Несмотря на пропасть, существовавшую между богатыми и бедными в постсоветской Москве, Лужков не был мэром только для богатых.
Он проявлял внимание к нуждам пенсионеров, среднего класса и бедных, пользовался среди них популярностью. Он был гораздо более открытым, чем любой другой политик того времени, совершал заплывы в холодной воде Москвы-реки, демонстрируя отменное здоровье, или пел песни на сцене местного театра.
Лужков пытался снять напряженность, вызванную безработицей и унижением, которое испытали многие после исчезновения реалий советской системы. Он стал защитником армии грязных и потных торговцев, возивших на себе в Россию товары из-за границы или курсировавших между Москвой и провинцией. В середине 1990-х их было более миллиона человек. Они перевозили чемоданы, большие спортивные сумки, коробки и ящики с товарами, проводя бесконечные часы в самолетах, автобусах, поездах и машинах, в тяжелых, изматывающих условиях, часто сталкиваясь с вымогательством со стороны милиции, лишь для того, чтобы получить небольшую прибыль. Лужков предоставил “челнокам” место для торговли на территории московского стадиона в Лужниках. Рядом со спортивной ареной, под сенью памятника Ленину, он организовал на десятках гектаров рынок, соперничавший со среднеазиатскими базарами. Каждый день тысячи людей приходили, чтобы купить или продать что-то. Многие приезжали на рассвете после ночной поездки на автобусе, а вечером снова уезжали, увозя с собой товары для продажи на улицах своего далекого города. “Челноками” часто становились учителя, медсестры и военные, чтобы заработать и хоть как-то свести концы с концами. Когда автобусы покидали территорию Лужников, после них оставались горы картонных коробок от обуви и видеомагнитофонов. Торговцы распаковывали их, чтобы как можно больше увезти в своем автобусе. Рынок представлял собой хаотично движущуюся толпу желающих совершить выгодную покупку. Люди глазели на кожаные куртки, жадно поглощая продававшиеся тут же сосиски с картошкой. Товары — импортные куртки, ковры, часы, обувь, краска для волос, свитеры, кассеты и многое другое — размещались на шатких металлических конструкциях, поднимавшихся к кронам деревьев. “Такая торговля, — заявлял Лужков, — дала возможность выжить миллионам россиян”. Но рынки стали пристанищем и для преступных группировок, вымогавших деньги у торговцев.
В качестве мэра Москвы Лужков, когда это требовалось, умел уделять внимание и мелочам. В праздничные дни он часто указывал, как должны быть украшены и освещены витрины магазинов. Однажды он подписал указ, запрещавший употребление определенных английских слов, настаивая на том, чтобы вместо них употреблялись русские слова из списка, предложенного Лужковым. Например, “мини-маркет” стал “гастрономом”. Те, кто осмеливался возражать мэру, подвергались штрафу в размере до 700 долларов{290}.
Лужков заботился о мельчайших деталях. Он лично выбирал рисунок, изображавший русского казака XIX века, которому предстояло стать эмблемой сети городских закусочных “Русское бистро”. Он выбрал красивую оранжевую униформу для обслуживающего персонала и внимательно изучил каждую строчку меню, включавшего в себя традиционные русские горячие пирожки и квас. “Все, чем мы торгуем, пробовал сам мэр”, — похвастался заместитель генерального директора Владимир Пивоваров. Закусочные были частью торговой империи Москвы, которую часто называли проявлением “государственного капитализма”, поскольку город являлся непосредственным владельцем предприятий. К1997 году “корпорация Москва” включала в себя полторы тысячи компаний, в основном бывших советских предприятий, а в еще трехстах компаниях город выступал в качестве партнера внешних инвесторов. В их число входили гостиницы, строительные тресты, пекарни, издательства, банки, авиакомпании и провайдеры связи, салоны красоты, один нефтеочистительный комбинат и два почтенных, но переживавших нелегкие времена автомобильных завода. Лужков имел возможность обеспечить городским предприятиям большие преимущества перед конкурентами. Закусочным “Русское бистро”, например, город предоставил наиболее удачно расположенные помещения, дешевые коммунальные услуги и банковские ссуды под низкие проценты. Система идеально соответствовала представлению Лужкова о хозяине, но едва ли соответствовала представлению Чубайса о новом поколении частных собственников, конкурирующих на рынке. Аркадий Мурашов, бывший руководитель московской милиции, возглавивший кампанию либеральной оппозиции по подготовке к выборам в городской совет, привел могущественного мэра в ярость, сказав, что Лужков стал “крупнейшим предпринимателем в городе, взявшим под свой контроль все”.
Но лужковская разновидность государственного капитализма дала сбой, когда дело дошло до гораздо более амбициозного коммерческого начинания — спасения дышавшего на ладан автомобильного завода ЗИЛ. На ЗИЛе, этой жемчужине советской промышленности своего времени, производились, в частности, бронированные лимузины, весившие четыре тонны и очень нравившиеся руководителям коммунистической партии. Тяжелые времена наступили после того, как завод приватизировали. Сомнительные финансовые махинации первых частных владельцев чуть не разорили его. В конце 1996 года город пришел на выручку и приобрел контрольный пакет акций. Завод, ранее выпускавший 200 тысяч автомобилей в год, выпустил за год всего 17 тысяч, терпел убытки и влезал в долги. “Товарищи зиловцы, мне кажется, вы воруете!” — кричал Лужков, собрав руководство ЗИЛа после того, как город взял на себя ответственность за завод, переживавший трудные времена. “Мне говорили: вы сошли с ума, — со свойственной ему прямотой рассказывал позже Лужков. — Завод уже умер. Ничего подобного. Дайте мне полгода, и ЗИЛ встанет на ноги”{291}.
Он ошибался. Лужков обеспечил заводу достаточные инвестиции, чтобы он мог держаться на плаву, в частности, выступив в качестве гарантирующей стороны при получении займов в коммерческих банках. Он заставлял городские департаменты заказывать выпускаемые ЗИЛом грузовики, неконкурентоспособные на открытом рынке. Гораздо большей популярностью пользовались грузовики, производившиеся заводом ГАЗ в Нижнем Новгороде. ЗИЛ в истинно советском стиле продолжал выпускать продукцию, не имевшую спроса. Через четыре года после того, как Лужков дал обещание поставить ЗИЛ на ноги, завод продолжал приносить убытки, и конца этому видно не было. Так же плохо обстояли дела у Лужкова с другим крупным московским автомобильным заводом, производившим автомобили “москвич”. Причины были те же. Государственный капитализм не мог заменить настоящий рынок[29].
Темной стороной империи Лужкова была присущая ей неконтролируемая коррупция, питаемая наводнившими Москву новыми деньгами. В городе большое распространение получил рэкет, в начале 1990-х практически каждому предприятию приходилось иметь “крыш/’. Существовало несколько крупных преступных группировок. Взятки, “откат”, тайные счета за границей стали обычным явлением, а споры решались с помощью взрывов автомобилей и заказных убийств. Москва в этом отношении не представляла собой ничего уникального. Она служила лишь наиболее ярким примером коррупции, охватившей Россию. Когда само правительство превратилось в рассадник коррупции, когда взятки стали обычным делом для городских чиновников и федеральных министров, правоохранительные органы не могли наводить порядок в одиночку. Они стали такой же частью коррумпированной системы, как министры и чиновники. Проблема лежала гораздо глубже: Россия не стала государством, в котором господствовало право, а ее правители часто с безразличием относились к царившему в стране хаосу, а иногда и усугубляли его.
Лужков рассказывал мне, что боролся с волной преступности в Москве, но возлагал ответственность за нее на то, как строилась экономика России в начале 1990-х, когда “теневая экономика” превратилась в большой бизнес. “Представители преступного мира проникли и в бизнес, и в правоохранительные органы, — говорил он, — и привнесли в них свои правила”. Он настаивал на том, что уровень преступности в Москве был ниже, чем в других городах. Он добавил: “Я часто сталкиваюсь с проблемой коррупции. И не просто каждый день, а каждое утро и каждый вечер, а иногда и ночью. Я глубоко убежден, что растущая криминализация экономики и жизни является следствием экономической системы, построенной нашими либеральными реформаторами, еще одним следствием приватизации”. “Я считаю, — заявил он также, — что уровень коррупции в Москве по российским меркам относительно скромен”. Хотя ситуация в Москве не идеальная, доказывал Лужков, если бы коррупция была действительно большой, в Москву не вкладывали бы такие огромные деньги{292}.
