Но план Потанина был иным.
Еще несколько дней Йордан и Дженнингс работали над своим проектом и писали окончательный вариант для Потанина. Они не указывали в нем никаких названий. Дженнингс считал, что в их плане была “определенная логика” с точки зрения российского правительства, поскольку он обеспечивал наличные деньги, столь необходимые для выплаты пенсий и зарплаты учителям. Более того, в конце 1994 года молодой российский фондовый рынок пережил первый крупный спад. Цены акций упали. План Йордана и Дженнингса оставлял государству надежду на то, что оно получит за заводы более высокую цену позже, когда курс акций снова повысится. Кроме того, можно было привлечь руководителей из частного сектора, чтобы повысить эффективность производства. Но, как рассказывал мне Дженнингс, он настаивал на том, чтобы сделки были абсолютно прозрачными и открытыми для иностранных конкурентов. В противном случае, сказал он, “это приведет к катастрофе”. Йордан передал окончательный вариант Потанину. “Вот что вам надо делать”, — сказал он{368}.
Но то, что произошло потом, не было предусмотрено сценарием Йордана. По словам Йордана, Потанин взял их план, но “разрушил концепцию”. Кончилось тем, что иностранцы не были допущены к участию в сделках, которые не были прозрачными и в которых, как оказалось, не обошлось без мошенничества.
Это имело еще одно серьезное последствие, которого они не предвидели: подготовленный ими документ положил начало процессу слияния российских магнатов с государством. Магнаты нашли политического покровителя, поиск которого начали в клубе на Воробьевых горах. Им стал Борис Ельцин, и они готовились к слиянию своего богатства с его властью.
В 1990-е годы никто из государственных чиновников, реформаторов, нефтяных генералов, “красных директоров” или политиков не обладал такой живучестью, как Чубайс. Он проявлял исключительную стойкость под огнем критики и считал, что цель оправдывает средства. Но Чубайсу удавалось выстоять и по другой причине. Он настойчиво добивался своего, но, как правило, не упускал момент, когда можно было пойти на компромисс. В этом заключался секрет его успеха при проведении массовой приватизации. Известный компромисс с Верховным Советом, который позволил лицам, обладавшим конфиденциальной информацией, взять под свой контроль приватизируемые компании, преследовал более важную цель изъятия собственности из рук государства.
Теперь Чубайс, один из двух первых заместителей премьер-министра, собирался еще раз ярко продемонстрировать свою железную волю. Он хотел объединить мощь магнатов и власть больного российского президента, чтобы попытаться спасти и его и их. И на этот раз он был готов пожертвовать своими идеалами ради достижения более важной цели. Он пошел на это без видимых колебаний.
Чубайс не подвергал сомнению эти идеалы в первые годы массовой приватизации, когда они с Ельциным поддерживали популистский лозунг “Нам нужны не сотни миллионеров, а миллионы собственников”. Чубайс старался ослабить хватку старой номенклатуры и тормозить неконтролируемую “спонтанную” приватизацию, проводимую директорами заводов. Он был абсолютно уверен в том, что движение вперед обеспечат только удивительные возможности рынка. Только рынок определит победителей и проигравших; только рынок определит, кто станет “эффективным” владельцем новой собственности, отданной государством. Рынок — это боксерский ринг, который выявит тех, кто выживет благодаря своей изобретательности, и тех, кто будет обречен на разорение. Чубайс и другие реформаторы усвоили урок советского социализма, заключавшийся в том, что ни один политический деятель или чиновник не может соперничать с коллективным разумом рынка в способности принимать эффективные решения. По мнению Чубайса и реформаторов его поколения, чрезмерно политизированные решения коммунистической партии оказались совершенно неэффективными. Выход заключался в жесткой рыночной конкуренции, а чтобы быть конкурентным, рынок должен быть открытым. Вот почему Чубайс так любил аукционы по продаже мелких предприятий, на одном из которых они с Гайдаром побывали в Нижнем Новгороде: это была конкуренция в чистом виде.
30 марта 1995 года Потанин предстал перед российским кабинетом министров. По обеим сторонам длинного, подковообразного стола плечом к плечу сидели члены кабинета. Перед ними были аккуратно расставлены бутылки с минеральной водой, лежали блокноты и заточенные карандаши. Премьер-министр сидел во главе стола и говорил в микрофон, а помощники и посетители находились в противоположной части помещения. Потанин тщательно подготовился к встрече. Он обрисовал в общих чертах первоначальный вариант своего плана “займы в обмен на акции”, составленного на основе документа Йордана и Дженнингса. На заседании, длившемся четыре часа, Потанин с Ходорковским и Смоленским сообщили министрам, что консорциум коммерческих банков готов предоставить правительству кредит в размере 9,1 триллиона рублей, или 1,8 миллиарда долларов, под залог акций некоторых из крупнейших предприятий России. Это была огромная сумма. В течение года приватизация должна была пополнить бюджет на 8,7 триллиона рублей, но пока что Госкомимущество получило всего 143 миллиарда рублей{369}. По всей стране не выплачивались зарплаты и пенсии. Банкиры предлагали правительству план, позволявший одним махом получить весь годовой доход от приватизации.
В список сорока четырех компаний, которыми хотели завладеть банкиры, “Норильский никель” и ЮКОС попали не случайно: их внес туда Потанин. Накануне Потанин тщательно обсудил все детали своего плана с Кохом, резким и прямолинейным руководителем приватизации. Потанин уже заручился поддержкой другого первого вице-премьера, Сосковца, курировавшего тяжелую промышленность и входившего в реакционную группу, сплотившуюся вокруг Коржакова, руководителя службы безопасности Ельцина, лидера так называемой “партии войны”. Вопрос о Чубайсе, еще одном заместителе премьер-министра, оставался открытым.
У молодых реформаторов из команды Чубайса очевидная коррумпированность схемы “займы в обмен на акции” вызывала отвращение. Дмитрий Васильев, который сначала был заместителем Чубайса в Госкомимуществе, а в 1995 году стал руководителем российской Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг, рассказал мне, что однажды Йордан пришел к нему с проектом плана “займы в обмен на акции”. “Я сразу сказал, что считаю этот план мошенническим, — вспоминал Васильев. — Но то, что произошло на самом деле, оказалось даже хуже, чем мы ожидали”{370}.
В плане “займы в обмен на акции” все противоречило тому, за что когда-то выступали реформаторы. Было похоже, что победителей и проигравших организаторы операции выберут по собственному усмотрению, не полагаясь на мнение рынка. Это означало, что новых владельцев снова определят политики, а не рыночная конкуренция, не проверка сил на “боксерском ринге”. Сделки “займы в обмен на акции” — получившие название “залоговых аукционов” — заключались не в открытую, а, как правило, тайно, через офшорные подставные компании и тайные счета. Эти самые аукционы были нечестными: в большинстве случаев на них выигрывали сами устроители. Аукционы были мошенническими, и Чубайс не препятствовал этому.
Если у Чубайса и имелись какие-то сомнения, они быстро рассеялись. “Я сразу понял, что любой ценой буду поддерживать эту идею”, — вспоминал Чубайс о выступлении Потанина перед членами кабинета министров{371}. Его самого, как мне рассказывал Сергей Беляев, еще один его санкт-петербургский выдвиженец, беспокоило только одно: насколько серьезным было намерение банков выплатить такую огромную сумму Денег. Чубайс подвергал сомнению не сам план, а лишь то, что магнаты заплатят. “Он боялся, что банки обманут нас, — рассказывал мне Беляев. — Они могли взять пакеты акций и никаких денег не дать”{372}.
