Я подавила раздражение, вздернула подбородок и поднялась на крыльцо. Я прощу ее за то, что она такая какая есть: небезупречный, со своими недостатками человек. Я же смогу это сделать, да? Глядя вниз на свои мерцающие, то пропадающие, то появляющиеся ноги, я подумала о том, что выбора у меня нет.

Нужно просто войти, сказать, что мне жаль, простить ее и уйти. Если я поспешу, то, может быть, успею вернуться к Киллиану. Я переживала за него, связанного в больнице без надежды на чью-либо помощь. К тому же, если я уходила, действительно уходила навсегда, то не хотела оставаться в одиночестве. Уилл поцеловал меня. Может быть, он подождет вместе со мной, когда меня заберут. Я переступила порог, входя в коридор… и остановилась. Что-то изменилось в доме.

Я повернулась кругом, заглянула в гостиную, в кухню, расположенную дальше по коридору, в пустую и пыльную комнату, когда-то бывшую кабинетом отца. Через пару секунд я поняла, что изменилось. Все жалюзи были подняты, шторы — раздвинуты. Проливающиеся в открытые окна огненные лучи заходящего солнца ложились на полированный паркет длинными прямоугольниками. В последние годы мама не только мне не позволяла поднимать жалюзи и раздвигать шторы, но и сама никогда этого не делала. Каждый день ее мучило похмелье, которое она лечила лекарствами. Поддержание дома в сумеречном состоянии было для нее необходимой мерой предосторожности. Временами мне казалось, что я живу с насквозь пропитанным водкой вампиром.

Но сейчас… я снова медленно развернулась кругом. Меня начали обуревать сомнения. Такое ощущение, будто я ошиблась домом.

Затем из кухни послышалось звяканье бутылок, и я расслабилась.

— Я знаю, что это тяжело, но ты правильно поступаешь, — донесся из кухни успокаивающий женский голос.

Не голос мамы. Я, нахмурившись, прошла в кухню.

За столом, спиной к двери, сидела мама, напротив нее — незнакомая мне темнокожая женщина. У нее была очень короткая стрижка, подчеркивающая линию скул и красивые чеканные серебряные серьги — слишком большие на мой вкус, но ей они шли. Кожа у нее была великолепная, хотя тонкие морщинки под глазами и намекали на то, что она старше, чем выглядит, возможно даже мамина ровесница.

Женщина протянула руку через стол и сжала ладонь мамы. Между двумя чашками на столе лежали скомканные салфетки. Стакана, с которым мама не расставалась, видно не было. Что бы это значило?

Я прошла вглубь кухни и почувствовала резкий запах алкоголя. Пустые бутылки из-под водки, наверное те, с которыми я вчера проводила определенные манипуляции, стояли выстроенные в ряд на полке, как маленькие исправные солдатики. В раковине горлышками вниз был свален экстренный запас мамы — бутылки с джином и ромом. Их содержание с бульканьем стекало в слив, смешиваясь в однородное пойло. Шкафчик под раковиной, где мама прятала свои бутылки, был открыт, и в нем стояли лишь моющие средства.

У меня закралось ужасное подозрение, и я развернулась к маме лицом. Без макияжа, скрывающего темные круги под глазами, она выглядела лет на двадцать старше своего возраста. Когда она подняла чашку с кофе, ее рука дрожала так сильно, что все еще горячая жидкость плескалась через край. Ни она, ни ее посетительница не замечали этого, или не обращали на это внимания.

Мама прочистила горло.

— Хочу поблагодарить тебя за то, что ты пришла. Я не была уверена, что смогу… — Она слабо махнула рукой в сторону раковины.

Женщина улыбнулась, обнажив ярко-белые зубы с маленькой щелью между двумя передними.

— Для этого мы и нужны, Шери. Чтобы помогать.

Никакого стакана с алкоголем в руке, пустые бутылки в раковине…

— Черт возьми, — выдохнула я. — Я умерла, и теперь ты бросаешь пить?

Меня обожгла жгучая ярость. Было такое чувство, что из-за кипящего в легких гнева, я не могу дышать.

— Теперь ты решила вести себя как взрослый человек?

Мама покачала головой.

— Это я виновата, Анжела. В… несчастном случае, — голос изменил ей, и она схватила мятую салфетку.

— Да, черт тебя побери, ты права! — закричала я.

— Почему? — спросила Анжела. — Ты вела тот автобус? Ты толкнула дочь на дорогу?

— Нет, но…

— Все равно что толкнула. — Я резко отвернулась от них и провела рукой по выстроенным на полке бутылкам, намереваясь смахнуть их все на пол. Упала лишь одна… и даже не разбилась. Мама с Анжелой взглянули на ряд из бутылок, но ни одна не встревожилась и не испугалась.

Блин. Я снова протянула руку и увидела, что она исчезла до локтя. Не мерцает, не стала прозрачной… просто исчезла. Нет, нет, нет.

Я ринулась к матери.

— Что с тобой такое? — гневно закричала я. От ярости меня начала бить дрожь. — Я пришла сюда простить тебя. И что вижу? Ты решила, что профукала достаточно времени, профукала МОЮ ЖИЗНЬ, а теперь пришло время взять себя в руки? Да пошла ты!

После гневной вспышки мое исчезновение ускорилось. Я чувствовала, как негативная энергия, о которой говорил Киллиан, собирается внутри, распирает меня и рвется наружу. За секунду исчезли мои руки и ноги, и я ощущала ледяную черту, отделяющую ту часть тела, что еще «здесь», от той, что уже «там».

— Я чувствую себя так, словно она ненавидит меня, — прошептала мама.

— Так и есть! — заорала я перед тем, как исчез мой рот.

— Нет, — покачала головой Анжела. — Я уверена, где бы она ни была, она знает, что ты любила ее и прощает за твои ошибки.

— Заткнись, Анжела, ты меня совсем не знаешь, — сказала бы я, если бы могла. Комната перед глазами стала нечеткой, размытой. За мамой и Анжелой я вообще уже ничего не видела, а теперь и они стали размываться по краям. Значит, это конец. Я не успею вернуться к Киллиану. Глаза обожгли слезы.

Мама грустно улыбнулась.

— Ты не знаешь Алону. — Улыбка сошла с ее лица. — Самое ужасное, что если она и простила меня, то я этого не заслуживаю.

То, что еще оставалось от меня — застыло.

— Шери… — начала Анжела.

— Нет, послушай. Тем утром, утром понедельника, я должна была встретиться с Рассом у юриста в офисе. Но я тянула время, специально не вставала, не одевалась, потому что думала: Расс приедет за мной. Я просто хотела поговорить… — у нее вырвались рыдания. — Я и подумать не могла, что он позвонит и сорвет ее из школы.

— Ты попросила у нее прощения? — тихо спросила Анжела.

Мама покачала головой.

— Слишком поздно. Она…

— Никогда не поздно.

Мама помолчала. Взглянула на свои руки, сжимающие салфетку.

— Алона, детка моя… — Ее горло сжималось, но не выходило ни звука. Она с трудом сглотнула и сделала глубокий вдох. — Мне так жаль, так жаль. Я не знала, что все может так обернуться. Я просто хотела, чтобы все стало как прежде и… подвела тебя. Нас было двое, а теперь даже это невозможно. Я никогда не смогу тебя вернуть. — Ее скользящий по кухне взгляд на секунду остановился на мне. У нас с ней глаза одинакового зеленого оттенка. Я словно смотрела в искаженное зеркало и видела, какой буду через двадцать лет… под гнетом горя и вины.

Мне хотелось биться и кричать, но в этот момент дикое напряжение, сковывающее меня, отпустило, и злость схлынула, как тяжкий груз, который не хотелось держать. Сквозь застилающий глаза туман я видела, как Анжела наклонилась к маме и крепко обняла ее одной рукой.

— Все будет хорошо, — сказала она.

По моей коже разлилось удивительное тепло. Может Анжела и права. Мне казалось, что я плыву в потрясающе теплой воде потрясающе солнечным днем. Что-то это… Я нахмурилась. Что-то это напоминало. Как будто я уже испытывала подобное или слышала о подобном…

Я медленно подняла глаза, наслаждаясь невероятно приятным ощущением покоя, и увидела окружающее меня золотистое свечение. Мои расплавившиеся от счастья мозги сложили два плюс два. Вот оно. Наконец-то! За мной пришел свет, и именно так, как это описал Уилл. Уилл!

— Постойте, — выдавила я, сосредоточившись. — Подождите, я не могу оставить его. Ему нужна…

Свет стал ярче, поглощая все вокруг, включая и мои мысли, и превращая все в большое, белое, светящееся, счастливое небытие.