Более того, Чубайс и Гайдар оставили опасный вакуум — колоссальные прорывы к свободным ценам и частной собственности были совершены без предварительного создания ключевых институтов рынка. В хаотичный период зарождения постсоветской российской государственности экономика представляла собой дикие, неуправляемые джунгли без правил игры и тех, кто мог обеспечить их соблюдение. В условиях зрелой рыночной экономики конкуренты могут решать спорные вопросы в борьбе, ведущейся по определенным правилам. Их можно сравнить с боксерами на ринге. Споры решаются в соответствии с законами либо в судах, либо на рынках капитала, где победители и побежденные определяются результатами их деятельности. Но в России не было ни таких правил, ни сильного государства, способного создать их, и этот вакуум подрывал чаяния и достижения революции. Как мог Чубайс осуществить свою мечту о появлении “эффективных собственников”, если нет механизма, поощряющего хороших и наказывающего плохих? Какая польза от свободных цен, если никто не уверен в своем праве на собственность и доходы? Гайдар неоднократно признавал, что им не давала покоя эта неопределенность. Что лучше, выпустить боксеров или сначала построить ринг, на котором они будут сражаться? В условиях стремительно развивавшихся событий 1991 и 1992 годов Гайдар и Чубайс решили: сначала боксеры; потом кто-нибудь другой позаботится об остальном. Чубайс был уверен, что сами боксеры обязательно построят ринг, поняв, что он необходим.
Они руководствовались неотложной необходимостью и считали, что не могут отложить революцию на годы, необходимые на создание институтов рынка. Но была и другая, более глубокая причина (о ней зачастую не говорили, но она была очевидна), по которой Ельцин, Чубайс и Гайдар не видели необходимости в более сильном государстве. Советское государство было могущественным и слишком уверенным в своих силах; по их мнению, авторитаризм являлся главным источником зла. Они думали об уничтожении, а не о возрождении старой системы.
Осенью 1991 года Гайдар со своей командой лихорадочно готовил для Ельцина важный доклад по экономическим вопросам, с которым он должен был выступить в конце октября в российском парламенте. Испытывая чувство нереальности происходящего, команда Гайдара приступила к решению задачи, с которой она никогда в жизни не сталкивалась, волнующей, пугающей и невероятной одновременно. Михаил Бергер, в то время редактор отдела экономики газеты “Известия”, пользовавшийся уважением у молодых реформаторов и знавший о работе команды Гайдара не понаслышке, вспоминал, что дачу № 15 переполняли большие надежды. Атмосфера добродушного подшучивания и споров напоминала атмосферу двух семинаров, проведенных в 1986 и 1987 годах в пансионате под Санкт-Петербургом, только на этот раз ставки были огромными и реальными. “Обстановка была такая, как будто молодые люди отправились на прогулку в горы или просто выехали за город, — вспоминал Бергер. — Это была атмосфера клуба, атмосфера игры. Всем казалось, что это не всерьез”{152}.
“Представьте себе, они сидели и обсуждали что-то, и один из них спросил: “А кто будет министром транспорта?” Они начали смеяться. “Мы только что окончили институт и обсуждаем, кто будет министром транспорта!” Они относились к этому как к какой-то игре, недостаточно серьезно. Они долго спорили о том, кто будет премьер-министром. Никто не соглашался. Настоящий Кафка. Молодежь сидела на даче, писала программное выступление и пыталась сформировать правительство. Конечно, позже все изменилось. Но тогда это напоминало сказку о волшебной пещере: “Возьмите столько сокровищ, сколько можете унести”. Это была пещера власти. Они пытались взять столько власти, сколько могли унести”.
Но несмотря на шумное веселье, команда Г айдара приехала на дачу № 15 с глубоко укоренившимися убеждениями, которые сложились в советские времена, когда они были малоизвестными математиками, экономистами и преподавателями. Их обременял багаж прошлого опыта, и они не были в полной мере готовы к решению совершенно иных проблем новой экономической и политической системы.
Сам тот факт, что команда Гайдара действовала, скрываясь ото всех на даче, соответствовал отшельническому стилю работы, который выработался у них в советское время. Когда Чубайс впервые собрал в Ленинграде небольшую группу свободомыслящих экономистов, это было сделано тайно, чтобы не привлечь внимание КГБ. Те же настроения преобладали, когда они собирались на лестницах, чтобы обсуждать радикальные идеи Найшуля. Советская система заставила их стать конспираторами; она уничтожала тех, кто не приспосабливался к ней. Михаил Дмитриев, молодой экономист, которого вызывали на ковер за записи, сделанные им на семинаре в 1987 году, сказал мне, что Гайдар и Чубайс все свои знания о политике приобрели при режиме, который немедленно подавлял любую новую перспективную идею. “Им сопутствовал успех именно потому, что они были конспираторами, держались замкнуто и почти не выходили за пределы своего очень узкого круга, — рассказывал он. — Быстро отказаться от этих привычек они не могли, потому что к концу 1980-х Гайдару и Чубайсу было уже за тридцать, и такие изменения даются нелегко”{153}.
У них сохранялся еще один пережиток их прошлого — презрительное отношение к политикам. В 1980-е годы Горбачев дал свободу в политике, но отставал с модернизацией экономики. Они стремились избежать политической трясины Горбачева с бесконечными и бесполезными планами, такими, например, как неутвержденная программа “500 дней”, которая должна была превратить Советский Союз в страну с рыночной экономикой. Они считали себя технократами, чистыми экономистами, способными принять правильное решение и преодолеть старые барьеры для достижения поставленной цели. Они считали, очень по-советски, что им нужно угодить только одному человеку, высшему руководителю, Борису Ельцину{154}. Кроме того, они считали, что проблема старой системы заключалась в чрезмерном политическом вмешательстве и что чисто экономический подход будет более успешным{155}.
Хотя их экономические идеи были современными, капиталистическими и радикальными, их политическая тактика часто отличалась самонадеянностью и наивностью. Они игнорировали парламент, который относился к ним все более отчужденно, а Гайдару особенно плохо удавались контакты с общественностью. Решительный и хитрый Чубайс оказался более проницательным политиком, но оба они, как и Ельцин, с самого начала пренебрегли созданием базы для своей революции среди широких слоев населения. Гайдар позже признал, что это был серьезный просчет, сделавший их уязвимыми. Возможно, им все равно не удалось бы заручиться широкой народной поддержкой, учитывая невыносимую боль, которую им предстояло причинить российскому обществу, но, как сказал мне Гайдар, они считали себя профессиональными экономистами, а не политиками. “У нас был Ельцин, который был в то время очень эффективным, очень популярным и очень активным, сильным российским политиком”, — говорил он{156}. Но, учитывая масштабы их революции, одного только Ельцина было недостаточно.
Еще одним твердым убеждением команды Гайдара было то, что Россия, несмотря на свою отсталость и ужасное автократическое прошлое, станет благодатной почвой для создания рыночной экономики. Россия, считали они, не была исключением, в ней действовали общие правила человеческого поведения. Гайдар и Чубайс были уверены, что если они создадут условия для свободного выбора, люди воспользуются этим преимуществом и отреагируют на стимулы. Они надеялись, что коллективизм, пассивность, патернализм, подавление инициативы и духа предпринимательства, являвшиеся наследием российской и советской истории, исчезнут с появлением базы для развития свободного рынка, свободной торговли, частной собственности и свободных цен. Предположение о том, что западная рыночная экономика может укорениться в России, несмотря на особенности ее культурного и исторического развития, было в то время одним из самых важных и дерзких. Это была авантюра. Даже спустя десятилетие продолжались оживленные споры по поводу ее обоснованности.
