Чубайс также верил в высокую стабильность рубля. Узкий “коридор”, установленный в 1995 году, в котором Центробанк обещал удерживать и удерживал обменный курс рубля по отношению к доллару, привел к достижению, которым он гордился больше всего, — к снижению инфляции. Это была не только экономическая цель. Для Чубайса и поколения молодых российских политиков и бизнесменов устойчивый рубль был символом их давнего стремления к норме. Их критиковали, называя жесткими “монетаристами” и “чикагскими мальчиками”, последователями Милтона Фридмана из Чикагского университета, но они ни о чем не жалели — они одолели ужасную инфляцию начала 1990-х{525}. Рублевый коридор, созданный вначале в качестве эксперимента, стал реальностью. В ноябре 1997 года Центральный банк пошел дальше и объявил, что будет сохранять стабильный курс рубля, удерживая его колебания в рамках 15 процентов, до 2000 года. Средний обменный курс в течение ближайших нескольких лет должен был равняться 6 рублям 30 копейкам за доллар. Это обещание стало сигналом для магнатов: Центробанк не будет девальвировать рубль.
Но хотя Центробанк обещал стабильность, внешний мир не стоял на месте. Снижение цен на нефть стало сказываться на торговом балансе России. Раньше Россия имела активный торговый баланс, потому что благодаря огромным запасам нефти и газа экспортировала гораздо больше, чем импортировала. Страна могла позволить себе импортировать многое из того, в чем нуждалась, но чего не имела: она была наводнена импортными продуктами питания, косметикой и электроникой. Поставляя нефть и газ, страна получала печенье “Орео”, шампуни “Л'Ореаль” и видеомагнитофоны “Сони”. В Москве и других больших городах половина всего продовольствия импортировалась. Многие из этих продуктов были дорогими и пользовались спросом у зарождавшегося среднего класса. До тех пор пока Россия имела активный торговый баланс, все было прекрасно и рубль оставался стабильным. Однако, когда стоимость экспортируемой нефти упала, профицит торгового баланса сократился. Чтобы удержать рубль на прежнем уровне, Центробанку приходилось каждую неделю расходовать свои резервы. Отношение мира к развивающимся рынкам, в том числе и к России, менялось. Иностранные инвесторы менее охотно вкладывали деньги в Россию, поэтому для их привлечения Центробанку приходилось предлагать более высокие ставки процента, что также истощало его резервы. Если бы курсу рубля позволили снизиться, скажем, до семи или восьми рублей за доллар, давление ослабло бы. Россия смогла бы справиться с переменами в мировой экономике, если бы была более гибкой.
Но с точки зрения экономической и политической элиты России, идея девальвации рубля в начале 1998 года противоречила всему, ради чего они работали. Чубайс, председатель Центробанка Сергей Дубинин и его заместитель Алексашенко смертельно боялись, что девальвация приведет к панике и политическому перевороту. Девальвация могла стоить им их должностей. Для олигархов, экспортировавших нефть и полезные ископаемые, она была выгодна, так как они продавали нефть за границу за доллары и их расходы в рублях, например на выплату заработной платы на нефтеперерабатывающем заводе, сократились бы. Но гораздо больше беспокоило то, что от девальвации пострадали бы банки с большими портфелями западных кредитов и долларовыми форвардными контрактами. Их финансовые обязательства были в долларах, а активы — в рублях. Если бы рублевые активы обесценились, им было бы трудно вернуть долларовые долги.
Девальвация стала вторым драконом, и элита — особенно Чубайс, Центробанк и некоторые из магнатов — была категорически против нее. Именно об этом они сказали Андрею Илларионову в начале 1998 года.
Илларионов был независимым экономистом, радикальным сторонником свободного рынка, в прошлом советником Черномырдина. Став директором небольшого исследовательского центра — Института экономического анализа, — он работал в тесном, заваленном документами офисе из двух комнат, расположенном в центре Москвы. Илларионов пользовался репутацией вспыльчивого человека, имеющего собственное мнение по всем вопросам. Он ругал российских политиков, часто критиковал Центробанк и не давал покоя реформаторам, постоянно напоминая о том, что Россия не довела до конца либеральную реформу, сохранив, по его мнению, слишком много пережитков социализма. Уже в 1994 году он заявлял, что “шоковой терапии” вообще не было. Младореформаторы не любили выслушивать подобные упреки.
Не понравилось им и то, что Илларионов сказал весной 1998 года. Он изучил статистические данные: импорт и экспорт, резервы Центрального банка и денежную базу. Его особенно встревожило снижение валютных запасов Центробанка, состоявших из золота и иностранной валюты, в основном долларов. Для прогнозирования стабильности рубля Илларионов воспользовался простым критерием. Он сравнил запасы Центробанка с общей денежной базой, с денежной массой в целом. Сокращение запасов было предупреждением, сигналом о том, что рубль может стать нестабильным{526}. Илларионов впервые упомянул о возможном снижении стабильности рубля в информационном бюллетене своего института за ноябрь 1997 года. К весне его беспокойство усилилось. Он пришел к выводу — со свойственной ему категоричностью, — что девальвация неизбежна и что будет лучше осуществить ее раньше и постепенно, а не позже и резко. Следовало действовать так, как выпускают пар из котла, — лучше делать это медленно, не позволяя ему взорваться.
Илларионов знал, что вопрос о девальвации был весьма щекотливым, в особенности если учесть, что в прошлом Россия неоднократно переживала панику, связанную со своей национальной валютой. Он начал осторожно убеждать правительственных чиновников, что следует рассмотреть такую возможность. Он встречался с заместителями министра финансов, чиновниками, представителями кремлевской администрации. Иногда он пользовался заранее подготовленными таблицами, но обычно предпочитал отображать свои идеи на чистом листе белой бумаги. “И реакция, первая реакция была абсолютно тупой, совершенно тупой”, — рассказывал он. Все чиновники говорили ему, что девальвации не будет. Почему? “Потому что мы решили, что девальвации не будет”.
“Это было так странно, — говорил мне потом Илларионов. — Ведь все эти люди были такими молодыми, продвинутыми, такими открытыми для новых идей, для Запада — для всего. И в то же время в них было столько невежества и гонора; они считали, что знают все”. Через двадцать минут после того, как Илларионов начинал свое выступление, чиновники прерывали его: Центробанк обещал, что не будет никакой девальвации. Еще через двадцать минут они кивали. Возможно, он был прав.
“Они сидели и говорили: хорошо, возможно, но у нас к вам есть одна просьба”, — вспоминал Илларионов. Просьба была всегда одна и та же: “Пожалуйста, не рассказывайте этого журналистам!” Российские чиновники боялись паники. “Не привлекайте внимания общественности”, — предупреждали они его{527}.
Особенно не желало прислушиваться к словам Илларионова руководство Центробанка. Его председатель Дубинин руководил завершающим этапом борьбы с гиперинфляцией и только что закончил успешную деноминацию рубля, не вызвав при этом паники. Зачем создавать ненужные проблемы? Один из чиновников Министерства финансов сказал мне, что разговоры о девальвации приводили Дубинина в оцепенение. “Он очень боялся заниматься чем-то подобным. Он просто не мог сделать это”.
Чубайс доверял Дубинину и Алексашенко и в начале 1998 года совершенно неправильно оценивал состояние экономики. Илларионов выступил с предложением произвести девальвацию перед малочисленным клубом либеральных экономистов, возглавляемых Гайдаром. Как вспоминал Петр Авен, когда Илларионов закончил свое выступление, “Гайдар и Чубайс только рассмеялись”{528} (впрочем, позднее Чубайс говорил мне, что его там не было.)
