Ваучеры были красиво напечатаны яркой коричневой краской и напоминали банкноты. На них был изображен российский Белый дом на набережной Москвы-реки, в котором тогда размещался парламент. Их называли “приватизационными чеками”, потому что Ельцину не нравилось слово “ваучер”. На заседаниях правительства Ельцин запрещал употреблять слово “ваучер”, потому что считал это английское слово вульгарным, но оно тем не менее прижилось. Каждый ваучер имел номинальную стоимость десять тысяч рублей, и его можно было получить в местном отделении банка за двадцать пять рублей (в то время примерно за десять центов). Его можно было обменять на акции компании, внести в инвестиционный фонд, просто продать или обменять. “Чек — это реальное право на собственность... своего рода билет в свободную экономику для каждого из нас”, — обещал Ельцин, объявляя о начале ваучерной приватизации 19 августа 1992 года, ровно через год после неудачной попытки свержения Горбачева. С октября по январь следующего года было выдано 144 миллиона ваучеров, или почти 98 процентов от общего предусмотренного количества.
Ваучерная приватизация была принудительным перераспределением собственности с целью навсегда положить конец контролю со стороны государства и остановить спонтанную приватизацию, осуществлявшуюся элитой. Чубайс смело создавал новую группу держателей акций, в которую входило все население. Ваучерная приватизация “означала смерть плановой экономики и политической системы, при которой вся собственность принадлежала государству”, — говорил Чубайс журналистам{176}. Позже он вспоминал, что “начало массовой приватизации — приватизации, основанной на “правилах”, — означало конец расхищения государственной собственности сильными мира сего”{177}.
Однако ваучер был лишь промежуточным этапом в перераспределении собственности, полустанком на пути к новому классу собственников. Сколько времени потребуется, чтобы достичь цели, кто станет этими собственниками и будут ли они “эффективными собственниками”, оставалось неясным. Ваучерные аукционы приведут к созданию частных компаний, и эти компании начнут выпускать акции, которые будут свободно продаваться и покупаться. В этом и заключалась цель, сказал мне Васильев. Но что же дальше? Очевидно, говорил он, что “эффективный собственник появится только после того, как собственность будет перераспределена, после довольно длительного периода времени”{178}.
В то время как оппозиция сплачивала свои ряды в Верховном Совете, Чубайс начал политическое контрнаступление накануне ваучерного этапа массовой приватизации. Пол Боград, политический консультант, работавший тогда в бостонской фирме “Сойер-Миллер”, приехал в Моек-ву в августе, чтобы помочь Чубайсу организовать рекламную и пиар-кампании, посвященные ваучерам. Боград сразу понял, с чем он столкнется. Он предложил подготовить телевизионную рекламу ваучеров, в которой снялся бы Чубайс. Один пожилой бюрократ советской закалки сказал Бограду, что государственная реклама всегда должна сохранять анонимность. Чубайс не может сниматься в ней лично!
“Чубайс выслушал меня, — вспоминал Боград, — и сказал: “Беру ответственность на себя. Получится или не получится, все равно кто-то должен отвечать”{179}.
В день съемок Боград пришел в ужас: Чубайс сидел за столом на фоне флага и был похож на замшелого советского аппаратчика. “Я сказал: попробуйте сделать по-другому. Может быть, без пиджака? Пли, может быть, стоя, опершись на стол? — вспоминал Боград, старавшийся придать облику Чубайса немного индивидуальности. — Люди годами смотрели на советских чиновников, сидевших за своими столами в пиджаках, с флагом на заднем плане! Они полностью дискредитировали себя”.
“Хорошо, — сказал Чубайс, — я встану”. Он встал. “Но пиджак снимать не буду!” Чубайс считал, что должен говорить с народом на понятном ему языке, говорить с миллионами людей, сформировавшихся в советские времена{180}. Он не хотел показаться слишком прозападным. Он был готов начать свое выступление. Потом посмотрел на Боград а, улыбнулся и расстегнул пиджак.
Политическое значение ваучеров заключалось в том, что они всколыхнули население и стали важнейшим символом периода реформ. Хотя эксперты предлагали установить номинальную цену ваучера в каких-нибудь абстрактных единицах, а не в деньгах, Чубайс настоял на том, что у него должна быть номинальной цена в денежном выражении, потому что весь смысл заключался в том, чтобы сделать ваучеры своего рода подарком населению{181}. “Они произвели на людей сильное впечатление, — вспоминал Леонид Рожецкин, юрист с Уолл-стрит и русский эмигрант, приехавший в Москву в 1992 году, чтобы работать с Чубайсом и Васильевым. — В то время велась колоссальная пиаровская кампания в поддержку реформ. На каждом телевизионном канале по пять-шесть раз в день показывали репортеров, спрашивавших людей на улице: “Что вы собираетесь делать со своим ваучером?” В течение какого-то времени ваучер, возможно, был самой ликвидной ценной бумагой в мире. Его можно было купить и продать в любом уличном киоске или на станции метро от Владивостока до Санкт-Петербурга”{182}.
Ваучеры продавали мешками на зарождавшихся московских товарных биржах. На самой большой Российской товарно-сырьевой бирже, расположенной в центре Москвы, в грязном, похожем на автовокзал зале, где утром торговали товарами, а во второй половине дня ваучерами, объем продаж достигал 60 — 100 тысяч ваучеров в день на сумму около миллиона долларов. В конце объем достиг го миллионов долларов. В зале часто можно было увидеть спекулянтов с сумками и чемоданами, набитыми ваучерами.
В течение двадцати месяцев ваучерной приватизации цена на эту бумагу резко колебалась, повышаясь до двадцати долларов и снижаясь до четырех, главным образом из-за непредсказуемых изменений в российской политике. На станциях метро люди выстраивались вдоль стен с приколотыми к пальто табличками: “Куплю ваучеры” или “Продам ваучеры”. Ваучеры свободно обменивались, и многие миллионы были тут же обменены на бутылку водки или проданы за бесценок. По стране стали ездить маклеры, скупавшие ваучеры и чемоданами привозившие их в Москву для продажи. Реакция населения на ваучеры подтверждала основное предположение реформаторов: россияне будут реагировать на стимулы рынка и воспримут новые идеи об акциях и частной собственности. Позже Чубайс хвалился: “Можете спросить бабушку в Смоленской области, что такое дивиденды, и, думаю, она здраво объяснит, что это такое. А между тем год или полтора назад она послала бы вас с этим вопросом куда подальше”{183}.
Некоторые предприимчивые бизнесмены вскоре начали создавать ваучерные инвестиционные фонды. Чубайс и Васильев были в восторге. “Было чувство, что мы одержали победу”, — вспоминал Чубайс. Они надеялись, что инвестиционные фонды соберут ваучеры у населения, вложат их в компании, добьются хорошего управления и доходов и будут выплачивать дивиденды инвесторам. Чубайс предсказывал, что инвестиционные фонды станут идеальным вариантом для “людей, которые хотят надежно вложить деньги и получить доход”. Чубайс вспоминал, каким странным и неожиданным все это казалось. Даже в холодной Якутии, в отдаленной северо-восточной части Сибири за тысячи километров от Москвы, был создан инвестиционный фонд! Впервые услышав об инвестиционных фондах, местный чиновник был озадачен. “Я полгода ездил по тундре и раздавал ваучеры. Что же мне теперь — снова их собирать?” — спросил он у Чубайса{184}.
