В образовавшейся тишине я слышала бубнящий в холле телевизор, проехавшую по коридору каталку и нытье какого-то маленького ребенка, просящегося домой.

— Господи, да я просто не могу в это поверить! — недоумевала я.

Ви устало улыбнулась:

— Вильгельмина, ты на свете не одна, с кем такое произошло. Представь себе, такое случалось даже с мужчинами. Со многими случалось, и не только в этой больнице.

— Хорошо, Ви, тогда назови хоть кого-нибудь!

Мать покопалась в памяти.

— Английская королева Мария Тюдор. Она очень долгое время считала, что беременна, а сама, конечно, не была, потому что была стерильна.

Я удивленно вытаращила глаза.

— Ты имеешь в виду Кровавую Мэри?! Эту женщину, казнившую тысячи подданных?

— Вообще-то я не говорила, что это всегда происходило только с психически здоровыми людьми, — ответила мать, пряча усмешку.

— Но ты же сказала, что психиатр признал меня нормальной.

— Да, признал, слава Богу.

— Ой, меня, кажется, сейчас вырвет.

— Что ж, зато мы хоть знаем, что это не из-за беременности, — утешила меня Ви.

И она заулыбалась, сверкнув амальгамой зубных пломб.

— Знаешь, Ви, — сказала я, — я люблю тебя ужасно, но иногда мне кажется, что и чуточку ненавижу тоже.

— Ну, это понятно. — Она встала и поцеловала меня в лоб. — Я тоже тебя люблю. И совсем не хотела тебя обидеть. Мне искренне жаль, что так получилось, сочувствую твоей потере.

— А я ведь потеряла, Ви. Правда, потеряла что-то. У меня правда такое ощущение.

Она убрала с моего лица волосы и внимательно посмотрела в глаза.

— Я тебя хорошо понимаю, Вилли. И мне очень жаль, что так получилось.

Ви ушла оформлять бумаги, а я все водила и водила руками по животу, но так и не уловила там внутри никакого сердцебиения. Кишки, кровь, пустой воздух и всякие жидкости — вот что там было. И никто, оказывается, не рос у меня внутри — никогошеньки, никакого даже самого крошечного Комочка!

Долго я ждала Ви на этой больничной койке, пока не поняла: она ушла специально, чтобы дать мне возможность побыть одной. Тогда я взяла в руки конверт, который принесла с собой, конверт, подписанный размашистым почерком Клариссы. Быть одной мне сейчас совсем не хотелось. За окном уже сгущался вечер, когда я надорвала конверт и извлекла из него ксерокопии книжных страниц. Я прочла их на одном дыхании дважды подряд. Ви все не возвращалась. В тот вечер я читала и перечитывала эти страницы снова и снова, потому что благодаря им могла не думать о Ви, о несуществующем Комочке, о Клариссе и о зловещем красноватом свете вокруг меня. И это была благодатная передышка.

Вот что я увидела, когда открыла конверт.

1. Записка, настроченная сумасшедшим почерком Клариссы:

В., проверь-ка вот это. Нашла в одном сборнике. Называется: «Наброски и фрагменты. Посмертное собрание неизданных произведений Джейкоба Франклина Темпла, составленное и опубликованное его дочерью Шарлоттой Франклин Темпл». Издано в 1853 году типографией «Финни и сын», Темплтон, Нью-Йорк. В конце также приведены примечания Шарлотты. Может, разгадка найдется там?

С любовью, К.

2. Отрывок со страницы 334:

…содержит в себе настоящие загадки! Например, в прошлом году по городу гуляла такая вот странная история. Как-то раз три девицы отправились в лес по землянику, сбились с пути и заблудились. Бесцельно блуждая по темной чаще, преисполненные горя и отчаяния, девицы начали ссориться, и одна, разобидевшись на подруг, убежала от них. Страшась приближающейся ночи и огромного медведя, по слухам, обитавшего в тех лесах, две другие девицы пустились бежать и вскоре нашли потерянную тропинку. Спеша домой, они услышали донесшийся из чащи вопль, и такая жуть их обуяла, что кровь едва не свернулась в их жилах. Изодранные колючками и потерявшие дар речи от ужаса, прибежали они по домам. Третья девушка так и не вернулась к утру, и тогда мужчины со всего города отправились на ее поиски, но нашли только обрывок ее подола, а посему было решено, что девушка заблудилась и сгинула в лесу навеки.

Но глубина этой тайны не исчерпывается сказанным, ибо к следующей весне исчезнувшая девушка обнаружилась — она преспокойно жила у себя дома, словно ничего не произошло вовсе. Родные ее на все расспросы молчали, будто воды в рот набрали, однако вскоре всевозможные очевидные факты стали объявляться сами собой, порой противореча всему остальному — тому, например, что на лице девушки имелось теперь три ужасных шрама на-вроде следов от огромных когтей, и что в ее некогда черных, как вороново крыло, волосах безвременной сединой застыл пережитый ужас, и что ее мать, женщина щуплая и сухая как жердь, скрываясь от людских глаз всего только месяц, ни с того ни с сего произвела на свет божий волосатого младенца-великана, и что городской почтальон видел ее однажды в Онеонте, когда она стирала в реке белье, и мог бы поклясться, что женщина отнюдь не была беременна. Но самым странным в этой истории было, пожалуй, одно наблюдение, и заключалось оно в том, что девица та, всякий раз завидев одного местного джентльмена, начинала дрожать как тростинка на ветру и бежала прятаться. И странным было как раз то, что сей джентльмен хоть и был, по общему признанию, похож на медведя, но происходил, из семьи почтенных и уважаемых горожан, считался благодаря своей робости и мягкости едва ли не бабой и никогда бы не смог…

3. Примечания Шарлотты:

Этот фрагмент представляется мне наиболее загадочным, ибо мне достоверно известно, что мой отец скрывал от всех эту историю и держал ее среди своих самых важных бумаг. Это как раз и любопытно, потому что основана она на всем известных слухах, которые я помню с самого детства. В той настоящей версии девушек было не три, а четыре. Только две из них благополучно вернулись в тот вечер домой, одна вообще не вернулась, а возвращение еще одной было таким, как описано выше. Той девушкой, что не вернулась, была юная Люсиль Смолли. Бедняжка Ада Финни явилась домой в точности так, как было описано выше, и, возможно, смерть от кори, постигшая ее вскорости после ее внезапного появления, была для нее благодатным исходом, потому что беспрестанные слухи о том, что ее брат на самом деле был ее сыном, покрыли бы ее имя несмываемым и нестерпимым позором. (Кстати, неправдой следует назвать и все разговоры о подозрительной волосатости Саймона Финни, у которого уже с пятнадцати лет на макушке имелась проплешина.) Две другие девушки, те, что благополучно вернулись домой, сделались впоследствии почтенными городскими матронами. Юфония Фолкнер, урожденная Шипман, стала ревностным членом методистского церковного хора, а Бетти Райс, урожденная Кокс, вышла замуж за нашего обожаемого мэра и народила на свет десятерых ребятишек.

Как-то ночью я понял, что девчонка — дикарка. Лет ей тогда было восемь-девять. Проснулся ночью и слышу, как она бродит по хижине. Подняла шкуру и выглянула в ночь — ясную такую ночь, небо в россыпях звезд. Отломила сосульку и запихнула себе в рот. Я поскорее глаза закрыл, понял — она готова проглотить весь мир.

А то было ей еще семь. В семь мы держали Безымянку в хижине. Это внучка моя — Безымянка. Такие страшные вещи с нею произошли, с нею, с ребенком — язык она себе откусила, и было ей всего четыре или пять годков. К девяти она уже выросла в красавицу. Кожа гладкая как гриб — без солнечного света-то — да нежная что мышиное брюшко. Личиком и на Кору похожа, и на моего сына: глаза Ункасовы, а статью в Кору пошла. И созрела рано, быстро вырастала из одежек, что шил я ей из звериных шкур. В двенадцать она уже была готова иметь мужа.