняла его одной рукой за шею и поцеловала, а другой нащупала шитье и, достав иголку, воткнула ее ему в руку. От неожиданности он вскрикнул, а я выскочила из каюты и помчалась на палубу. В тот момент во мне окончательно созрела решимость броситься в море: жить с этим человеком я больше не могла.

Капитан Фоулер стоял возле самой лестницы, ведущей на палубу, и, когда я почти поравнялась с ним, он потянулся ко мне со знакомой скотской ухмылкой. Я невольно отшатнулась и, споткнувшись, скатилась с лестницы.

– Вы, кажется, куда-то торопитесь, дамочка, – сказал он, спускаясь ко мне.

Я всхлипнула от страха и быстро вскочила на ноги. С другого конца коридора ко мне шел Гарт. Я переводила взгляд с одного на другого, а потом, закрыв лицо руками, заплакала.

– Господи, – пробурчал капитан, – уберите ее куда-нибудь подальше, Мак-Клелланд. Эта ваша француженка действует мне на нервы.

– И мне, капитан, – сказал Гарт. Сбросив с плеча его руку, я побежала в каюту.

Я слышала, как оба они смеялись мне вслед, а когда, запутавшись в юбках, я едва не упала, капитан довольно заржал, заметив, что после всех проведенных на море месяцев я могла бы научиться ходить не спотыкаясь. В каюте я упала на койку и зарыдала. Я плакала долго-долго, пока не ослабела от слез. А когда слезы иссякли, я продолжала тихо всхлипывать, содрогаясь от жалости к себе и полной безысходности.

Гарт тихо вошел в каюту и сел рядом. Я ждала язвительных насмешек, но вместо этого он положил руку на мой влажный лоб и сказал:

– Прости меня, Элиза. Мне не следовало тебя дразнить. Я заслужил твой укол. Спасибо еще, что ты не спрятала у себя в юбках нож.

Его неожиданная доброта вызвала очередной приступ слез. Я не могла успокоиться. Гарт помог мне сесть и приложил к моим губам фляжку с бренди.

– Выпей, ты почувствуешь себя лучше.

Я покачала головой и хотела было отвернуться, но он крепко держал меня. Я повиновалась.

– Это не арманьяк, – поморщилась я.

– Ты права, это не арманьяк.

Гарт убрал фляжку и обнял меня. Я сопротивлялась только для видимости, но затем закрыла глаза и опустила голову ему на грудь. Мне было хорошо и уютно оттого, что он рядом. Я забыла, что со мной мой враг, мой безжалостный мучитель. Откинув волосы с моего лица, он шептал мне нежные слова, первые добрые слова, которые я от него слышала; нежно гладил мое лицо, спину, и я всем существом потянулась к нему.

В странном забытьи я чувствовала лишь жар, что огненными языками лизал мое лоно. Я плавилась в его объятиях, и на этот раз мы любили друг друга тихо и нежно. И только когда он закончил и я увидела довольный блеск в его льдистых глазах, только тогда я поняла, что меня очередной раз просто использовали. Я ненавидела его, но проклинала и себя, понимая, что больше не могу без него жить, как не могу выжить без еды и пищи.

Его доброта оказалась всего лишь очередной ловушкой. Я могла бы сразу догадаться, но нет, мне искренне хотелось верить, что я для него – не просто забава, не игрушка, с которой можно на время забыть об ужасах «Красавицы Чарлстона». Но ведь и я стремилась к нему, чтобы забыться. Он злил меня, вызывал раздражение, а иногда и ненависть, и все же я отдавалась ему с радостью. Кто же я тогда, если не развратница? Впрочем, мне было все равно. Если желание дарит радость забытья, пусть на время, тогда я должна быть ему благодарна за это.

– Тебе лучше? – заботливо спросил он.

– Ты прекрасный актер, Гарт, – с горечью сказала я. – Ты прекрасно знаешь, как добиться расположения женщины. Доброе слово, нежное прикосновение, и она твоя. Раскрытая, как цветок для пчелы. Какая пошлость!

– Это природа, Элиза, – улыбнулся Гарт. – Ты не можешь бороться с природой. Не стоит стыдиться того, что тебе нравится быть с мужчиной.

Я покраснела.

– Я не стыжусь, Гарт. Но, кроме желания, должна быть любовь. Желание без любви – это…

– В высшей степени приятная вещь, – закончил он за меня. – Ты счастливая женщина, Элиза. Ты срываешь цветы любви, не получая уколов от ее шипов: ни ревности, ни страха быть брошенной. Наслаждайся выпавшей на твою долю удачей. Как я.

Я внимательно посмотрела на Гарта.

– У тебя было очень много женщин, Гарт? И я готова поспорить, что ты не любил ни одну из них. Ты даже не знаешь, что такое любовь. И не хочешь знать, не так ли? Мне тебя жаль.

Гарт снисходительно усмехнулся.

– Прибереги свою жалость для тех, кто в ней нуждается, Элиза. Я делаю то, что делаю, потому что мне так нравится. И если сердце мое остается нетронутым, тем лучше.

Гарт лениво потянулся. Огонь свечей золотил его мускулистую грудь и волосы с оттенком ржавчины. Он был чертовски красив. Сердце мое болезненно екало при одном взгляде на него. Я понимала, как просто влюбиться в такого мужчину. Если бы его нежность была настоящей, с тоской подумала я, я бы отдала ему сердце навечно.

Но он был другим – холодным, жестоким и надменным. Я уговаривала себя, что мне повезло и я не испытываю к нему ничего, кроме неприязни.

Вдруг кровь ударила мне в виски. Что я делаю?! Как смею даже думать о том, чтобы влюбиться в него? Разве я сошла с ума? Женщина, готовая отдать сердце такому чудовищу, просто дура! Я подошла к открытому окну. Свежий ветер привел в порядок мои мысли. Я буду использовать его, решила я, как он использует меня. Сердце мое останется холодным. Я никогда не позволю себе забыть, кто виновен в моих несчастьях.

К концу февраля капитан Фоулер совсем обезумел. И рабы, и матросы одинаково страдали от бесконечных экзекуций. Он упрекал Гарта, что все неприятности происходят из-за меня. Капитан взял за правило, стоя под дверью нашей каюты, орать на всех проходящих мимо матросов: в самых грубых, нецензурных выражениях он поносил их за то, что они ни о чем другом, кроме как обо мне, думать не могут.

– Ты должен остановить его, Гарт, – молила я. – Он сводит меня с ума. Сделай, пожалуйста, что-нибудь.

Гарт только вздыхал.

– Чего ты от меня хочешь? Вежливо попросить его воздержаться от подобных выражений? Ему скоро самому надоест эта игра, не волнуйся.

– Гарт, но ведь он сумасшедший! О Господи! – Я тяжело опустилась на чурбан и уронила голову на руки. – Я больше не могу. Скоро и я сойду с ума, а ты ничем не хочешь мне помочь. Ты такой же скот, как и он.