Благодаря помощи графини Вахтмейстер, работа над «Тайной Доктриной» стала быстро продвигаться, надо было только скорее записывать и обрабатывать имеющийся материал. В этот ответственный момент возникла неожиданная помеха: Елена Петровна была недовольна качеством чернил, продаваемых в Остенде. Она раздобыла более совершенную рецептуру по сравнению с той, которую использовала в Одессе, и начала изготавливать чернила сама, как некогда в России. Поскольку свойства новых чернил были оценены по достоинству, то производство их пришлось расширить, и вскоре оно выросло в маленькое доходное предприятие. Однако просуществовало оно недолго. По воспоминаниям графини: «Однажды в дверь Е.П.Б. постучалась впавшая в крайнюю нужду просительница. Глубоко тронутая историей несчастной женщины, Блаватская решила помочь ей. В кармане ее просторного рабочего капота денег не оказалось. Она выдвинула ящик письменного стола, но и там было пусто. Тогда она позвала: "Послушай, Констанс, отдай ей наш чернильный заводик; авось да выкарабкается". Так мы и поступили».

Вскоре после этого в Остенде появился некто Бертрам Китли, из Лондонской ложи ТО, который приложил немало усилий, чтобы убедить госпожу Блаватскую в целесообразности ее переезда в Лондон. Предполагалось, что она должна сформировать там центр основной теософской работы. Поначалу Елена Петровна сопротивлялась, как могла. Но, поразмыслив над всеми «за» и «против», все-таки согласилась, хотя и считала, что лучше Олкотта с этой работой не справится никто.

В Лондоне госпожа Блаватская поселилась в доме, окрещенным ее почитателями «Мейкотт», куда сразу стало приходить множество визитеров. Это был достаточно удобный для жизни и работы дом. Как только все привезенные из Остенда рабочие материалы были распакованы, Елена с головой ушла в работу и появлялась на людях только в отведенные им часы. «Ну вот, я и в альбионских туманах поселена! – писала она Вере. – Именно поселена, я не сама поселилась! Перетащили меня мои адмираторы, – чуть не на кровати, все время везли и на руках переносили. Далась я им!.. Решили, будто без меня и дороги в Царство Небесное не найдут. Прислали депутацию с петицией в 72 имени теософов, твердо решившихся лишить бедное Остенде моего „облагораживающего“ присутствия и „благодетельных магнетических токов“, – excusez du peu!.. Восчувствовали мы, – говорят, – дух святости и духовного усовершенствования в вашей атмосфере. Вы одни можете просветить нас и оживить впадающее в спячку и бездействие Лондонское общество! Ну вот, я приехала и поддала жару, – пусть не пеняют… Я сижу у стола и пишу, а они все у меня ходнем-ходят… Вчера был митинг, сформировали новую ветвь теософического общества и, вообрази, назвали единодушно – Blavatsky Lodge of the T. S.!..»

Действительно, новая теософская ложа была основана всего лишь через три недели после прибытия Елены Петровны в Лондон. Четырнадцать молодых людей объединились и создали знаменитую впоследствии Ложу Блаватской. Название они выбрали не случайно. Теософы тем самым публично выступили в поддержку основательницы своего движения, чье имя было запятнано усилиями различных клеветников.

Елена Петровна была благодарна своим сторонникам за поддержку, однако главной задачей считала написание «Тайной Доктрины».

Вскоре она получила указание Учителей готовить книгу к печати и начать редактирование имеющихся рукописей. Редактированием занялись Арчибальд и Бертрам Китли, окончившие в свое время Кембридж, которые тщательно просмотрели рукопись, изучили текст и пришли к выводу, что это выдающийся труд, однако составленный «без всякого плана, структуры или композиции». Елена немного расстроилась. Она не могла спорить с авторитетным мнением специалистов и, чтобы далеко не ходить, поручила им же исправить этот недостаток. Дабы не портить оригинал рукописи, Арчибальд и Бертрам Китли отдали ее перепечатать, а потом стали работать с машинописным вариантом. Работа предстояла колоссальная, требовала предположительно год времени. Получив одобрение автора, Арчибальд и Бертрам Китли с удовольствием приступили к редактированию.

Перестав трудиться над «Тайной Доктриной», Елена ощутила себя безработной. Она пыталась уверить соратников, что в этот период ей необходима какая-то деятельность по распространению идей Общества. Задача была не из легких. Выходить за пределы своего жилища «Старой Леди» было трудно, поэтому работать она могла только на дому. Теософы задумались и единственное, что смогли ей предложить – издавать теософский журнал под редакцией самой госпожи Блаватской. Елена обрадовалась идее, так как эта деятельность была ей знакома и интересна. Она сама придумала название журналу – «Люцифер». По ее мнению, Люцифер выступает носителем Света, хотя у многих это имя ассоциируется с падшим ангелом и силами зла. Елена Петровна была с подобным утверждением категорически не согласна. Пытаясь защитить свой выбор и как бы оправдываясь, она говорила: «Что вы на меня напали за то, что я свой журнал Люцифером назвала? Это прекрасное название! Lux, Lucis – свет; ferre – носить. "Носитель света" – чего ж лучше?.. Это только благодаря мильтоновскому "Потерянному раю" Lucifer стал синонимом падшего духа. Первым честным делом моего журнала будет снять поклеп недоразумения с этого имени, которым древние христиане называли Христа».

В это время графиня Вахтмейстер и американский художник Эдмунд Рассел, несмотря на яростное сопротивление самой госпожи Блаватской, настояли на ее посещении студии известного лондонского фотографа, сделавшего несколько удачных снимков «Старой Леди». Среди них была и знаменитая фотография, именуемая «Сфинкс», которая с тех пор стала не только визитной карточкой Блаватской, но и всего Теософского общества. Уже тогда было заказано более сотни этих снимков.

Дом в Мейкотте стал лондонским Центром эзотерического общества. Об этом доме говорили разное, называя его за глаза «домом известной русской ведьмы». Однако число любопытных только увеличивалось. Теперь у госпожи Блаватской появилось гораздо больше времени для общения, и она охотно отдавала его людям.

Как уже говорилось, гости каждый день заполняли дом «Старой Леди». У нее для каждого человека была особая манера. Она быстро изучала нового человека и находила интересную для беседы с ним тему.

Одну из таких встреч, которая произошла весной 1887 года, красочно описал молодой ирландец Чарльз Джонстон.

Чарльз Джонстон был одним из основателей Дублинской ложи Теософского общества, а впоследствии стал известен благодаря своим переводам древнеиндийских писаний. Он изучил санскрит, когда готовился к поступлению на государственную службу в Индии. По возвращении оттуда много писал для прессы, был известным публицистом, писателем, теософом, оккультистом, переводчиком с санскрита, индостанского и бенгальского языков, преподавал в Колумбийском университете и других организациях, сотрудничал в журналах и активно участвовал в теософском движении. Что примечательно, осенью 1888 года он породнился с Еленой Петровной Блаватской, став мужем ее племянницы Веры Желиховской, старшей дочери сестры Елены Петровны. Вера Желиховская позже перевела на английский язык и опубликовала письма Е. П. Блаватской к членам семьи Фадеевых.

Когда Джонстон в первый раз посетил госпожу Блаватскую в «Мейкотте», он сначала столкнулся с ее секретарем, молодым человеком, увлеченным теософией, который произвел на Джонстона очень яркое впечатление. Джонстон долго ожидал госпожу Блаватскую в приемной, поэтому у него было время составить о молодом человеке собственное мнение, беседуя с ним «о былых временах и о великой книге Е.П.Б. "Тайная Доктрина"».

«В то время госпожа Блаватская работала над книгой вместе со своим добровольным секретарем, который, считаясь ее учеником, был ей бесконечно предан, – писал Джонстон в своих воспоминаниях об этой встрече. – На протяжении семи лет он бескорыстно трудился ради ее дела, получая взамен от своей несдержанной руководительницы в основном бесконечные замечания и окрики.