Когда же оказалось, что Бисмарк за спиной России заключил отдельное соглашение с Австрией, направленное против России, а Франция стала подкупать русскую царскую политику своим золотом, то она не ограничилась одним золотом, а предала России и русских невольных эмигрантов. В Париже была, с благословения республиканского правительства, организована русская охранка по всем правилам русского политического сыска. К полному удовольствию русского правительства было ликвидировано дело провокатора Гартинга-Ландезена и вообще дело было так организовано, что с тех пор и во Франции русский человек постоянно чувствовал на себе взгляд русского шпиона и родного провокатора. Одним словом, и там «Русью пахло», и ощущалась родная, отечественная атмосфера, доходило даже до набегов русско-парижских сыщиков на русскую типографию (в Швейцарии), до того вольготно чувствовали себя русские охранники в свободной республике.

А в то же время французские деньги давали возможность, ни с чем не считаясь, вести империалистическую внешнюю политику и ярко реакционную внутреннюю.

Ближний Восток был потерян для России, и русский империализм стал оглядываться в поисках, где что плохо лежит. А плохо лежали, т.е. более или менее беззащитны были «инородцы», т.е. поляки, финны, евреи, армяне — внутри и Персия, Средняя Азия, Маньчжурия, Корея — извне.

И началось нащупывание почвы в этих направлениях. С «внутренними врагами», с печатью, со школой, с земством, да с инородцами церемониться было нечего. Тут у царизма была своя рука владыка. А к проникновению в Персию, Маньчжурию и Корею, к дальнейшему продвижению в глубь Средней Азии надо было подготовиться. Прежде всего надо было подумать о железных дорогах в Сибири и в Средней Азии.

Одним из проявлений усилившегося интереса к Дальнему Востоку было путешествие наследника Николая Александровича. В путешествии этом сопровождал наследника, между прочим, Э.Э. Ухтомский, впоследствии директор Русско-Китайского банка, который (банк), /170/ как и железная дорога через Маньчжурию, были орудием нашего агрессивного вмешательства в дела желтого материка.

На этот раз член русского императорского дома впервые показался в Японии. Но там вышла неприятность. В г. Отсу один из членов японской полицейской охраны, стоявший на пути следования путешественников, попытался своею саблею разрубить голову наследнику и, пожалуй, успел бы в этом, если б греческий королевич, шедший рядом, не успел отстранить второго удара. Все же наследник был ранен в голову.

Несмотря на все извинения японского правительства, царь-отец так рассердился, что по телеграфу приказал сыну немедленно прервать путешествие.

Тогда ходило по рукам четверостишие, неизвестно кем сочиненное:

По-видимому, в народных массах Японии обозначавшееся стремление России на Дальний Восток уже вызывало и тревогу, и враждебные чувства.

Но во дни Александра III только намечались первые шаги агрессивной дальневосточной политики, втянувшей нас впоследствии в гибельную войну с Японией. Великий Сибирский железнодорожный путь, без которого никакая агрессивность не могла быть осуществлена, был только торжественно заложен наследником во Владивостоке и требовал времени для своего осуществления.

С Ближнего Востока Россия ушла, в Константинополе самое влиятельное положение, из-за которого так долго соперничали там Россия и Англия, заняла Гepмания, уже мечтавшая о Багдадской железной дороге и о победе своей промышленности на этом новом для нее фронте. В то же время Германия открыто поддерживала Австрию в ее балканской политике, русская же дипломатия Александра III, вытесненная собственной неумелостью с Ближнего Востока, искала утешения /171/ в Персии, в которой никаких единоверных братушек не было и с которой воевать не приходилось, потому что слабая Персия шла на все уступки, предел которым ставило только соперничество Англии на этом пути в Индию. Франция, конечно, поддерживала Россию, германская дипломатия ничего не имела против того, чтобы новая союзница Франции впуталась в какую-нибудь далекую азиатскую авантюру, Австрия обделывала свои дела на Балканах, и Александру III пока что только и оставалась роль «миротворца». А так как он неожиданно скончался, успев процарствовать только 13 лет, то он и не успел выйти из этой роли, оставив своему преемнику задачу расхлебывать всю ту кашу, которую он начал заваривать.

Пока же все были довольны политикой Александра III, называя ее «мудрой», а его «миротворцем».

Австрия укрепляла свое положение в даром доставшихся ей Боснии и Герцоговине, опутывала экономически Сербию и имела своего ставленника в лице болгарского князя.

Германия открыто поддерживала Австрию и налаживала свою ближневосточную политику, ничего не имея против того, чтобы Россия запуталась на Дальнем Востоке. Франция считала себя застрахованной от нападения Германии, хотя платила за эту страховку высокие премии.

При таких условиях воевать пока было не с кем, и «слава, купленная кровью» не могла соблазнить Александра III.

Казалось, что Россия ощущала «полный гордого доверия покой», но этот покой все более походил на покой кладбища…

Тяжела была в свое время «николаевщина», невыносима была самоуверенная, самодовлеющая, самодержавная твердокаменность императора-жандарма.

Но тяжелая, грузная фигура Александра III, казалось, давила не то чтоб сильнее, но как-то обиднее, больнее.

И сам по себе этот тупой, сильно выпивавший, ограниченный человек был мельче Николая, будничнее, серее, и Россия была уж не та. За полвека, отделявшие /172/ Александра III от Николая I, Россия стала не та, она стала куда чувствительнее, восприимчивее.

Уже при Николае I выросла в России интеллигенция, которая была много культурнее, умнее, образованнее и талантливее и царя, и окружавшей его клики.

При Александре III разница эта обозначилась неизмеримо резче.

Даже средний уровень страны стал значительно выше той культурной низины, в которой очутилась высота престола… /173/

При Александре II, в связи с общим упорядочением государственного управления, внесены были более культурные приемы и в управление финансами. В 1877 г. курс нашего бумажного рубля настолько повысился, что можно было мечтать о постепенном восстановлении обмена. Но война 1877-1878 гг. увеличила почти на полмиллиарда выпуски кредитных билетов, и финансы опять пришли в расстройство.

Но Александр III, как уже отмечено, имел одно неоспоримое достоинство: он не испытывал ни зависти, ни ревности к умным людям и не боялся их.

Когда вместе с Лорис-Меликовым и Милютиным ушел и министр финансов Абаза, Александр III вручил министерство финансов киевскому профессору Бунге.

Н.Х. Бунге был честный и дельный финансист, серьезный ученый и культурный человек.

Он приложил много стараний к упорядочению нашей налоговой системы и всего финансового управления. Но он не признавал никаких фокусов, и поэтому почти все сметы за время своего управления финансами он честно и откровенно сводил с дефицитами, скрывать которые не желал.

За это и главным образом за то, что он пытался привлечь к податному обложению и неподатные сословия, мечтал о введении подоходного налога, уменьшил выкупные крестьянские платежи и провел уничтожение подушной подати, его травили патриоты своих привилегий во главе с Катковым. /174/

К тому же Бунге не везло. Наш главный и бессменный министр финансов, с которым никакому самодержцу не сладить, г. Урожай, за шестилетнее управление Бунге финансами несколько раз подрывал все расчеты.

Зато этот самый г. Урожай очень благосклонно отнесся к преемнику Бунге, к Вышнеградскому, к человеку тоже ученому, но куда более ловкому и менее щепетильному.