— Не надо! — воскликнула Женевьева, но Тристан уже притянул ее к себе и, сорвав халат, понес пленницу к чану. — Прошу вас, не надо…

Она погрузилась в ароматную и горячую воду. Тристан подхватил ее волосы и перекинул их через край ванны, чтобы они не намокли. Действуя проворно и уверенно, он освободился от сапог, чулок, туники и прочей одежды и застыл перед ней, невозмутимый и великолепный.

«Красивое животное, — подумала Женевьева. — Молодое сильное тело, состоящее из мускулов, мощное, сметающее все на своем пути»…

Тристан взял мыло и присоединился к ней. Женевьева увидела, как вода переливается через край чана; сердце ее учащенно стучало. Несмотря на весь ужас происходящего, его тело завораживало ее, не позволяло отвести взгляд. Их колени соприкоснулись; чан был слишком тесным для двоих, и потому Женевьева остро ощущала близость Тристана, испытывала то, чего не желала знать… Их обволакивал аромат роз — алых или белых…

Грубая мужская сила Тристана опьяняла ее, его руки творили чудеса, мощь тела возбуждала. От жаркого поцелуя Тристана у Женевьевы закружилась голова. Ее подхватило и понесло в загадочный мир, где ей оставалось только шептать его имя и подчиняться — не мужчине, а ощущениям, древней пляске внутреннего огня и извечному ритму…

Внезапно на его лице сверкнула дьявольская усмешка, от которой он сразу помолодел.

— Леди, я опять забыл о своем долге — помочь вам отмыться!

Она пыталась разрушить чары, вскочить, но их руки и ноги переплелись. Засмеявшись, Тристан взял ее за руки и притянул к себе, коснулся грудью ее высокой и упругой груди. Их глаза встретились, Женевьева не отвела взгляд.

Она была словно загипнотизирована этими полыхающими глазами.

Мучительный холод исчез. Ее окутало тепло, она не видела и не чувствовала ничего, кроме глаз и рук Тристана, а его поцелуй, горячий, как вода в чане, пробудил в ней страсть. Его ласки обжигали тело.

Наконец он поднялся, увлекая Женевьеву за собой и не сводя с нее пристального взгляда. Вода струйками стекала по обнаженным телам. Тристан перенес Женевьеву на постель. Насмешки прекратились, боль ушла — осталась только страсть, глубокая и всепроникающая. Женевьеву захватил вихрь движений Тристана, она впилась ногтями в его плечи и вскрикнула, ощутив первое прикосновение стального копья. Все завершилось восхитительным взрывом, от которого Женевьева окончательно обессилела. Тристан затих, продолжая обнимать ее. Постепенно оба успокаивались.

Придя в себя, Женевьева закричала от ярости, высвободилась, спрыгнула с кровати и набросила халат. Тристан следил за ней насмешливым взглядом. «Он вправе смеяться надо мной, — с горечью подумала Женевьева, — ведь он так легко подчинил меня себе!»

Но он не смеялся, а лишь задумчиво наблюдал за девушкой, пока она не отвернулась. Охваченная отчаянием, Женевьева пошла к камину. Плакать нельзя, даже после того, как он уйдет. А Тристан скоро уйдет. Оденется, вернется к Джону и через несколько секунд забудет о ней, тогда как она…

Так он и сделал. Ею овладел страх: на миг показалось, что Тристан направляется к ней, но он приблизился к чану и плеснул водой себе в лицо. Продолжая исподтишка наблюдать за Женевьевой, он взял полотенце, вытерся и тут заметил, что она дрожит.

— Не забудьте, миледи, что ваш завтрак на подносе, — сказал Тристан. — Поешьте, пока еда не остыла.

— Убирайтесь отсюда!

Он усмехнулся — негромко и горько.

— Ах да! Вы же с ног до головы покрыты грязью! Прошу меня простить, миледи. Но должен признаться, вы постепенно начинаете выполнять свое обещание. — Его голос звучал гневно. Женевьева съежилась, услышав гулкий стук захлопнувшейся двери.

— Чудесный день! — сказал Джон. Он и Тристан шагом ехали по дороге, ведущей из Иденби.

День и вправду выдался славным — такие воспевают в стихах поэты. Высоко в небе сияло солнце, легкий ветерок овевал холмы, луга и поля. Осенние листья окрасились в золотистые, оранжевые и красные тона. Наступило время сбора урожая, обещавшего изобилие. Это чуяли лошади, коровы и овцы, пасущиеся в полях, ощущали кружащиеся в воздухе бабочки и пчелы.

Тристан только хмыкнул. Джон видел, что его друг мрачен. Казалось, на его лицо набежала тень грозовой тучи.

— Не забывай, дружище, — мягко заметил Джон, — что мы — люди доброй воли. Маска тирана нарушает мир и гармонию.

Тристан встрепенулся.

— Да, Джон, день прекрасный. Осень предстала сегодня во всей красе. Все вокруг говорит о величии природы и щедрости Бога. Похоже, земля не подозревает о том, что Ричард убит, а королем стал Генрих. — В голосе Тристана по-прежнему сквозила горечь. Джон, пришпорив коня, поравнялся с другом. — А теперь хмуришься ты, — заметил Тристан.

Джон пожал плечами:

— Я видел тебя всяким, Тристан, — и в ярости, и в муках. Мне известно, как ты умен, добр и милосерден. Я видел, как ты смотрел в глаза смерти, оставаясь прочным, как кремень, и невозмутимым. Но я еще никогда не видел тебя таким встревоженным, разгневанным и угрюмым.

— Таким я стал с тех пор, как Генрих взошел на престол. Страна должна обрести покой.

— И ты тоже.

— Человек обретает покой только после смерти, — возразил Тристан. — Свернем вон туда, где пасутся гуси. — И он пустил коня рысью. Вздохнув, Джон последовал за ним.

Они подъехали к глинобитной хижине, крытой соломой. Навстречу гостям вышли крестьянин-арендатор, седеющий мужчина, трое его сыновей и крупные щенки мастифа. Ответив на поклон хозяина дома, Тристан объяснил, что отныне в Лондоне правит Генрих VII, Тюдор, а он сам, Тристан де ла Тер, стал владельцем этих земель. Однако ничего не изменилось и арендная плата не увеличилась.

Крестьянин слушал его, разинув рот; сыновья почтительно молчали. Наконец один из них заверил Тристана, что они расплатятся вовремя, ибо земля плодородна, а они умеют работать.

— Какая нам разница, кто сидит на троне — Ричард, Генрих, Том или Пит, — продолжал он, глядя на двух могучих рыцарей. — Лишь бы нам не мешали работать в поле!

Из двери хижины выглянула женщина и вышла поздороваться с гостями. Она была дородной и румяной, с узловатыми натруженными руками. Покраснев, она низко присела перед рыцарями, признавая их господами, и объяснила, что ее зовут Мэг, а мужа Сетом. Женщина спросила, не хотят ли благородные господа выпить эля и отведать жаркого.

— У меня больше ничего нет, но я предлагаю вам угощение от чистого сердца, милорды.

— Мама отлично готовит, — вставил один из сыновей. Тристан и Джон переглянулись.

— Искренне благодарю вас и принимаю ваше приглашение. — Тристан кивнул Джону, и они спешились;

— А я присмотрю за этими красавцами, сэр. — Парень с восхищением взглянул на лошадей.

— Конечно, — ответил Тристан. — Как тебя зовут?

— Мы назвали его в честь святого Матфея — Мэтью, — ответила Мэг.

— Ладно, Мэтью, бери поводья. Вижу, ты любишь лошадей.

Парнишка кивнул, а Мэг опять зарделась, гордясь сыном. Взволнованная, она поспешила в хижину. Входя, Тристан пригнулся. В своем пурпурном плаще и начищенных сапогах он казался здесь человеком из другого мира, однако сам чувствовал себя как дома, и хозяйка быстро освоилась в его присутствии. Джон радовался: Тристан вновь помолодел, обрел способность смеяться и болтать, чего не случались со времен осады Иденби.

Эль и жаркое им подали на грубо сколоченном столе, стоящем перед очагом. Сыновья крестьянина остались во дворе, сам крестьянин не посмел сесть, а Мэг хлопотала вокруг гостей, болтая без умолку — она рассказывала, каков нынче урожай, о соседях, а потом вдруг пробормотала:

— Жаль только нашего долгого лорда Эдгара. Какой был прекрасный человек! Он погиб в бою… — Ее муж задрожал, Мэг, поняв, что натворила, пролила эль на стол. Тристан взял ее за руку:

— Смерть храброго человека в бою надо оплакать, мистрис. А лорду Эдгару было не занимать храбрости. Не смущайтесь. Вы не сказали ничего плохого.