— Пастушком? — засмеялась она. — Аксель прекрасный, образованный человек, и тебе это известно!

— Вот теперь я слышу преданную невесту! Твоя свадьба будет великолепна. Ты волнуешься, Женевьева?

— Пожалуй…

— Но, надеюсь, ни в чем не раскаиваешься? О, дорогая, как я рада за тебя! Твой отец сделал верный выбор.

— Нет-нет, мне не о чем жалеть! — горячо откликнулась Женевьева. — Просто… — Румянец залил ее щеки, и она смущенно засмеялась: с кем еще поделиться сокровенными мыслями, если не с Эдвиной? Взяв со стола кубок с вином, Женевьева закружилась в танце перед очагом. — Мы с Акселем — идеальная пара! Наши мысли часто сходятся, у нас много общего. Он уважает меня, а я восхищаюсь им! Мало того — я люблю его, люблю всей душой. Представляю, как мы будем вместе потягивать вино перед камином, смеяться во время рождественских представлений, сидеть за обеденным столом. Вот только…

— Ну, ну! Говори.

— О, не знаю, не могу объяснить! — Женевьева подбежала к Эдвине. — А как же то, о чем слагают сонеты, прекрасные стихи, французские баллады? То, о чем писал Чосер и древние греки? Где это чудесное, таинственное чувство, где стремление умереть за один поцелуй, за одно лишь прикосновение?

— Женевьева, да ты влюблена в предчувствие любви! — догадалась Эдвина. — Сама любовь — это совсем другое дело. Она глубже, спокойнее и может продолжаться вечно. А то, о чем говоришь ты…

— Что же это?

— Страсть, — смущенно пробормотала Эдвина. Она вновь присела перед своим гобеленом, взяла иглу и устремила взгляд вдаль. — Женевьева, не стремись к страсти. Она больно ранит тех, кто гонится за ней, и даже тех, к кому приходит нежданно. Радуйся тому, что вы с Акселем — взрослые люди, что он добр и внимателен, что…

— Эдвина, значит, вот что случилось с тобой! — Женевьева присела у ног тетки. Та взглянула в умоляющие, огромные глаза племянницы — серебристые, мерцающие, завораживающие^; и вздохнула, поняв, что Женевьева не станет довольствоваться недомолвками, а также, что племянницу охватило беспокойство. На миг Эдвина усомнилась в том, что Аксель для нее достойная пара. Конечно, он порядочный человек, но скорее ученый, чем рыцарь, и пожалуй, слишком мягок, чтобы совладать со своевольной невестой.

— Была ли в моей жизни страстная любовь? — Эдвина усмехнулась. — Дорогая, узнав вкус страсти, я долго недоумевала: откуда же взялись все эти возвышенные поэмы о любви? А потом…

— Потом ты все поняла? После свадьбы? — настойчиво допытывалась Женевьева. — О, Эдвина, как я мечтаю об этом! Какое счастье — встретить мужчину, который любил бы меня, как Ланселот — Джиневру, как Парис — Елену!

— Такая любовь губительна.

— Нет, романтична! Но как же это случилось, Эдвина? Любовь пришла к тебе после свадьбы?

Ну что могла ей ответить Эдвина? Нет, любви она так и не дождалась — по крайней мере такой любви, которая вдохновляла поэтов, лишала сна и аппетита, заставляла дрожать от предвкушения.

И все-таки она узнала другую, более мирную любовь и обнаружила, что она отнюдь не холодна и бесстрастна. Сочетавшись браком, Эдвина и ее муж испытали удивление — и радость. А потом Филипп умер, а молодая вдова познала всю горечь одиночества.

Эдвина сделала вид, будто поглощена вышиванием.

— По-моему, ты неравнодушна к Акселю. Вы созданы друг для друга. А теперь…

Дверь вдруг распахнулась. В зал ворвался Эдгар, за ним следовали Аксель, сэр Гай и сэр Хамфри.

— Клянусь Господом, я этого так не оставлю! — бушевал Эдгар, побагровевший от ярости. Швырнув перчатки на стол, он громогласно приказал Грисвальду принести мяса и эля, да побольше.

— Отец, в чем дело? — Женевьева вскочила и бросилась к нему. Она перевела взгляд на сэра Хамфри, давнего и преданного друга ее отца, и на молодого красавца сэра Гая, близкого товарища Акселя.

— Помяните мое слово: Тристан де ла Тер еще горько пожалеет о том, что появился на свет! — воскликнул Эдгар. — Женевьева, ты только посмотри, что он мне прислал!

Аксель кивнул, передавая невесте письмо. Мельком взглянув на взломанную печать, Женевьева развернула лист бумаги. Почерк показался ей весьма изысканным, а само послание — оскорбительным и напыщенным. Отец разбушевался не зря. Письмо предназначалось Эдгару Левеллину, герцогу Иденби.

«Сэр, я, Тристан де ла Тер, преданный вассал Генриха Тюдора, настоятельно заклинаю вас отказаться от своих намерений, дабы сохранить титул, владения и честь, и, приложив все силы, оказать помощь вышеупомянутому Генриху Тюдору. Если вы, сэр, прикажете своим воинам сдаться, клянусь вам, что ни ваши владения, ни ваши подданные не пострадают и не лишатся собственности.

Не могу выразить, как важна ваша помощь для Генриха Тюдора, наследника престола Англии из рода Ланкастеров. Убедительно прошу вас, сэр, открыть ворота и оказать нам радушный прием.

С почтением, Тристан де ла Тер, эрл Бедфорд-Хита по приказу Генриха Тюдора из дома Ланкастеров».

Женевьева уставилась на отца:

— Какое чудовищное оскорбление!

— Это возмутительно! — вскричал Эдгар. — Тристан де ла Тер получит ответ сейчас же! Аксель, вели выгнать гонца и запереть ворота! Сэр Гай, приведите священника: пусть благословит наших воинов! А мы с тобой, Хамфри, проверим, достаточно ли у нас припасов, чтобы поставить на место этого приспешника дьявола, будь он проклят!

— Отец… — начала Женевьева, но Эдгар, потрепав дочь по плечу, удалился. Ей хотелось остановить мужчин, но было уже слишком поздно. Грозные и неукротимые силы пришли в движение. Лицо Акселя стало мрачным и непроницаемым.

Женевьева подняла руку, чтобы удержать его, но он последовал за ее отцом. В зале осталась только Эдвина. Женщины с ужасом переглянулись.

— Что случилось? — дрожа, проговорила Эдвина. — Что это? Что с нами будет?

К ночи ответ на ее вопросы стал очевиден. Обитателям Иденби пришлось вступить в битву за английский престол прежде, чем эта битва началась. Замок готовился к обороне, а сторонники Генриха за воротами — к осаде. К замку подтягивали пушки, катапульты и тараны, ибо стены Иденби были почти неприступны. В первую же ночь лучники Эдгара осыпали нападающих градом горящих стрел. Со стен лили кипящую смолу.

В ответ грохотали пушки, сотрясая камень. Кузницу разгромили первой и сожгли дотла, за ней вспыхнула сыромятня, и вскоре уже все деревянные строения за стенами замка были охвачены пламенем. Впрочем, Иденби представлял собой настоящую крепость, способную выдержать осаду. Эдгар не сомневался, что вскоре воины де ла Тера с позором отступят: эти люди были нужны Генриху для войны против Ричарда.

Во вторую ночь шум сражения стих, но на рассвете наступление возобновилось. Днем прибыл гонец: де ла Тер вновь потребовал от Эдгара капитуляции.

«Сэр, я был бы рад поскорее покинуть ваши края. Но ваше упорство разозлило Генриха, и он приказал взять замок штурмом. Генрих утверждает, что Тюдоры состоят в родстве с Левеллинами, поэтому до глубины души оскорблен тем, что вы осмелились поднять оружие против него. Заклинаю вас, сэр, — сдавайтесь, ибо мне приказано не щадить никого, если нам удастся взять замок приступом.

Тристан де ла Тер»

— Не щадить никого? — в ярости повторил Эдгар, отшвырнув письмо. — Ну, это мы еще посмотрим! Глупец, неужели он еще не понял, что Иденби неприступен?

По-видимому, де ла Тер был уверен в успехе. Пушки и катапульты продолжали грохотать и на третий день, и на четвертый.

Этой ночью Женевьева поднялась на стену замка вместе с отцом и долго смотрела на затихший лагерь противника, разбитый у самых стен Иденби. Эдгар рассудил, что назавтра нападающие попытаются выломать ворота и взобраться на стены. До Женевьевы доносились крики раненых, рыдания вдов и сирот. От едкого дыма слезились глаза: деревянные строения все еще тлели.