— То есть?
— Ну что вы задрали подбородок, как памятник полководцу?
— ??
— Поймите, ваша природная аристократическая осанка здесь неуместна.
— Не поняла.
— А все очень просто! Отношения между живыми существами строятся на древней как мир системе сигналов. Если хотите избежать противостояния с более сильным противником, изобразите «позу покорности».
— Это как?
— Ну как, как… Опустите голову. Хорошо бы сгорбиться! Смотрите в землю. Склонитесь, короче. Ни в коем случае не смотрите пристально в глаза.
— Но почему?
— Припадать в страхе к земле — это древний инстинкт самосохранения. Отсюда пошли поклоны и книксены. Сильные любят покорность.
— А вы думаете, этот, который на нас смотрел, — это было животное?
— Припадайте в страхе к земле, Элла, — не ошибетесь! Никто не любит пристального взгляда и вызывающе вздернутой головы. В этом плане гаишник, который нас останавливает на улице, и какой-нибудь представитель приматов, вроде самца шимпанзе, одним миром мазаны.
— Интересно…
— Кроме того, мне кажется, нам не следует более появляться в районе Скалистой — это явно не «наша» территория.
— То есть если мы будем ходить склонив головы и не нарушать границ чужих «владений» — все будет хорошо?
— Ну так. Или почти так.
— Мне тоже кажется, что только «почти», — с сомнением в голосе заметила я. — Вряд ли все так просто. Ведь они могут просто проголодаться! И съесть нас без всякой агрессивности — просто потому, что хотят есть.
— Возможно, им не нужно столько мяса.
— А чем же они питаются? Ведь им же нужен белок?
— Жуки, лягушки, птичьи яйца — этого достаточно, чтобы восполнять потребность организма в белке.
— Вы думаете, они этим питаются?
— Ну как вам сказать… Во всяком случае, я на это надеюсь.
— Фу, какая гадость!
— Однако лично мне не слишком хочется выступать в роли бифштекса. А вам, Элла?
— Пожалуй… — вздохнула я. — Пусть уж они действительно лучше едят лягушек.
Двадцать пятое, июнь
Весь сегодняшний день я репетировала «позу покорности». Получается плохо! От привычки идти по жизни, задрав подбородок, трудно избавиться в одночасье. Хорошо, что хоть Нинель меня немного обнадежила. Она разрабатывает план нашего выхода из Прекрасной долины…
Как же я надеюсь, что она выведет нас отсюда! Я ей верю. Поход на Скалистую убедил меня, что супруги Звездинские, с их опытом и снаряжением, способны дотащить меня куда угодно.
Двадцать восьмое, июнь
Нинель, кажется, серьезно заболела. У нее слабость и сильная рвота. Губы, веки и ноздри очень сильно распухли. Похоже, это отравление.
В приготовленном для разжигания костра хворосте я обнаружила срубленный стебель лобелии.
На срезе ее стебля выступил сок. Все это очень странно. Достигающая часто трех метров в высоту лобелия обычно встречается высоко в горах, где уже не растут деревья. Ее млечный сок очень ядовит. Лобелия часто вводит в искушение и обман несведущих путешественников. Она настолько ядовита, что ее нельзя использовать даже в качестве топлива, дым от сгорающей лобелии вызывает тошноту.
Все это очень-очень странно. Ведь Нинель — опытная путешественница. Где только не побывала и чего только не повидала! В самых экзотических точках земного шара. Уж что такое лобелия, Нинель должно быть известно. Как же она оказалась настолько неосторожной?
И откуда это растение взялось в куче приготовленного для костра хвороста?
Тридцатое, июнь
Нинель становится все хуже. У меня самые дурные предчувствия.
Из всех нас Нинель самая опытная, умная, осторожная. И способная найти выход из нашего безвыходного положения!
И вот именно она, кажется, «выходит из игры» первой.
Оскар так переживает, что на него страшно смотреть.
Первое июля
— Я хочу вам кое-что сказать, Элла.
— Да, Нинель.
— Наклонитесь, а то я не могу громко говорить.
Я присела рядом с больной.
— Мне все больше приходит в голову, — прошептала она, — что эти невидимые существа ведут себя гораздо более изощренно, чем просто животные.
— То есть вы хотите сказать, что они ведут себя, как…?
— Да… Это я и хочу сказать. Они ведут себя как люди. Они ведут себя коварно и хитро, как может только человек. Увы, для того, чтобы совершать подлости, нужен хорошо развитый и соответствующего размера мозг.
Я подавленно молчала.
— Нинель… Знаете, что это мне напоминает?
— Что же, Элла?
— «За стеклом».
— Но…
— У меня постоянное ощущение, что есть режиссер… Что мы «за стеклом» и кто-то наблюдает за нами.
— А кто же этот режиссер?
— Хотела бы я знать. Все будет хорошо, Нинель, — без всякой надежды в голосе произнесла я.
— Не думаю.
Она закрыла глаза.
Третье, июль
Мы похоронили Нинель. И чтобы какие-нибудь звери не раскопали могилу, стали сооружать насыпь из камней. Носим их уже почти два дня.
При этом я с ужасом думаю, что будет с Оскаром, когда мы закончим это сооружение. Сейчас эта «работа» его по крайней мере отвлекает…
Оскар делает ее, как робот. Мы носим и носим эти камни.
Но что будет, когда мы воздвигнем насыпь? Ведь она и так уж велика.
Не можем же мы всю оставшуюся жизнь сооружать тут эту «египетскую пирамиду» для царицы Нинель?
Пятое, июль
Мои предположения о слабости Оскара даже на пятьдесят процентов не соответствовали истине.
Истина оказалась еще более пугающей.
Оскар, оставшись без Нинель, выглядит маленьким, слабым, осиротевшим ребенком. Он, по сути дела, превратился в груду руин. В тряпичного зайчика, из которого вытащили батарейку «Энерджайзер».
Он или плачет, или молчит.
А вчера он начал пить, опустошая методично все запасы спиртного, которые прибыли вместе с ними на самолете. А эти запасы значительны. Пока была жива Нинель, мы ими почти не пользовались. И у Оскара прежде не было такой потребности.
Зато теперь он стал пить непрерывно. Так он может допиться до белой горячки.
Просто не знаю, что мне делать. Как мне его остановить?
Мне в голову приходит чудовищное предположение, что «невидимые существа», наблюдающие за нами, о которых говорила Нинель, тончайшие психологи. Если это вообще не какой-нибудь «высший разум», экспериментирующий с нами.
И, кажется, этот самый «разум» довольно четко проследил супружеский расклад в семье Звездинских. Сильная «мама» Нинель и «слабый ребенок» Оскар.
Этот «некто» просто убрал Нинель. И теперь уже нет необходимости убирать Оскара. Я своими глазами вижу сейчас, как, оставшись без Нинель, Звездинский погибает сам.
И у меня теперь нет сомнений, что кто-то подложил в приготовленный для костра хворост те стебли ядовитой лобелии. А Нинель, в темноте не разобрав, бросила их в костер.
Возможно, это было сделано руками исчезнувшего проводника?
Мы ведь так и не нашли его труп. Так что, вполне возможно, он жив и здоров и где-то здесь рядом, в долине… Может быть, даже совсем недалеко!
Открытые нами пещеры подтверждают, что возможности существовать в Прекрасной долине незаметно, прячась и не показываясь на глаза тем, с кем не желаешь встречи, — огромные.