Десерт мы доедали в полной тишине, которую нарушало лишь кваканье лягушек в пруду. Я то и дело поглядывала на Фельчера, и он, ловя мой взгляд, забывал о своих мрачных мыслях, лицо его светлело, а у меня внутри что-то екало, и я вдруг поняла, что больше никогда не смогу называть его по старой школьной привычке, по фамилии.

— Иезекиль, — сказала я.

— Что? — спросил он с готовностью, улыбаясь.

— Да нет, ничего. — Я тихонько рассмеялась и тут же почему-то вспомнила Праймуса — наши ночные прогулки по тундре, его теплую руку, — и мне вдруг сделалось грустно. Больше мы никогда не будем гулять там вместе, дивясь многообразному колориту лишайников. Я подняла глаза и заметила, что Фельчер все еще улыбается мне и ждет ответа. Но мне уже было не до смеха, я отвернулась.

Ребята ушли в полночь, а мы с Ви перемыли и вытерли всю посуду. Жалобное пение скрипки еще стояло у нас в ушах. Протягивая мне последнюю сухую тарелку, Ви зевнула.

— Чудесный получился вечер. Давненько не было у меня такого дивного вечера, — сказала она.

— Если не считать этой истерички.

— Не суди ее строго, ей и так в жизни не повезло. А Зики, кажется, влюблен в тебя по уши.

— Зики не в моем вкусе.

— Пусть, но здоровые отношения с кем-нибудь вроде Зики помогли бы тебе выбраться из той ямы, которую вырыл тебе твой Праймус. И потом, кто знает… Зики обаятелен, хорош собой и, кажется, не глуп. По-моему, шикарный парень. И может, он еще вырастет в твоих глазах…

— Ви, Иезекиль Фельчер давным-давно перестал быть шикарным парнем. В 1995 году перестал.

— Вся твоя проблема, Солнышко, в том, что ты не можешь посмотреть дальше своего тесного снобистского мирка, — заявила Ви, грохнув об стол очередной тарелкой. — В Темплтоне для тебя, видите ли, все не так хороши. В твоей маленькой головке так уж сложилось, что если они живут в Темплтоне, значит, это люди второго сорта.

— Как ты не права, — возразила я.

— Я как раз права, — не унималась мать. — Но это моя вина, это я вырастила тебя такой. Я все толкала тебя куда-то вперед, лелеяла в тебе честолюбие, и теперь ты стыдишься признаться, откуда ты родом. Но я на этот счет не очень переживаю, у тебя это пройдет. Поезжай в свой Сан-Франциско, живи там, как тебе хочется, а когда-нибудь тебя потянет в Темплтон, и ты вернешься.

Я собиралась сказать ей, что в Темплтон меня вряд ли потянет, но промолчала — не хотела ее расстраивать.

— Может, так оно и будет, — вздохнула я. — Если я вообще разгребу эти кучи дерьма, в которые залезла благодаря своему папаше.

— Сколько времени в твоем распоряжении? — осведомилась мать.

— Шесть дней, — сказала я. — А потом поеду на выручку Салли, а то он там совсем сна лишился. Кларисса говорит, он сейчас как зомби. Говорит, ее роль себе присвоил — это ей, дескать, полагается быть в их семье полудохлой. — И, заметив, что эти слова покоробили Ви, я прибавила: — Нет, ну она как-то смешнее это выразила.

— За шесть дней успеешь, — отозвалась Ви и выключила на кухне свет. В темноте она пошла к задней лестнице, и я слышала ее тяжелую поступь по дому, потом звук закрывшейся двери.

Долго я стояла у темного окна и смотрела на полированную гладь озера и на сгрудившиеся над ним холмы. Я вообразила себе, что огромное чудовище не умерло, а плавает бесшумно где-то в толще воды, время от времени выныривая, чтобы глотнуть воздуха и отдохнуть на поверхности, перед тем как снова уйти в глубины. Я уже собиралась пойти к себе, как вдруг раздался телефонный звонок. Я испугалась. Кларисса? Я представила себе «скорую помощь», врачей… Схватив трубку после первого же гудка, я сказала «алло» почти шепотом.

— Вилли, детка… — проговорил мне в самое ухо нежный бархатистый баритон. — Черт возьми, как я рад слышать наконец твой голос!

Это был Праймус Дуайер.

Потеряв дар речи, я так и осела на пол. В темноте передо мной мигали цифирки видеомагнитофона.

— Вилли? С тобой все в порядке?

— Да, — прошептала я. — Просто целый месяц уже прошел, а ты все не звонил.

— Какая же ты глупышка! Неужели не понимаешь, что я не всегда имею возможность позвонить? Мобильная связь в тундре не работает.

— Да, я знаю.

В повисшей затем долгой паузе я слышала пронзительные крики крачек и чаек, гудение мотора, голоса. Праймус находился где-то в обитаемом месте — возможно, даже в городе. Потом до меня донесся шум прибоя, из чего я заключила, что он, наверное, нашел где-то на побережье платный телефон.

— Ты где? — спросила я, почти не слыша собственного голоса — так сильно колотилось сердце.

— Где? Ужинаю. Вернее, ужинал. Они думают, я торчу сейчас в туалете. Йэн с тех пор с меня глаз не спускает, а сегодня вот слабину дал, и я воспользовался случаем, чтобы тебе позвонить. Набрались мы все тут, по правде сказать, хорошенько. Празднуем. Статью закончили, Вилли, представляешь? Уже отослали в журнал, так что скоро выйдет. И ты там стоишь в списке авторов. Побороться мне, правда, за тебя пришлось. И я боролся. За тебя!

— Вот как? Ура.

— Послушай, милая, я долго говорить не смогу, иначе они меня хватятся. Я позвонил, просто чтобы узнать, не злишься ли ты на меня до сих пор. Да и не можешь ты сердиться, ты же у меня такая умница, такая лапочка. И знаешь, как мне не терпится поскорее увидеть тебя снова на занятиях! — Голос его стал совсем бархатистым и вкрадчивым, как там, на Аляске, когда он щупал меня за попку. Сейчас на холодном полу погруженного в темноту Эверелл-Коттеджа мне очень не хватало этих нежных прикосновений.

— Подожди-ка, я что-то не понимаю, — сказала я и услышала коронный отрывистый смешок.

— Чего ты не понимаешь?

— Как чего? Я думала, меня вышибли из института за то, что я чуть не убила… твою жену.

Он хрипло усмехнулся:

— A-а, ты об этом… Нет, это ты напрасно. Она действительно довольно ревнива, но мы ее уже успокоили, и к тому же нам вовсе не обязательно говорить ей о твоем возвращении. Да и осталось-то тебе всего одну главу диссертации дописать. Защитишь ее в декабре, рановато это, конечно, зато потом тебя ждет блестящая карьера. Имея авторство в этой публикации, ты найдешь хорошее место где угодно. Или я помогу тебе найти хорошее место. Обязательно помогу. Я слышал, можно пристроиться в Принстоне. Я наведу справки.

— В Принстоне? Но это так далеко от Калифорнии! От тебя!

— Ну, знаешь, милая… — Он вдруг замолчал, и от этого дыхания в ухо я чуть было совсем не расклеилась, но когда он снова заговорил, голос его звучал металлическим басом: — Прости, дорогая, я что-то не сообразил. Я, признаться, думал, ты насчет этого не такая ранимая. О тебе же всегда говорят, ну… Не то чтобы ты неразборчива, а что не склонна привязываться. Не склонна привязываться к мужчине.

— Ничего подобного. Кто это тебе сказал? Я очень даже привязываюсь!

— Джон сказал, твой приятель. После твоего отъезда. Я такого про тебя понаслушался! Ты у нас, оказывается, взбалмошная.

— Ничего подобного, никакая я не взбалмошная, просто легко поддаюсь чувствам.

После паузы он продолжил, но голосом уже более сдержанным:

— Вилли, да разве ж я знал?! Разве я знал, что ты привяжешься? Прости меня, Вилли, но мы… мы не можем… Ты же знаешь, что мы не можем быть вместе. То есть можем, пока ты не закончишь диссертацию, а потом будем встречаться на научных конференциях каждые несколько месяцев. Но рядом со мной тебе быть не стоит, иначе моя жена что-нибудь заподозрит, а этого допустить нельзя.

— Ну конечно.

— Разумеется, я тебя очень люблю.

— Не сомневаюсь.

— Ты просто шикарная девчонка и… не знаю, нужно ли это говорить, шикарно трахаешься! Ну и большая умница, конечно. Так что за твое будущее я спокоен. В любом отношении. Уверен, тебе повезет во всем.

— Спасибо, — хмыкнула я.

— Вот видишь? Ты и сама все прекрасно понимаешь! А сейчас, знаешь ли, мне надо бежать, иначе они подумают, что я утонул в сортире, и побегут спасать. Ха!.. Ну пока, береги себя.