8 июля 1995 года НТВ показало очередную серию своей еженедельной сатирической передачи “Куклы”. Ее персонажами были куклы в рост человека, а диалоги писал сатирик Виктор Шендерович. Один из выпусков передачи появился одновременно с началом чеченской войны и неожиданно больно задел Ельцина. В нем руководителей страны представили в виде бродяг, которые не могут существовать на минимальную заработную плату, установленную правительством. Ельцин шел по проходу вагона электрички, просил милостыню и вел за руку, как ребенка, руководителя службы безопасности Коржакова. После многих лет в политике Ельцин стал довольно толстокожим, но, по мнению Гусинского, “Куклы” вызывали у него приступы гнева. После эпизода в поезде генеральный прокурор возбудил уголовное дело, вызвавшее к передаче “Куклы” еще больший интерес. Следствие закончилось безрезультатно, но Гусинский понял, какое воздействие оказывает его телевизионный канал. “Ельцин относился ко мне с тихой ненавистью”, — рассказывал Гусинский. Однажды Ельцин лично позвонил Лужкову и умолял его, чтобы тот попросил Гусинского прекратить показ кукольного шоу.

“Они унижают меня!” — просил Ельцин. Но шоу продолжалось.

Нападки Кремля на Гусинского имели одно важное последствие: они вбили клин между Гусинским и Лужковым. Московский мэр чувствовал давление со стороны Кремля и не хотел подставлять свою голову. “Мост-банк” Гусинского являлся “уполномоченным” банком и зависел от счетов города, но эти счета были переведены в новый “Банк Москвы”. Отношения Гусинского с Лужковым стали более прохладными. Был момент, когда эти два человека, поддерживавшие близкие отношения с начала кооперативного движения, перестали разговаривать друг с другом. Кроме того, Гусинский лишился такого клиента, как “Аэрофлот”, который стал сотрудничать с Березовским. Такое решение было принято Кремлем, чтобы наказать его за негативное отношение к войне.

“Это было очень трудное время для всей его группы, — вспоминал Малашенко о команде Гусинского, — сотрудники банка были, конечно, очень расстроены. Для них это означало гибель их банка. Но я сказал им: послушайте, ребята, у нас нет выбора. Мы не собираемся приносить в жертву НТВ”.

Гусинский оказался на распутье. Он решил, что его будущее связано не с банковским делом и не со строительством, а со СМИ, он должен быть медиамагнатом. Одна минута рекламы на НТВ стоила около ю тысяч долларов. Телекомпания стала чрезвычайно дорогостоящим предприятием как с точки зрения бизнеса, так и с точки зрения политики. Гусинский построил его почти на пустом месте и очень гордился этим: его активами были не “готовые” советские предприятия вроде АвтоВАЗа или “Останкино” Березовского. Гусинский стал предпринимателем, вероятно, потому, что это было его призвание — он начинал с нуля. Его не смущали такие вещи, как лоббирование правительства, — он занимался им, чтобы получить лицензию на НТВ, но канал он создавал сам. Этот канал не был обломком советского прошлого. Он был билетом в будущее.

Однако в клубе на Воробьевых горах смотрели на дело по-другому. Входившие в него магнаты как раз начинали изучать толстую книгу, полученную из Госкомимущества. Это был список “готовых” заводов советской эпохи и других промышленных объектов, которые вскоре должны были достаться им практически даром. Они не хотели затевать что-либо на пустом месте, как это сделал Гусинский, когда столько прибыльных предприятий, лучших шахт и нефтеперерабатывающих заводов России только и ждали, чтобы их кто-нибудь прибрал к рукам.

Чарлз Райан, который пришел в восторг, купив в 1991 году на улице пачку акций банка МЕНАТЕП, стал советником группы, занимавшейся с Анатолием Чубайсом вопросами приватизации. Одним из первых, с кем он познакомился, был Альфред Кох, упрямый и острый на язык молодой человек, в то время заместитель руководителя Ленинградского центра приватизации. Позже оба они приехали в Москву. Райан стал одним из основателей инвестиционного банка “Объединенная финансовая группа”. В 1995 году Кох был назначен заместителем председателя Государственного комитета по управлению госимуществом, отвечающим за продажу объектов промышленности, начатую Анатолием Чубайсом. Сам Чубайс тем временем стал одним из двух первых заместителей премьер-министра.

Это было трудное время для команды Чубайса. Приватизация государственной собственности затягивалась, Борис Ельцин был слаб, а коммунисты набирали силу, судя по результатам опросов общественного мнения, проводившихся в преддверии намеченных на декабрь 1995 года парламентских выборов. По субботам Кох часто приезжал в свой офис, дверь которого была открыта. В спокойные дни Райан любил заходить туда, чтобы поболтать с не стеснявшимся в выражениях, вспыльчивым Кохом. Однажды в конце лета 1995 года во время такого разговора Кох словно невзначай спросил Райана: “Что вы думаете об “ОНЭКСИМ-бан-ке” и банке МЕНАТЕП?”

Райан узнал, что Кох работает над приватизационной сделкой, которая навсегда изменит российский капитализм и российскую политику. На его столе лежала схема раздачи лучших промышленных предприятий России, самых прибыльных нефтяных компаний и самых богатых рудников, группе магнатов, являвшихся членами клуба на Воробьевых горах. Первым в списке был Владимир Потанин из “ОНЭКСИМ-банка”, за ним шел Михаил Ходорковский из банка МЕНАТЕП. Кох с самого начала выбрал победителей, вспоминал Райан. Планировалось, что акции заводов будут передаваться магнатам на хранение в обмен на кредиты, предоставляемые государству. Все знали, что испытывавшее острый дефицит государство не сможет погасить кредиты и тогда магнаты продадут акции с целью возмещения долга. Но была одна хитрость. Магнаты могли продать акции себе, очень дешево, через никому не известные офшорные компании. Таким образом, они могли получить ценную собственность почти даром. Кредит, предоставленный государству в обмен на колоссальные запасы нефти и полезных ископаемых, подозрительно напоминал Райану закулисную раздачу собственности. Схема получила название “займы в обмен на акции”. “От этой идеи очень дурно пахнет”, — говорил Райан Коху.

“Что вы имеете в виду?” — спросил Кох.

“Понимаете, Альфред, самое странное то, что виноваты будете вы. Вас сделают козлом отпущения за все. Ведь это вы подписываете все документы”.

“Неправда, — возразил Кох. — Все, что я сделал, санкционировано Анатолием”.

“Альфред, вы такой наивный. Через четыре года Чубайс будет занимать какую-нибудь престижную должность, а вы останетесь в дураках”.

“Да пошел ты!” — закричал на Райана рассерженный Кох. “Я ответил ему тем же, — вспоминал позже Райан. — История с предоставлением кредитов в обмен на акции положила конец моей дружбе с этими ребятами”^{351}.

На пиршестве легких денег не было ни одного лакомого кусочка, который не достался бы Ходорковскому. Его банк МЕНАТЕП получал большую прибыль от спекуляций на изменении курсов рубля и доллара, занимался куплей-продажей ваучеров и был одним из ведущих “уполномоченных” банков федерального правительства и правительства Москвы, что также приносило огромные доходы. Летом 1995 года одна из самых выгодных схем получения легких денег — спекуляция на курсах рубля и доллара — исчерпала свои возможности. Центральный банк России, стремясь обуздать инфляцию, ограничил обменный курс узким “коридором”, в пределах которого он мог повышаться и понижаться. Банки больше не могли играть на неконтролируемых колебаниях цены на доллар. Центральный банк стал использовать свои резервы для того, чтобы удерживать ее в установленных пределах. Чубайс объявил, что для банков, спекулировавших на изменениях обменного курса, купля-продажа долларов перестала быть средством обогащения[33]. Он надеялся, что с получением контроля над валютой удастся наконец укротить безудержную гиперинфляцию, начавшуюся в 1992 году, и впервые с начала шоковой терапии добиться настоящей стабильности в экономике.